Дмитрий Каралис

Роман с героиней

Повесть

Глава 1

Медведев узнавал соотечественников по выражению глаз.

Есть несколько анекдотов, сочиненных самими же русскими, по каким
признакам вылавливают наших разведчиков в западных туалетах, ресторанах и
публичных домах. Анекдоты смешны, правдивы, как большинство анекдотов,
сочиненных о самих себе, приводятся в учебных курсах разведшкол многих
государств, но не имеют к этой истории никакого отношения.

К ней имеют отношение следующие обстоятельства.

То, что Медведев оказался единственным, как он думал, русским человеком
на греческом острове Родос в декабре 199... года.

То, что Медведев писал роман, и тот шел тяжело, со скрипом. Так всегда
бывает, когда тащишь повозку сюжета к вершине выбранного перевала,
подсаживая в нее новых и новых героев, до тех пор, пока она не достигнет
верхней точки и не помчится под гору сама, теряя ездоков и набирая скорость.

Медведев тянул свою повозку без песни, но и без ропота, догадываясь,
что за две недели уединения он едва ли успеет втянуть в гору два десятка
героев-родственников -- он писал роман о своих предках.

Материалов к роману он прихватил с избытком, отчего исцарапанный, но
крепкий пластиковый "самсонайт" можно было оставлять в аэропортах
безнадзорным -- позарившийся на него лихой человек не пробежал бы с
чемоданом и пяти шагов: всем известно, как тяжелы книги и документы.

Романный материал, доставленный из России на греческий остров Родос
эстафетой трех самолетов, а затем вознесенный ночным таксистом к вершине
скалистого холма, где приютилось ласточкино гнездо писательского центра,
этот материал, очевидно, решил, что достиг предназначенной ему высоты, и
безмятежно отяжелел в ожидании легкого спуска.

В номере Медведева на втором этаже бледновато отсвечивала бумага. На
изящной каштановой тумбочке уныло светилась кипа исписанных страниц; в
барском малиновом кресле белели папки с архивными выписками; а на широкой
кровати дрейфовали раскрытые исторические книги и справочники, куда каждое
утро их приходилось выкладывать -- стол был ни к черту: легкомысленный
предмет, напоминавший дамское трюмо -- с гнутыми ножками, ящиком, высокой
перекладиной внизу, о которую Медведев долго ушибал ноги, и тесной
столешницей -- лампа, пепельница, бумага, а локти висят.

Медведев подступался к материалу с уговорами, призывая его
встряхнуться, собраться, напружиниться -- нам, дескать, еще предстоит ползти
и карабкаться вверх, но этот стервец лениво дрых в теплом сухом воздухе и не
думал отзываться на понукания. Стоило ли лететь с пудом бумаги кружным
зимним маршрутом над тремя морями и десятком европейских государств, чтобы
бродить вокруг него кругами на курортном островке? В Питере по ночам хоть
иногда, но писалось.

Родовое древо на листе миллиметровки (по нему Медведев собирался
спускаться в глубь веков и вести за собою читателя) он укрепил рядом с
просторным окном, и всякий раз, имея нужду обратиться к схеме, жадно хватал
глазами сказочный для северного человека пейзаж в добротной пластиковой
раме: зеленая пальма на ветру, голубое море, известковые горы близкого
турецкого берега и рыбачий катерок, застывший в фотографическом мгновении
взгляда.

Три прозрачные авторучки оставались полными, и лишь в четвертой,
начатой еще в Петербурге, короткий фиолетовый столбик напоминал термометр в
морозный день.

И третье, что имеет отношение к описываемым событиям, -- его ежедневные
визиты в ресторанчик "Чайна-хаус", где на террасе под легким тентом Медведев
с забытым аппетитом съедал горшочек обжигающего китайского супа из мидий,
водорослей, морковки, грибов и еще чего-то не установленного (китаянка
объясняла, но английский Медведева оказался груб для тонких гастрономических
разговоров), а на второе -- цыплячьи лапки, запеченные в сухариках.

Медведев набрел на этот дешевый ресторанчик в первый же день и решил не
искать добра от добра -- меню вполне соответствовало его вкусу и кошельку,
туго набитому драхмами, будившими в памяти рисунки из школьного учебника по
истории Древнего мира. Единственный недостаток красивых греческих денег
заключался в поразительной способности всех этих акрополей, древних воинов в
шлемах и мускулистых задумчивых дискоболов пачками обмениваться на бутылочки
пепси-колы, гамбургеры в маслянистых салфетках, пластики жевательной резинки
и иную ерунду, без которой не прожить чужестранцу. Зеленые лица американских
президентов в париках в этом смысле казались весомее и хитрее. Их в кошельке
Медведева было меньше, но хрустели они увереннее, и греческие древности
обменивались на них шелестящими ворохами.

