Ивлин Во

Офицеры и джентльмены

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. МЕЧ ПОЧЕТА

1

Когда дедушка и бабушка Гая Краучбека Джервейс и Хермайэни проводили
свой медовый месяц в Италии, Рим находился под защитой французских войск,
его суверенное святейшество выезжало в открытом экипаже, а кардиналы
совершали верховые прогулки на Монте-Пинчо в дамских седлах.

Джервейса и Хермайэни радушно приветствовали в двух десятках украшенных
фресками дворцов. Папа Пий принял их в порядке частной аудиенции и дал
свое особое благословение союзу двух английских семей, которые подвергли
испытанию свою веру, но зато сохранили и приумножили материальное величие.
Часовня в Бруме не оставалась без священника на протяжении всех лет
действия законов против папистов и нонконформистов, а брумские земли
простирались неурезанными и незаложенными от Куонтока до холмов
Блэкдаун-Хиллс. Предки обеих этих семей кончили жизнь на виселицах. Город,
захлестнутый теперь потоком прославленных новообращенных, все еще с
гордостью вспоминал своих старых защитников.

Джервейс Краучбек поглаживал бакенбарды, находя почтительную аудиторию
для выражения своих взглядов на ирландский вопрос и католические миссии в
Индии. Хермайэни устанавливала мольберт среди развалин, и, пока она
рисовала, Джервейс читал вслух поэмы Теннисона и Патмора. Она была
красивой и разговаривала на трех языках; в нем же было все то, что римляне
ожидали увидеть в англичанине. Счастливую пару везде приветствовали,
расхваливали и баловали, но у них самих не все было так гладко. Их горе не
выдавали даже самые незначительные признаки или намеки, но, когда
скрывались последние экипажи и они оставались наконец одни, между ними
обнаруживались досадные расхождения, о которых никто из них нигде не
говорил, кроме как в молитвах, и которые были следствием застенчивости,
чрезмерной чуткости и целомудрия.

Позднее в Неаполе они присоединились к компании друзей и совершили
прогулку на яхте вдоль побережья, заходя в изредка попадавшиеся гавани. На
этой яхте, в отдельной каюте, однажды ночью между ними произошло наконец
все, как надо, и их любовь получила радостное для обоих завершение.

Перед тем как заснуть, они почувствовали, что машины остановились, и
услышали грохот стравливаемой якорной цепи. Когда Джервейс вышел на
рассвете на палубу, он увидел, что яхта стоит на якоре под защитой
скалистого берега полуострова. Он позвал Хермайэни, и они, стоя рука об
руку на влажном гакаборте, впервые увидели Санта-Дульчина-делле-Рочче и
восприняли своими ликующими сердцами и красоту этого места, и живущих там
людей.

Часть городка, примыкающая к берегу, была заполнена местными жителями,
словно их подняло с постели какое-нибудь землетрясение; они с интересом
рассматривали незнакомое судно; их восхищенные голоса четко разносились по
поверхности моря. От набережной круто вверх поднимались террасы с домами.
Два здания стояли, выделяясь среди других, окрашенных в коричневато-желтый
и белый цвета и покрытых порыжевшей черепицей, - это были церковь с
куполом в верхней части и волютами на фасаде и какой-то замок, состоящий
из двух больших бастионов, и, по-видимому, разрушенной сторожевой башни.
Небольшая часть склона горы позади города представляла собой возделанные
террасы с насаждениями, а дальше их неожиданно сменяли валуны и вересковые
заросли.

Существовала некая карточная игра, в которую Джервейс и Хермайэни
играли, когда учились в школе; тот, кто выигрывал в ней, получал право
сказать: "Я требую!"

- Я требую! - воскликнула Хермайэни, воображая себя в порыве
охватившего ее счастья владелицей всего, что она видела.

Несколько позднее утром вся компания англичан отправилась на берег.
Первыми, чтобы предотвратить приставания местных жителей, на берег сошли
два моряка. За ними последовали четыре пары леди и джентльменов, затем -
слуги с полными еды и лакомств корзинками, шалями и принадлежностями для
рисования. На женщинах были яхтсменовские шапочки и длинные юбки, которые
они подбирали, чтобы те не волочились по булыжной мостовой; некоторые из
них держали в руке лорнет. Джентльмены защищали своих дам от солнца
отделанными бахромой зонтиками. Это была процессия, никогда доселе не
виденная жителями Санта-Дульчина-делле-Рочче. Гости медленно прошли под
аркадами, окунулись на короткое время в прохладный полумрак церкви и стали
взбираться по ступенькам лестницы, ведущей от базарной площади к
фортификационным сооружениям замка.

Лишь немногое сохранилось там. На большой, замощенной булыжником
площадке пробились и выросли сосны и кусты ракитника. В сторожевой башне
было полно битого камня. На склоне горы стояли два небольших домика,
сложенные из аккуратно обтесанных камней, взятых из крепостной стены
замка. Из домиков навстречу гостям с приветственными возгласами, держа в
руках пучки мимозы, выбежали две крестьянские семьи. Выбрав местечко в
тени, компания расположилась на пикник.

