Стивен Кинг

Мизери

"ПОСВЯЩАЕТСЯ"

Стефани и Джиму Леонард, они сами знают почему. Да, уж ОНИ-ТО знают!

Мне хотелось бы выразить свою признательность за предоставленный
материал и помощь в создании этой книги следующим людям:

РУСС ДОРР

ФЛОРЕНС ДОРР

ДЖЭНЭТ ОРДВЕЙ.

Как всегда они очень помогли мне и если вы встретите какую-нибудь
ошибку, то она будет на моей совести.

Конечно, такого лекарства, как Новрил, не существует, но имеются
некоторые другие препараты на кодеиновой основе, которые имеют подобные
свойства. К сожалению, эти препараты зачастую весьма небрежно хранятся в
лечебных заведениях, что может привести к самым непредсказуемым
последствиям. Место действия и персонажи вымышлены.

С. К.

"Часть 1. ЭННИ"

Когда ты смотришь в бездну, бездна также смотрит в тебя.

Фридрих Ницше.

умбер вхунннн йеррннн умбер вхунннн О, эти звуки: даже в тумане.

Но иногда звуки, как боль, постепенно затихали, и тогда в голове
оставался только туман. Он помнил темноту: сплошная темнота наступила перед
туманом. Означало ли это, что болезнь прогрессировала? Хорошо бы был свет
(даже в виде тумана), свет всегда приятен... Действительно ли существовали
эти звуки в темноте? У него не было ответа ни на один из этих вопросов.
Имело ли смысл задавать их? И на этот вопрос он также не знал ответа.

Боль была где-то в звуках. Боль была восточнее солнца и южнее его ушей.
Вот все, что он знал наверняка.

В определенный промежуток времени, показавшийся очень длинным (так это
и было, поскольку существовали только две вещи - боль и густой туман), эти
звуки были единственной внешней реальностью. Он не имел понятия, кем он был
и где находился, и не желал этого знать. Ему хотелось умереть, но из-за
пропитанного болью тумана, наполнявшего его мозг, как летнюю грозовую тучу,
он не осознавал, что желал этого.

По прошествии времени он начал понимать, что были периоды без боли и
что они носили циклический характер. В первый раз после выхода из полной
темноты, которая предшествовала туману, у него появилась мысль, которая
существовала вне реального состояния. Это была мысль о сломанных сваях,
выступающих из песка на пляжах Ривьеры. Когда он был ребенком, мать и отец
часто брали его на Ривьеру, и он настаивал, чтобы одеяло расстилалось там,
откуда он мог видеть эти сваи, которые напоминали ему одиноко торчащий клык
похороненного монстра. Он любил сидеть и наблюдать за тем, как подступала
вода, пока она не скрывала сваи. Затем несколько часов спустя, когда были
съедены сэндвичи и картофельный салат, когда из большого папиного термоса
добыты последние капли Кул-Эйда, и перед тем как мама скажет, что пора
собираться домой, снова начинала появляться верхушка сгнившей сваи - сначала
на мгновение между набегавшими волнами, а затем все больше и больше. К тому
времени, когда мусор и объедки, оставшиеся после завтрака, были запрятаны в
большой барабан с надписью на боку "Сохраним наш пляж чистым", пляжные
игрушки Паули поднимались над водой.

"Это меня зовут Паули, я - Паули, и сегодня вечером мама положит
детский крем Джонсона на мой загар", - промелькнула мысль внутри грозового
облака, в котором он теперь жил.

Одеяло снова сложилось, свая почти полностью появилась над водой, ее
скользкие от слизи, почерневшие бока окружала мыльная пена. Это был прилив -
пытался объяснить ему отец, но он всегда знал, что это была свая. Прилив
приносил воду, отлив - уносил, а свая оставалась. Иногда, правда, вы не
могли ее видеть. Без сваи не было прилива.

Эти воспоминания кружились и кружились в голове, сводя с: ума, как
назойливая муха. Он доискивался, что бы это могло значить, но на длительное
время звуки прекратились.

файуинн

ред эврисинггг

умберрр увхуинн

Иногда звуки замирали. Иногда замирал он сам. Его первым действительно
ясным воспоминанием теперь, теперь вне штормового тумана, была эта
остановка, когда он неожиданно осознал, что просто не мог сделать ни одного
вздоха, и это было хорошо, это было замечательно, это было действительно
потрясающе; он мог воспринимать определенный уровень боли, но всему есть
предел, и он был рад выйти из игры.

Затем был рот, плотно прижатый к его рту, рот, который несомненно
принадлежал женщине, несмотря на его грубые сухие губы; воздух из женского
рта вдувался в его собственный рот и далее в горло, наполняя легкие; и когда
губы оторвались от него, он впервые почувствовал своего стража, почувствовал
стремительность, с которой она насильно вдувала в него воздух, точно как
мужчина пытается насильно овладеть нежелающей его женщиной, почувствовал
зловонную смесь ванильных печений, шоколадного мороженого, жареных цыплят и
арахисовых ирисок.