...В тот день Медведев уже потягивал холодную воду из высокого
запотевшего стакана, думал о том, что минул пятый день его литературного
заточения, а еще ни черта не написано, кроме двух десятков страниц общих
мест и дневниковых записей, и неизвестно -- напишется ли; думал о том, что
пора подняться и пройтись по пустынным улочкам курортного городка -- купить
таксофонную карту, зайти в ювелирную лавку к Янису, подтвердить, что
выбранные цепочки он обязательно заберет, как только получит компенсацию за
авиабилеты, спуститься к набережной и пойти в темноте по хрустящей гальке
вдоль всхлипывающего моря к Центру -- тянуть повозку со своими предками,
оставившими Медведеву редкое наследство -- четырехсотлетний след в истории
Великого княжества Литовского -- он набрел на него в Историческом архиве и
не думал от него отказываться.

С этими мыслями Медведев ткнул окурок в пепельницу, допил воду и чуть
сдвинул назад стул, и тут же под навес террасы вошла красивая женщина с
высокой копной светлых волос и остановилась, словно раздумывая, нужен ли ей
этот пустой ресторанчик с пиликающей восточной мелодией, или следует
поискать другой. Легкая сумочка на плече, в руке пластиковые пакеты.

Она скользнула по Медведеву взглядом, и он понял -- русская.

Неслышно придвинув стул обратно, Медведев налил себе воды из графина и
закурил новую сигарету. ("Вот так я бросаю курить", -- подумал он.)

Женщина постояла у стойки и ткнула пальцем в клеточку светящегося
фото-меню: "This, please!" Она произнесла это так неуверенно и знакомо,
словно вместе с Медведевым начинала учиться английскому языку у одной
учительницы -- горбуньи Клары Петровны, в 164-й школе города Ленинграда.
Повар-китаец отпел ей что-то по-английски, и худая китаянка с желтым
пергаментным лицом взялась исполнять заказ.

Медведев стал курить и смотреть на газетный киоск через улицу, а когда
женщина, прошелестев пакетами, села за близкий столик и щелкнула зажигалкой,
как бы невзначай скользнул по ней взглядом. Перстни на длинных пальцах,
слегка растрепанная прическа, цепочка с кулоном, жакет из искрящейся
материи... И, кажется, кожаные брюки.

Все это Медведев досмотрел мысленным взором, отвернувшись к светящемуся
киоску и припоминая увиденное. "Снежная Королева", -- подумал про нее
Медведев.

От женщины, курившей тонкую сигарету, веяло холодной усталостью, словно
она переделала за день много хлопотных и неприятных дел и теперь не хочет
никого видеть, но королевский сан не позволяет ей опустить гордо поднятый
подбородок. Медведев еще раз повернул голову, но она не захотела встретиться
с ним взглядом -- ее большие голубые глаза смотрели на всех, но и мимо всех,
так смотрят в зал опытные сидельцы президиумов.

Слегка задетый ее холодным невниманием, Медведев представил, что эта
русская женщина, скорее всего, жена бизнесмена, приехала отдохнуть в мертвый
сезон на сказочный Родос, и теперь, устав таскаться по магазинам или
рассорившись с ухажером, решила проявить самостоятельность и поужинать в
дешевом ресторанчике. Не бежать же к ней с объятиями: "Здравствуйте,
землячка!" Она вежливо пошлет его подальше, -- достаточно взглянуть на его
летние ботинки с плетеным верхом, джинсы и легкую куртку с капюшоном,
которую он взял у сына на случай ветреной погоды. Медведев хмуро вообразил,
что сейчас на освещенную террасу войдет ее ухажер, сверкая золотым ошейником
цепи под шелковой рубашкой, сядет рядом и примирительно коснется лбом ее
головы, и она холодно отстранится. А потом они перекусят, повеселеют,
прогуляются и пойдут спать в гостиницу, где остановилась их группа из Киева
или Минска.

Медведев вышел из ресторанчика, кивнув повару. Подошел к киоску и купил
таксофонную карту. Постоял, разглядывая обложки журналов. Украдкой скосил
глаза -- она сидела с прямой спиной и ела из керамической миски салат.
Ухажер не появлялся, и Медведев подумал, что такое лицо бывает, когда тебя
бросают...

Точно, русская. У нее плохо на душе, но она старается держаться.

Не будь в ней столько невозмутимого холода, или ответь она встречным
взглядом, Медведев подсел бы к ней и заговорил -- спросил, что случилось, и
чем он может помочь. Быть может, она потеряла деньги или билеты. Или украли.
Но тут же мелькнуло иное соображение: она -- дорогая шлюха, ее опустили
греки или бросил богатый любовник... А на него она не взглянула, потому что
не хочет знаться с невзрачно одетыми соотечественниками -- от них никакого
толку. Но что ее занесло в дешевый китайский ресторанчик?..

Медведев завернул за угол к лавке Яниса, но заходить не стал. Лысый
полноватый Янис прохаживался меж витрин и, прикрыв глаза, играл на скрипке.
Тускло блестела старая скрипка, взмывал и опадал смычок, переливалось на
черном бархате серебро.

Медведев постоял, прислушиваясь к пронзительным звукам скрипки и к
себе: почему я верчусь тут, как мальчишка, выслеживающий одноклассницу, а не
иду писать роман, но ответа не нашлось, он уже оказался перед другой
витриной -- темной, увидел свое отражение, пригладил ежик волос, похлопал по
карманам в поисках расчески -- ее не обнаружилось, перешел улицу, обманывая
себя, что хочет посмотреть, почем в магазинчике сигареты -- на тот случай,