Чарльз Диккенс

Картины Италии

PICTURES from ITALY 1846

Перевод А. С. Бобовича

OCR Кудрявцев Г.Г.

Паспорт читателя

Если бы читатели этого тома пожелали взять свои виды на жительство в те
места, о которых здесь вспоминает автор, у самого автора, они смогли бы,
вероятно, посетить их и с большей приятностью и лучше представляя себе, чего
им следует от них ожидать.

Об Италии написано множество книг, доставляющих множество способов
изучать историю этой интересной страны и всего, что с нею связано. Однако я
не часто ссылаюсь на этот запас сведений, так как отнюдь не считаю, что,
если я сам черпал из него ради собственной пользы, это означает, что я могу
преподносить читателям то, что они легко найдут и без моей помощи.

На этих страницах не встретится и серьезного рассмотрения достоинств и
недостатков в управлении той или иной частью страны. Все посетители этого
чудесного края неизбежно приходят к определенному взгляду на этот предмет;
но поскольку, пребывая здесь как иностранец, я счел за благо воздерживаться
от споров по этим вопросам с итальянцами любого сословия и состояния, я и
теперь предпочитаю не вдаваться в их рассмотрение. Прожив в Генуе целый год,
я ни разу не встретил со стороны властей, которые по самой природе своей
подозрительны, ни малейшего проявления недоверия, и я не желал бы подать им
повод сожалеть об их непринужденной любезности как в отношении меня, так и
кого-либо из моих соотечественников.

Во всей Италии нет, пожалуй, такой знаменитой статуи или картины,
которая не могла бы быть целиком погребена под горой напечатанных о ной
трактатов. По этой причине, невзирая на искреннее мое восхищение скульптурой
и живописью, я не стану здесь распространяться о знаменитых картинах и
статуях.

Эта книга представляет собою ряд беглых очерков - как бы отражений в
воде - тех мест, которые в той или иной степени влекут к себе мечты
большинства людей, в которых и мои мечты обитали долгие годы и которые
представляют некоторый общий интерес. Большая часть этих набросков была
сделана тут же на месте и время от времени пересылалась на родину в частных
письмах. Я упоминаю об этом не в оправдание тех недостатков, которые могут
быть в них обнаружены, потому что это не оправдание, но в качестве своего
рода гарантии для читателя, что они по крайней мере написаны по свежим
следам и под непосредственным впечатлением.

Если эти заметки могут показаться иной раз причудливыми и
празднословными, пусть читатель вспомнит, что они составлялись знойным днем
где-нибудь в холодке в окружении тех предметов, о которых идет речь, и не
сочтет их хуже оттого, что на них заметно влияние описываемой страны.

Хочу также надеяться, что не буду превратно понят читателями
католического вероисповедания в связи с кое-чем содержащимся на этих
страницах. В одном из моих более ранних произведений * я постарался воздать
должное приверженцам римско-католической церкви и рассчитываю, что и они в
свою очередь ответят мне тем же.

Упоминая о каком-нибудь церковном обряде, показавшемся мне неприятным
или нелепым, я отнюдь не стремлюсь связать его с основами католической
религии. Описывая церемонии на Страстной неделе, я рассказываю только о
произведенном ими на меня впечатлении и не думаю оспаривать того толкования,
которое дает им почтенный и знающий доктор Уайзмен *. Когда я высказываюсь
против монашеских обетов, даваемых юными девушками, отрекающимися от мирской
жизни, прежде чем они познали или испытали ее; или выражаю сомнение в
святости ex officio {По должности (лат.).} всех священников и монахов, я
позволяю себе не больше того, что думают и высказывают многие честные
католики как за границей, так и у нас.

Я сравнил эти "Картины" с отражениями в воде и хочу надеяться, что
нигде не возмутил воду настолько, чтобы исказить их. Никогда я так не
стремился к поддержанию добрых отношений со всеми моими друзьями, как
теперь, когда далекие горы снова встают на моем пути. Ибо я не колеблясь
признаюсь, что хотел бы исправить допущенную мною в недавнем прошлом ошибку,
состоявшую в нарушении привычных связей с читателями и временном отказе от
прежних занятий, и с удовольствием собираюсь возобновить их в Швейцарии, где
в течение года я смогу спокойно осуществить некоторые свои замыслы, причем
голос мой будет доходить до английских читателей и одновременно я ближе
познакомлюсь с благородной страной, неудержимо влекущей меня {Это было
написано в 1846 г. (Прим. автора.)}.

Я сочинял эту книгу, стараясь быть возможно доступнее; я был бы
счастлив, если бы я мог надеяться сравнить с ее помощью мои впечатления с
впечатлениями кого-нибудь из множества людей, которые с интересом и
наслаждением посетят впоследствии описанные мною места.

