Вениамин Александрович Каверин

Открытая книга

Роман

Издательство "Юнацтва", Минск, 1988

Для старшего школьного возраста

Художник В.П.Мастеров

Роман рассказывает о молодом ученом Татьяне Власенковой, работающей в
области микробиологии. Писатель прослеживает нелегкий, но мужественный путь
героини к научному открытию, которое оказало глубокое влияние на развитие
медицинской науки. Становление характера, судьба женщины-ученого дает
плодотворный материал для осмысления современной молодежью жизненных
идеалов.

Содержание

Часть первая. Юность

Глава первая. Первые страницы

Глава вторая. Старый доктор

Глава третья. Студенческие годы

Глава четвертая. Прощание с юностью

Часть вторая. Поиски

Глава первая. В зерносовхозе

Глава вторая. Несколько лет

Глава третья. Неизвестные дороги

Глава четвертая. Поиски

Глава пятая. Быстрое течение

Глава шестая. В чужом доме

Глава седьмая. Свет и тень

Часть третья. Надежды

Глава первая. А жизнь идет

Глава вторая. Это было вчера

* ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ЮНОСТЬ *

Глава первая. ПЕРВЫЕ СТРАНИЦЫ

ТАНЯ

Раз-два! Сперва все ножи я воткнула в песок крест-накрест, и получилась
прекрасная решетка, совсем как вокруг губернаторского садика на Расстанной.
Потом стала по очереди вытаскивать их и снова втыкать - так было веселее
работать. В общем, я даже любила чистить ножи, мне нравилось, когда они
начинали блестеть. Вытирать посуду - это тоже было ничего, если бы Домна
Ефимовна не сердилась, когда нужно было просить у хозяйки чистое полотенце.
Сердилась она на хозяйку, а попадало-то мне! Мыть тарелки - это было хуже
всего, потому что официанты ставили глубокие тарелки на мелкие селедочные, а
селедку у нас жарили на постном масле, и такую посуду было очень трудно
отмыть.

Сильный мороз стоял на дворе, и левая рука так замерзла, что даже
хотелось постучать ею, как деревяшкой. Но все-таки я вычистила ножи, все до
единого, только не стала натирать кирпичом. Трактир Алмазова был в городе, а
мы с мамой жили за рекой, в посаде Замостье, и на том берегу начиналась
дорожка, по которой ночами я боялась ходить. Черные тени косо пересекали ее,
а над головой гулко стучали сухие, замерзшие ветки. Тихонько, чтобы не
услышала Домна Ефимовна, я поставила под крыльцо ящик с песком и вернулась
на кухню. Лучше было уйти незаметно, тем более что еще несколько грязных
тарелок стояло на плите - эти были уже не от гостей, должно быть, сама
хозяйка принесла их, пока я чистила ножи на дворе. Осторожно, чтобы не
загреметь, я засунула тарелки подальше в стол - вымою утром. Но в эту минуту
Домна Ефимовна вышла из своей каморки и закричала: "Ты что же это делаешь,
дрянь этакая!" - хотя прекрасно видела, что я уже помыла лохань. Пришлось
засучить рукава и снова приняться за работу.

Теперь я уже не думала о дорожке на том берегу, потому что все равно
стемнело, городовые сменились, и газовый фонарь - единственный на всю
Застенную - зажегся подле трактира. Теперь я беспокоилась, как бы мама не
вздумала пойти мне навстречу, а она нездорова и утром, когда мы пили чай,
все охала и жаловалась на сердце. Торопливо вымыла, вытерла я хозяйскую
посуду, прибрала кухню и, обвязавшись крест-накрест платком, стала
натягивать на себя старенькую жакетку. Но Домна Ефимовна снова вылезла из
каморки - тощая, злющая, в очках, с седой крысиной косичкой.

- А керосин? Забыла?

Батюшки, да что ж это я? Керосин кончается, хозяйка велела сбегать к
Бобриковым, а я забыла! Да не потеряла ли еще пятиалтынный? Нет, цел, слава
богу.

- Сейчас сбегаю, Домна Ефимовна.

