Чарльз Диккенс

Жизнь Дэвида Копперфилда, рассказанная им самим

Перевод с английского А. В. КРИВЦОВОЙ и ЕВГЕНИЯ ЛАННА

OCR Кудрявцев Г.Г.

Роман

CHARLES DICKENS

THE PERSONAL HISTORY OF DAVID COPPERFIELD

1849-1850

Четвертое, пересмотренное издание перевода

ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА*

В предисловии к первому изданию этой книги я говорил, что чувства,
которые я испытываю, закончив работу, мешают мне отступить от нее на
достаточно большое расстояние и отнестись к своему труду с хладнокровием,
какого требуют подобные официальные предварения. Мой интерес к ней был
настолько свеж и силен, а сердце настолько разрывалось меж радостью и
скорбью - радостью достижения давно намеченной цели, скорбью разлуки со
многими спутниками и товарищами, - что я опасался, как бы не обременить
читателя слишком доверительными сообщениями и касающимися только меня одного
эмоциями.

Все, что я мог бы сказать о данном повествовании помимо этого, я
попытался сказать в нем самом.

Возможно, читателю не слишком любопытно будет узнать, как грустно
откладывать перо, когда двухлетняя работа воображения завершена; или что
автору чудится, будто он отпускает в сумрачный мир частицу самого себя,
когда толпа живых существ, созданных силою его ума, навеки уходит прочь. И
тем не менее мне нечего к этому прибавить; разве только следовало бы еще
признаться (хотя, пожалуй, это и не столь уж существенно), что ни один
человек неспособен, читая эту историю, верить в нее больше, чем верил я,
когда писал ее.

Сказанное выше в такой мере сохраняет свою силу и сегодня, что мне
остается сделать читателю лишь еще одно доверительное сообщение. Из всех
моих книг я больше всего люблю эту. Мне легко поверят, если я скажу, что
отношусь как нежный отец ко всем детям моей фантазии и что никто и никогда
не любил эту семью так горячо, как люблю ее я. Но есть один ребенок, который
мне особенно дорог, и, подобно многим нежным отцам, я лелею его в
глубочайших тайниках своего сердца. Его имя - "Дэвид Копперфилд".

ЖИЗНЬ ДЭВИДА КОППЕРФИЛДА, РАССКАЗАННАЯ ИМ САМИМ

Стану ли я героем повествования о своей собственной жизни, или это
место займет кто-нибудь другой - должны показать последующие страницы. Начну
рассказ о моей жизни с самого начала и скажу, что я родился в пятницу в
двенадцать часов ночи (так мне сообщили, и я этому верю). Было отмечено, что
мой первый крик совпал с первым ударом часов.

Принимая во внимание день и час моего рождения, сиделка моей матери и
кое-какие умудренные опытом соседки, питавшие живейший интерес ко мне за
много месяцев до нашего личного знакомства, объявили, во-первых, что мне
предопределено испытать в жизни несчастья и, во-вторых, что мне дана
привилегия видеть привидения и духов; по их мнению, все злосчастные младенцы
мужского и женского пола, родившиеся в пятницу около полуночи, неизбежно
получают оба эти дара.

Мне незачем останавливаться здесь на первом предсказании, ибо сама
история моей жизни лучше всего покажет, сбылось оно или нет. О втором
предсказании я могу только заявить, что если я не промотал этой части моего
наследства в младенчестве, то, стало быть, еще не вступил во владение ею.
Впрочем, лишившись своей собственности, я отнюдь не жалуюсь, и, если в
настоящее время она находится в других руках, я от всей души желаю владельцу
сохранить ее.

Я родился в сорочке, и в газетах появилось объявление о ее продаже по
дешевке - за пятнадцать гиней. Но либо в ту пору у моряков было мало денег,
либо мало веры и они предпочитали пробковые пояса, - я не знаю; мне известно
только, что поступило одно-единственное предложение от некоего ходатая по
делам, связанного с биржевыми маклерами, который предлагал два фунта
наличными (намереваясь остальное возместить хересом), но дать больше, и тем
самым предохранить себя от опасности утонуть, не пожелал. Вслед за сим
объявлений больше не давали, сочтя их пустой тратой денег, - что касается
хереса, то моя бедная мать распродавала тогда свой собственный херес, - а
десять лет спустя сорочка была разыграна в наших краях в лотерее между
пятьюдесятью участниками, внесшими по полкроны, причем выигравший должен
быть доплатить пять шиллингов. Я сам при этом присутствовал и, припоминаю,
испытывал некоторую неловкость и смущение, видя, как распоряжаются частью
меня самого. Помнится, сорочка была выиграна старой леди с маленькой
корзиночкой, из которой она весьма неохотно извлекла требуемые пять
шиллингов монетами по полпенни, не доплатив при этом двух с половиной
пенсов; было потрачено немало времени на безуспешные попытки доказать ей это
арифметическим путем. В наших краях долго еще будут вспоминать тот
примечательный факт, что она и в самом деле не утонула, а торжественно
почила девяноста двух лет в своей собственной постели. Как мне рассказывали,
она до последних дней особенно гордилась и хвастала тем, что никогда не
бывала на воде, разве что проходила по мосту, а за чашкой чаю (к которому
питала пристрастие) она до последнего вздоха поносила нечестивых моряков и
всех вообще людей, которые самонадеянно "колесят" по свету. Тщетно
втолковывали ей, что этому предосудительному обычаю мы обязаны многими
приятными вещами, включая, может быть, и чаепитие. Она отвечала еще более
энергически и с полной верой в силу своего возражения:

