Лев Кассиль
Дорогие мои мальчишки
карту лишенные воображения люди, то меня не слишком удивило, когда мой сосед
по блиндажу, задумчивый великан Сеня Гай, признался мне, что открыл Синегорию
- никому не ведомую страну Лазоревых Гор. Там он и свел дружбу с
прославленными Мастерами-синегорцами Амальгамой, Изобарой и Дроном Садовая
Голова..
света летом 1942 года, когда плавал на Северном флоте. Гай был здесь
синоптиком одного из военных аэродромов Заполярья, пожалуй самого северного
авиационного стойбища мира. Место это обозначено на карте, но нам от этого
было не легче. Мы бы скорее предпочли, чтобы немцы считали, будто этой
маленькой каменистой площадки, острозубых скал и мшистых сопок вообще нет на
свете. Может быть, нас тогда оставили бы в покое...
утра до вечера, а утро в этих краях началось недель пять назад и до вечера
надо было ждать еще не меньше трех месяцев. Раз по десять в сутки нам
приходилось залезать в щели, а над головой взлетали обломки расколотых
валунов, градом сыпались пластинки шифера.
матерчатую колбасу - длинный сачок для ловли ветра, - хватал термометр и еще
какие-то приборы, и всегда бывало так, что являлся он в укрытие последним,
когда все уже кругом ухало, трещало и сыпалось.
роясь в каких-то прихваченных им бумажках, тихонько мурлыкал про себя песенку,
которую я уже не раз слышал от него:
нем все, что может быть известно о человеке, с которым уже две недели живешь в
одном блиндаже. А с Гаем мы быстро сошлись. Оба мы были волжане и наверняка
знали, что нет на свете реки лучше, чем наша Волга. До войны Арсений Петрович
Гай изучал направление и особенности ветров в волжском низовье, где летом
всегда дует горячо и засушливо. Был он прежде учителем в средней школе, потом
работал с пионерами. Он мог часами рассказывать увлекательнейшие вещи о
погоде, о засухе, об изменчивых течениях воздуха. Он знал все ветры наперечет
и обычно свой рассказ заключал фразой: "Мы вс" еще изучаем направление ветров,
а задача состоит в том, чтобы повернуть их". И, сказав так, он снова брался за
свои кальки, планшетки, карты и вычерчивал какие-то сложные кривые, напевая
под нос:
него, когда мы лежали рядом в укрытии и треск зениток, уханье бомб стихли
настолько, что можно было уже разговаривать.
верхние слои прощупаю.
больше. Однако, когда я пробовал расспрашивать Гая, этот большой,
широкоплечий, громоздкий человек со свежим мальчишеским лицом смущался,
отнекивался, обещал каждый раз рассказать при случае все подробно, но
откладывал дело со дня на день.
Гая очень дорога ему, и был осторожен в расспросах, не торопил, не настаивал.
Срок моей командировки на Север истекал, пора было собираться в Москву, но мне
было жаль расставаться с Гаем: я очень привязался к нашему синоптику. Если
выпадали свободные часы и не было налета, мы бродили с ним по сопкам, лазили
на скалы, пугая птиц. Гай показывал мне места, где весной бывают птичьи
базары, определял по положению валунов направление древних ледников,
рассказывал об особенностях полярной карликовой березки-стланки и оленьего мха
ягеля, в котором глохли наши шаги. Гай много знал и умел обо всем рассказать
по-своему, неожиданно; все вокруг - и мох, и валупы, и облака открывали ему
свои секреты, и казалось, что даже нелюдимая природа Заполярья доверяет Гаю н
считает его своим человеком.
адрес: "ВМПС No 3756-Ф", и заметил раз в уголке одного письма что-то вроде
герба, никогда не виданного мною ни в одной геральдике: по светлому полю
выгибалась радуга, и ее пересекала стрела, повитая плющом. Однажды пришел Гаю
подарок - кисет и маленькое скромное зеркальце с крышкой, как у блокнота. И на
кисете и на крышке был тот же герб со стрелой и радугой. А вокруг герба было
выведено нечто вроде девиза: "Отвага, Верность, Труд - Победа".
Лазоревых Гор. Синегорцы - народ верный. Это, конечно, Амальгама сообразил...
Синегорчики мои дорогие! - И он улыбнулся скрытно я застенчиво.
стриженную голову и, заметив, что я хочу что-то спросить, опередил меня.
созревшим, чтобы делить со мной свою тайну. Но я после этого разговора
немножко осмелел и, когда Гай снова получил письмо, уже сам спросил:
Альбумин?..
меня Арсений.
Петрович, закончив составление сводок всем, кто заказывал погоду, сказал мне:
чур, не перебивать меня. Хотите слушать, так уж слушайте и принимайте все на
веру...
штормило. Море в заливе было темно-сиреневое после дождя и не совсем еще
уходилось. Радуга гигантской семицветной скобой охватила небо, одним своим
полупрозрачным концом слегка врезалась в горизонт и казалась потому совсем
близкой. Истребители прошлись под радугой, как под огромной воздушной аркой. В
капонирах, сложенных из камней, укрытые ветвями притаились
самолеты-штурмовики. Под навесом с маскировочной сеткой летчики играли в
"козла" и громко стукали о стол. Они играли молча и только крякали, когда с
размаху выкладывали подходящее очко. В одной из ближних землянок запустили
патефон. Песня была про златые горы, про реки, полные вина, которые певец
отдал бы за чей-то ласковый взор, - на, бери все, не жалко, только люби... И
оба мы - Арсений и я - вздохнули вместе, хотя и каждый о своем.