А теперь мне остается перечислить, как это принято в паспортах, приметы
моего читателя, одинаково пригодные, надеюсь, для представителей обоего
пола:

Наружность . . . .... располагающая

Глаза . . . ....... очень веселые

Нос ......... отнюдь не задранный

Рот ...... расплывающийся в улыбке

Лицо . . ........... сияющее

Общее выражение . . чрезвычайно приятное

По Франции

В одно прекрасное воскресное утро тысяча восемьсот сорок четвертого
года, в разгар лета и в самый зной... нет, нет, дорогой друг, не пугайтесь!
- речь пойдет не о путешественниках, медленно продвигавшихся по живописной
пересеченной местности, по которой обычно приходится добираться до первой
главы романа из средневековой жизни; нет, речь пойдет всего лишь о том, что
английская дорожная карета внушительных размеров, совсем новая, прямо из
Пантехникона * близ Белгрэв-сквера, Лондон, была замечена крошечным
французским солдатом - я сам видел, как он посмотрел на нее, - когда
выезжала из ворот отеля Мерис, на улицу Риводи в Париже.

Объяснять, почему семья англичан - внутренних и наружных пассажиров
этой кареты - решила выехать в Италию в воскресенье, словно не существует
других дней недели, я обязан не больше, чем обязан, скажем, вдаваться в
исследование причин, в силу которых все низкорослые люди во Франции -
неизменно солдаты, а все высокие - форейторы, хоть это и нерушимое правило.
И все же у путешественников безусловно были свои причины поступать так, как
они поступили: а почему они вообще там оказались, вы уже знаете: они
направлялись в прекрасную Геную с намерением поселиться в ней на год, тогда
как глава семьи собирался постранствовать и побывать там и сям, следуя
прихотям своего неугомонного нрава.

Впрочем, мне было бы не так-то легко убедить парижское население, что
глава и повелитель этой семьи именно я, а не лучезарное воплощение
жизнерадостности, пребывавшее возле меня в образе курьера-француза, лучшего
из слуг и благодушнейшего из людей; сказать по правде, он куда больше, чем
я, был похож на отца семейства, и рядом с его дородной фигурой я превращался
в совершеннейшее ничто.

В общем виде Парижа, когда наша карета громыхала мимо зловещего морга и
по Пон-Неф, ничто, в сущности, не могло упрекать нашу совесть за отъезд из
этого города в воскресенье. Винные погреба (через дом друг от друга)
торговали вовсю; перед кафе натягивали навесы и расставляли столы и стулья,
готовясь к приему многочисленных посетителей, которые в течение дня будут
поедать здесь мороженое и пить прохладительные напитки; на мостах усердно
трудились чистильщики сапог; лавки были открыты; с грохотом проезжали взад и
вперед телеги и фуры; на узких, похожих на дымоходы улицах по ту сторону
Сены повторялась все та же картина: повсюду была все та же шумная толчея,
повсюду - те же пестрые ночные колпаки, чубуки для курения табака, блузы,
огромные сапоги, лохматые шевелюры. Ничто в этот час не напоминало о дне
отдохновения - разве что попадалось какое-нибудь семейство, которое,
набившись в старый, вместительный, дребезжащий извозчичий экипаж, ехало за
город на прогулку или в окне мансарды показывалась задумчивая и праздная
фигура в самом небрежном и откровенном утреннем туалете, поджидавшая в
предвкушении воскресных удовольствий, пока просохнут на карнизе начищенные
ботинки (если то был мужчина) или вывешенные на солнце чулки (если то была
дама).

После того как кончается мостовая парижских предместий, "забыть и
простить" которую невозможно, дорога в Марсель на протяжении первых трех
дней ничем не примечательна и довольно однообразна. В Сане. В Авалон. В
Шалон.

Очерк событий одного дня - это очерк всех трех, и вот он перед вами.

У нас четверка лошадей и один форейтор с очень длинным бичом, правящий
своею упряжкой наподобие курьера из Санкт-Петербурга в цирке Астли или
Фран-кони *, с тем, однако, отличием, что он сидит на лошади, а не стоит на
ней. Необъятные ботфорты, в которые обуваются эти форейторы, бывают порой
столетней или двухсотлетней давности; они до того несоразмерны с ногами
носящего их, что шпоры, прикрепленные на уровне его пяток, оказываются, как
правило, посередине голенища. Форейтор несколько раз появляется из ворот
конного двора в башмаках и с бичом и выносит, держа в обеих руках по
ботфорту, которые он с величайшей торжественностью ставит на землю рядом с
лошадью, где они и красуются, пока он не закончит необходимые приготовления.
Когда же они заканчиваются - о небо! какой при этом поднимается шум и гам, -