Он услышал пронзительный голос: "Дыши! О проклятье! Дыши, Пол!" Губы
прижались снова. Он снова почувствовал воздух, вдыхаемый в его горло. Он
напоминал сырой затхлый ветер, летящий за скоростным поездом метро,
увлекающий за собой листы газет и конфетные обертки, губы оторвались и он
подумал: "Боже, не допусти, чтобы хоть часть его попала в нос", но ничего не
помогло, и эта вонь, о, эта вонь...

"Дыши, будь ты проклят!" - взвизгнул невидимый голос и он подумал: "Я
буду... только, пожалуйста, не делай больше этого, не заражай меня больше".
И он попытался, но прежде, чем он смог вздохнуть, ее губы снова прижались к
его губам, таким сухим и мертвым, как полоски соленой кожи; она со всей
силой выдохнула в него воздух.

В тот момент, когда она оторвала свои губы, он не выпустил, а вытолкнул
ее дыхание с такой силой и воплем, что этот толчок превратился в его
собственный гигантский выдох. Вон! Он ожидал, что его невидимая грудь
поднимется сама, как она это делала всю его жизнь без всякой помощи с его
стороны. Когда же этого не произошло, он сделал еще один гигантский
визгливый вздох и задышал самостоятельно. Он делал это так быстро, как
только мог, чтобы скорее очистить себя от ощущения ее запаха.

Обычный воздух никогда не казался ему столь прекрасным. Сознание его
опять начало угасать, заволакивая туманом мысли, но прежде чем он полностью
погрузился в тусклый мир, он услышал бормотание женского голоса: "Фу! Он был
на волосок от смерти!"

"Не так уж близко", - подумал он и заснул.

Ему снилась свая такая реальная, что порой казалось, протяни он руку и
сможет провести ладонью по ее зеленоваточерной растресканной округлости.

Когда он вернулся в прежнее полусознание, он смог обнаружить связь
между сваей и своим настоящим состоянием - она казалось сама приплыла к нему
в руки. Боль не была связана с приливом и отливом. Это предостережение во
сне на самом деле было памятью. Боль только казалось приходила и уходила.
Боль как свая иногда скрывалась из виду, а иногда была очевидна, но всегда
там. Когда боль не мучила его через глубокую каменную серость его облака, он
был безмолвно благодарен, но больше не обманывал себя - она была все там и
ожидала возвращения. И свая была не одна - их было две; боль была сваями и
часть его знала еще задолго до того, как весь его разум осознал, что
разрушенными сваями были его собственные раздробленные ноги.

Должно было пройти еще много времени, прежде чем он смог разорвать
засохшую пену слюны, склеившую его губы, и прохрипеть "Где я?" женщине,
сидевшей у его кровати с книгой в руках. Автором книги был Пол Шелдон. Он
узнал свою книгу без удивления.

- Сайдуиндер, Колорадо, - сказала она после того, как он смог, наконец,
задать этот вопрос. Меня зовут Энни Уилкз. И я...

- Я знаю, - сказал он, - вы моя самая большая поклонница.

- Да, - ответила она, улыбаясь. - Именно таковой я и являюсь.

Темнота. Снова боль и туман. Затем осознание того, что хотя боль и
постоянна, она

иногда идет на нелегкий компромисс, который он принимал за облегчение.
Первое реальное воспоминание - остановка сердца и насильное возвращение в
жизнь женским зловонным дыханием.

Следующее реальное воспоминание - ее пальцы, проталкивающие что-то ему
в рот через регулярные промежутки времени, что-то напоминающее Контэк
капсулы; из-за отсутствия воды они лежали во рту и по мере таяния оставляли
невероятно горький вкус, немного похожий на вкус аспирина. Хорошо было бы
выплюнуть эту горечь, но он понимал, что лучше не делать этого. Вероятно,
именно этот горький вкус вызывал высокие приливы, затопляющие сваю...

(сваи... сваи... их две о'кей две прекрасно теперь только ты знаешь
тише-е-е-е)

...и заставляющие ее ненадолго исчезнуть.

Все эти мысли приходили через большие промежутки времени, но затем, т.
к. сама боль начинала не то что утихать, а постепенно разрушаться, он все
чаще начал наталкиваться на понятия внешнего мира, пока в достаточной
степени не восстановился объективный мир со всем его грузом памяти, опыта и
предрассудков.

(должно быть эта свая на пляже Ривьеры сама разрушилась, - подумал он,
т. к. нет ничего вечного, хотя ребенок, каким он был, поднял бы на смех эту