- Сбегаешь! Небось закрылись уже!

- Не беда, зайду с черного хода.

Вот когда действительно нужно было спешить! А что, если Бобриковы не
отпустят с черного хода? Бутыль стояла в сенях, я схватила ее, опрометью
выбежала на улицу - и в двух шагах от меня промчались покрытые богатой
медвежьей полстью широкие сани.

- Дорогу!

Сани круто повернули за угол, но я успела заметить, что в них сидят
какие-то люди в светлых шинелях - гимназисты или офицеры?

Бобриковы отпустили с черного хода, я отдала керосин Домне Ефимовне,
побежала домой и, спускаясь с Ольгинского моста, снова увидела этих людей в
светлых шинелях. Они раздвоились или у меня стало двоиться в глазах, но за
первыми двумя поодаль шли еще двое. Потом они замедлили шаги и стали
негромко разговаривать; до меня, к сожалению, не доносилось ни слова. Они
стояли и разговаривали, как будто был не декабрь месяц, а май, когда
молодежь из окрестных деревень приезжала погулять в посаде.

Это было действительно странно! Зачем они приехали сюда так поздно?
Зачем свернули с набережной и пошли через поле? Что собираются делать в двух
шагах от кожевенного завода, у которого теперь, во время войны, всегда
стояла охрана? Почему двое отошли в сторону, а двое закурили и, постояв,
стали крупно шагать по полю, точно собрались измерить его шагами? Снег был
глубокий, они проваливались, но все-таки продолжали шагать. Почему двое
оставшихся в стороне сняли шинели? Было очень холодно, но они как ни в чем
не бывало бросили на снег шинели и медленно, как бы нехотя пошли навстречу
друг другу...

Луна была ясная, и, когда они остановились в двадцати шагах друг от
друга, я, как на экране, увидела их в гимназических куртках, с ремнями и
светлыми бляхами, на которых, казалось, можно было даже различить большие
буквы "Л. Г. " - Лопахинская гимназия.

В ту пору я все выбирала - у меня была такая привычка. Среди учениц
прогимназии Кржевской, которых я видела лишь издалека в их белых передничках
и коричневых платьях, я выбирала подруг. Я выбирала дома, в которых мне
хотелось бы жить. Сейчас из двух гимназистов, стоявших друг против друга, я
выбрала того, который стоял слева. Он был высокий, прямой, с откинутыми
назад плечами. Фуражка у него была надета низко, и нос из-под козырька
казался неестественно длинным. Он смотрел мрачно, пристально, исподлобья. Но
все-таки я выбрала его, потому что второй был какой-то неприятный - полный с
короткими ногами. Должно быть, ему было холодно, потому что время от времени
он начинал трястись, торопливо дыша на дрожащие пальцы.

Мне тоже было холодно, и я бы охотно ушла - мама, должно быть,
заждалась! Но это было невозможно, потому что я никак не могла понять, что
они собираются делать.

И вдруг мне пришло в голову, что это дуэль.

Правда, я знала, что такое дуэль, и это хождение ночью в поле и
разговоры были совершенно на нее не похожи. Я видела в кино, как настоящие
мужчины дрались на настоящей дуэли. Они были красивые, в цилиндрах, и когда
подоспела полиция, один был уже убит, а другой ранен.

Но и это была дуэль! Меня даже затрясло, так стало вдруг интересно.
Очевидно, те, которые отмеривали шаги, уговаривали тех, которые стояли. Они
доказывали что-то, убеждали - в чем и зачем? Но эти уговоры не привели ни к
чему, потому что, совершенно одинаково махнув рукой, те, которые отмеривали
таги, достали откуда-то два револьвера...

В эту минуту облако нашло на луну, снег перестал искриться, лужок
потемнел. По-прежнему молча стояли друг против друга два гимназиста, но
точно что-то новое, страшное вдруг отделило их от двух других, которые
отошли теперь далеко, как бы отчаявшись что-либо изменить. Мрачно, из-под
низко надвинутой фуражки смотрел на своего противника первый гимназист.