- Поднявшись сюда, вы, наверное, почувствовали разочарование, - заметил
владелец яхты извиняющимся тоном. - В подобных местах всегда так. На них
лучше смотреть издалека.

- А по-моему, все здесь чудесно, - сказала Хермайэни, - и мы будем жить
тут. Пожалуйста, не говорите ничего плохого о нашем замке.

Джервейс и другие снисходительно посмеялись тогда над словами
Хермайэни, но позднее, когда умер отец Джервейса и он, по-видимому,
получил наследство, идея жизни в замке осуществилась. Джервейс выяснил все
необходимое. Замок принадлежал пожилому адвокату из Генуи, и тот был рад
продать его. Вскоре на площадке выше бастионов появился простенький,
небольшой домик, а к запаху мирт и сосен прибавился душистый аромат
английских левкоев. Джервейс именовал свой новый дом "вилла Хермайэни",
однако среди местных жителей это новое название так никогда и не
привилось. Название было выведено большими квадратными буквами на столбах
ворот, но разросшаяся жимолость сначала слегка прикрыла, а потом и вовсе
заслонила эту надпись. Жители Санта-Дульчины упорно называли домик
"кастелло Крауччибек" до тех пор, пока английская семья наконец не приняла
это название, и Хермайэни, эта горделивая новобрачная, лишилась таким
образом возможности увековечить свое имя.

Независимо от названия, однако, кастелло не утрачивало свойственных ему
качеств и достоинств. В течение добрых пятидесяти лет, пока над семьей
Краучбеков не сгустились сумерки, замок был местом радости, веселья и
любви. Гай провел здесь со своими братьями и сестрой счастливейшие дни
каникул и отпусков. И отец Гая, и он сам приезжали сюда в медовый месяц.
Вилла постоянно предоставлялась в распоряжение только что поженившихся
двоюродных братьев, сестер и друзей. Городок немного изменился, но ни
железная дорога, ни шоссе не оказали своего влияния на этот счастливый
полуостров. На нем построили виллы еще несколько иностранцев. Гостиница
расширилась, в ней появились водопровод и канализация, кафе-ресторану
присвоили название "Эдем", которое во время абиссинского кризиса
неожиданно сменилось названием "Альберто-дель-Соль". Владелец гаража стал
секретарем местной фашистской организации.

Однако когда Гай спустился в последнее утро на базарную площадь города,
он не заметил там почти ничего, что не могли бы видеть в свое время
Джервейс и Хермайэни. Теперь, за час до полудня, уже стояла ужасная жара,
но Гай шел, ощущая такое же блаженство в это свое первое утро тайного
ликования, какое когда-то охватило Джервейса и Хермайэни. Он так же, как
когда-то и они, испытывал первое удовлетворение после того, как потерпел
поражение в любви. Гай упаковал вещи и оделся для долгого путешествия, ибо
отправлялся в Англию, чтобы служить своему королю.

Всего неделю назад, развернув утреннюю газету. Гай увидел заголовки,
возвещавшие о русско-германском союзе. Новости, которые потрясли
политических деятелей и молодых поэтов в десятке столиц, принесли полное
успокоение одному из английских сердец. Восьми годам стыда и одиночества
пришел конец. В течение восьми лет Гай, отделенный от своих
соотечественников глубокой кровоточащей раной, медленно осушавшей изнутри
его жизнь и любовь, был лишен животворной связи со своей родиной, связи,
которая, несомненно, должна была бы придать ему сил. Слишком близок он был
к фашизму в Италии и слишком далек от соотечественников, чтобы разделять
гневный протест последних. Он не считал фашизм ни бедствием, ни вторым
Ренессансом и воспринимал его всего лишь как грубую импровизацию. Ему не
нравились люди, которые настойчиво лезли вокруг него к власти, но
осуждение их англичанами казалось ему бессмысленным и нечестным, поэтому
последние три года он даже не читал английских газет. Гай понимал, что
немецкие нацисты - это отвратительные, взбесившиеся люди. Они, по его
мнению, покрыли себя позором в Испании. Но вместе с тем события в Богемии,
происшедшие год назад, не вызвали у Гая никаких эмоций. Когда пала Прага,
Гай понял, что война неизбежна. Он ждал, что его страна вступит в войну в
панике, по ошибочному поводу или вовсе без повода, с неподходящими
союзниками, будучи прискорбно слабой. Но вскоре все блестящим образом
прояснилось. Противник стал наконец хорошо видим, огромный и ненавистный;
все маски были сброшены. Наступал новый век оружия и войн. И каким бы ни
был исход, Гай должен занять в этой войне свое место.

В кастелло все было сделано. Он нанес, кому следовало, формальные
прощальные визиты. За день до этого он посетил декана, подесту [выборный
глава местного городского самоуправления в Италии], достопочтенную матушку
в монастыре, миссис Гарри на вилле Датура, семью Уилмот в кастеллетто
Масгрейв, графиню фон Глюк в доме Глюк. Теперь оставалось сделать
последнее, личное, дело. Тридцатипятилетний, изящный и элегантный, явно
чужеземец, но не столь явно англичанин, молодой душой и телом, Гай