Александр ДЮМА
ОЖЕРЕЛЬЕ КОРОЛЕВЫ
ПРЕДИСЛОВИЕ
читателями по поводу заглавия, только что нами написанного. Уже двадцать
лет мы беседуем с читателями, и я надеюсь, несколько нижеследующих строк
не ослабят нашу старую дружбу, а укрепят ее.
революция; эту революцию я предсказал уже в 1832 году, я проследил ее
нарастание, я описал ее свершение и более того: шестнадцать лет назад я
рассказал о том, что я сделаю - и что сделал - назад тому восемь
месяцев.
моей книги "Галлия и Франция":
которым мы освещаем его путь, осветит лишь его крушение, ибо даже если
бы оно и захотело повернуть на другой галс, теперь оно этого уже не
смогло бы: его увлекает слишком быстрое течение, его гонит слишком
сильный ветер. Но в час гибели наши воспоминания - воспоминания человека
- возобладают над стоицизмом гражданина, и раздается голос: "ДА ПОГИБНЕТ
КОРОЛЕВСКАЯ ВЛАСТЬ, НО ДА СПАСЕТ БОГ КОРОЛЯ!" И это будет мой голос".
который в момент падения династии сказал "прощай" дружбе с августейшей
особой, достаточно громко, чтобы его услышали?
Мы приветствовали ее как явление фатально неизбежное; мы не надеялись,
что она будет прекрасна, мы боялись, что она будет ужасна. За двадцать
лет, в течение которых мы изучали прошлое народов, мы познали, что такое
революция.
которые ею воспользовались. Всякая буря мутит воду. Всякое землетрясение
переворачивает пласты земли. А потом, по естественным законам
равновесия, каждая молекула обретает свое место. Трещины в земле
закрываются, вода очищается, и небо, на короткое время потемневшее,
смотрит на свои золотые звезды в бескрайнем озере.
король Луи-Филипп, в канцелярии которого некоторое время работал Дюма,
подписал отречение от престола.> мы остались такими же, какими были до
него: одной морщиной стало больше на лбу, одним рубцом стало больше на
сердце - вот и все, что произошло с нами за истекшие страшные восемь
месяцев.
мы боялись; мы как никогда презираем тех, кого презирали.
может, и в нашем творчестве, как и в нас самих, одной морщиной и одним
рубцом стало больше. Вот и все.
мы воскресили множество действующих лиц, восхищенных тем, что они
восстали из мертвых в великий день опубликования книги.
приносили ли мы когда-нибудь в жертву нашему времени его преступления,
его пороки или же его добродетели; о королях, о вельможах, о народе мы
всегда говорили правду или то, что мы считали правдой; и если мертвые
имеют такие же права, как живые, то как мы не причинили никакого ущерба
живым, так не причинили никакого ущерба и мертвым.
почтенно; уходит человек из жизни или сходит с престола - уважение
заставляет их склониться перед открытой могилой или перед разбитой
короной.
отнюдь не был, скажем откровенно, свободный выбор темы, продиктовавший
нам это заглавие: это пробил его час, это пришла его очередь; хронология
нерушима: за 1774 годом неизбежно следует 1784 год за "Джузеппе
Бальзамо" - "Ожерелье королевы".
сегодня можно говорить все, историк будет цензором поэта. Не будет
сказано ничего дерзкого о королеве-женщине, ничего сомнительного о
королеве-мученице. Мы живописуем человеческие слабости, королевскую
гордость, это правда, но живописуем как художники-идеалисты, которые
умеют добиться сходства, взяв лучшие черты модели, как художник по имени
Ангел, который в любимой женщине обрел Мадонну <Во времена Дюма
считалось, что поздние, так называемы" "идеальные" рисунки Микеланджело
(буквально: Михаил Архангел) представляют собой портреты знатной
римлянки, поэтессы Виттории Колонна (1490 - 1547), воспетой им в
сонетах. В настоящее время их принято воспринимать именно как
"идеальные", не имеющие конкретного прототипа.>; между гнусными
памфлетами и неумеренными восхвалениями мы грустно, беспристрастно и
торжественно пойдем путем поэтической мечты. Та, чью голову с побелевшим
лицом палач показал народу, обрела право не краснеть перед потомством.
ПРОЛОГ
Глава 1
СТАРЫЙ ДВОРЯНИН И СТАРЫЙ МЕТРДОТЕЛЬ
четвертого пополудня, старый маршал Ришелье, наш давнишний знакомый,
подкрасив брови душистой краской, отстранил зеркало, которое держал
перед ним его камердинер, сменивший, но не заменивший верного Рафте, и,
тряхнув головой так, как умел только он один, сказал:
пальцем крупинки белой пудры, слетевшие с его парика на бархатные штаны
небесно-голубого цвета.
полколенки.
ведь?
умерялась величественностью.
мои восемьдесят восемь лет я слышал его многократно! - так вот, каждый
раз, как я слышал слово "но", - я в отчаянии, что вынужден сказать вам
это, - за ним следовала какая-нибудь глупость.
дворяне обедают в четыре.
светлости, значится имя короля.
слугой, и я благодарю вас за честь, которую вы мне оказываете. Но граф
Гаагский, один из гостей вашей светлости...
сказал метрдотель, - но я думал.., я предполагал...
ваш долг! Ваш долг - читать мои приказы без всяких комментариев! Когда я
хочу, чтобы люди о чем-то узнали, я говорю об этом: раз я не говорю,
значит, я не хочу, чтобы это стало известно.
если бы разговаривал с королем.
только дворяне, соизвольте подать обед в обычное время, то есть в четыре
часа.