- Не будем колесить!

Дабы и мне не колесить, возвращаюсь к моему рождению.

Я родился в графстве Суффолк, в Бландерстоне или "где-то поблизости",
как говорят в Шотландии. Родился я после смерти отца. Глаза моего отца
закрылись за шесть месяцев до того дня, как мои раскрылись и увидели свет.
Даже теперь мне странно, что он никогда меня не видел, и еще более странным
мне кажется то туманное воспоминание, какое сохранилось у меня с раннего
детства, о его белой надгробной плите на кладбище и о чувстве невыразимой
жалости, которую я, бывало, испытывал при мысли, что эта плита лежит там
одна темными вечерами, когда в нашей маленькой гостиной пылает камин и горят
свечи, а двери нашего дома заперты на ключ и на засов, - иной раз мне
чудилось в этом что-то жестокое.

Тетка моего отца, а, стало быть, моя двоюродная бабка, о которой будет
еще речь впереди, была самой значительной персоной в нашей семье. Мисс
Тротвуд, или мисс Бетси, как называла ее моя бедная мать, когда ей случалось
преодолеть свой страх перед этой грозной особой и упомянуть о ней (это
случалось редко), - мисс Бетси вышла замуж за человека моложе себя, который
был очень красив, хотя к нему отнюдь нельзя было применить незамысловатую
поговорку: "Красив, кто хорош". Не без основания подозревали, что он
поколачивал мисс Бетси и даже принял однажды, во время спора о домашних
расходах, срочные и решительные меры к тому, чтобы выбросить ее из окна
второго этажа. Такие признаки неуживчивого характера побудили мисс Бетси
откупиться от него и расстаться по взаимному соглашению. Он отправился со
своим капиталом в Индию, где (если верить нашей удивительной семейной
легенде) видели, как он разъезжал на слоне в обществе бабуина; * я же думаю,
что, вероятно, это был бабу* или бегума*. Как бы там ни было, лет через
десять пришла из Индии весть о его смерти. Никто не знал, как подействовала
она на мою бабушку: тотчас после разлуки с ним она снова стала носить свою
девичью фамилию, купила далеко от наших мест, в деревушке на морском
побережье, коттедж, поселилась там с одной-единственной служанкой и, по
слухам, жила в полном уединении.

Кажется, мой отец был когда-то ее любимцем, но его женитьба смертельно
оскорбила ее, потому что моя мать была "восковой куклой". Она никогда не
видела моей матери, но знала, что ей еще не исполнилось двадцати лет. Мой
отец и мисс Бетси больше никогда не встречались. Он был вдвое старше моей
матери, когда женился на ней, и не отличался крепким сложением. Спустя год
он умер - как я уже говорил, за шесть месяцев до моего появления на свет.

Таково было положение дел под вечер в пятницу, которую мне, быть может,
позволительно назвать знаменательной и чреватой событиями. Впрочем, я не
имею права утверждать, будто эти дела были мне в то время известны или будто
я сохранил какое-то воспоминание, основанное на свидетельстве моих
собственных чувств, о том, что последовало.

Моя мать, чувствуя недомогание, в глубоком унынии сидела у камина,
сквозь слезы смотрела на огонь и горестно размышляла о себе самой и о
лишившемся отца маленьком незнакомце, чье появление на свет, весьма
равнодушный к его прибытию, уже готовы были приветствовать несколько гроссов
пророческих булавок в ящике комода наверху. Итак, в тот ветреный мартовский
день моя мать сидела у камина притихшая и печальная и с тоскою думала о том,
что едва ли она выдержит благополучно предстоящее ей испытание; подняв
глаза, чтобы осушить слезы, она посмотрела в окно и увидела незнакомую леди,
идущую по саду.

Она взглянула еще раз, и ее охватило предчувствие, что это мисс Бетси.
Лучи заходящего солнца, скользя над садовой изгородью, озаряли незнакомую