Инна Кинзбурская
Один год в Израиле (записки репатрианта)
пишу эти записки.
Помнишь, с какой любовью он пишет об эмигрантах? И с каким юмором.
то же. Мы не в чужой стране, а у себя дома. Тут уже не до смеха.
написанное. Может, и в самом деле, надо было "писать смешно". Ведь в нашей
отнюдь не легкой жизни мы все-таки много смеялись. Мы умели шутить сами над
собой: ведь мы -- евреи. Но писалось иначе. Писалось, как писалось -- пишущий
не волен над собою. Наверное, книга получилась грустной. Но это ведь тоже
оттого, что мы -- евреи из европейского галута. Нас всегда узнавали по
грустным глазам, по вечной еврейской скорби в глазах, и от этого тоже никуда
не деться.
надежду. Мы всегда выживали, выживем и на этот раз.
да изредка вожделенно кричат кошки. Пока редко. Природа еще только готовится
к обновлению, к новому всплеску жизни. Хотя здесь, в Израиле, кажется,
трудно уловить грань между замиранием и пробуждением природы. Мы приехали
сюда в декабре, и земля преподнесла нам первый райский дар. Алина, младшая
из нас, дотронулась до моей руки:
толстый зеленый ствол в колючках. Мы привыкли, что кактусы растут только на
окнах в маленьких горшочках.
-- цветы, плоды, травы. Одни цветы увядали, другие вдруг осыпали деревья. А
под балконом в соседнем дворике горели на дереве апельсины. Еще не знаю, как
здесь летом. Наверное, слишком щедрое солнце сделает эту палитру беднее.
Жаль.
квартиры, по странной прихоти судьбы на короткий миг вечности -- на один
арендный год -- оказавшейся нашей за плату, ни прежде, ни теперь для нас
немыслимую -- пятьсот долларов в месяц.
квартирной хозяйки. Мне кажется, я не спутаю этот голос ни с каким другим.
Стоит ей проснуться или возвратиться откуда-то, ее голос заполняет все
окружающее пространство.
сидящего у нее на руках, и раскатисто, тоже неповторимо, металлически
смеется. Мне кажется, будто она хохочет у меня над ухом.
значащее израильское приветствие. Спасибо ей, она сама и отвечает:
"Беседер?" -- порядок, а то и впрямь я могу подумать, что ей интересно, как
мне живется после того, как она ободрала меня с такой легкостью.
было. Мы вспомнили рассказы наших приятелей, ездивших года полтора тому в
Израиль в гости. "Из аэропорта -- в квартиру, -- говорили они нам. -- На
выбор". То были старые добрые времена, когда алия еще не валила валом, а
квартиры, построенные государственной компанией "Амидар", ждали олимов
готовенькие, закрытые на ключ.
наслышаны про цены в гостиницах. Стали звонить из аэропорта по немногим, что
были у нас, номерам телефонов -- к старым знакомым, к знакомым знакомых, к
родственникам друзей. Ответ один:
такси чемоданы, а я обнималась с подругой нашей давней студенческой юности,
несытой, но веселой и теперь для нас полной воспоминаний.
в их еще не очень обжитом, но теплом душевном доме три дня -- в поисках
квартиры на частном рынке. Скупили газеты в ближайшем киоске, позвонили по
всем телефонам, указанным в объявлениях. Ответ был стереотипен:
приехали па пике алии. С квартирами было плохо. Наши друзья разыскивали
старых и новых знакомых, подняли на ноги все, что можно было поднять, --
квартир не было. В одном месте нам назвали адрес, мы побежали туда, но в
прихожей уже стоял маленький человек. Он горделиво приосанился и произнес:
городке. Мужчины взяли такси и поехали смотреть. Вернулись унылые: селиться
туда не хотелось.
нас есть единственный вариант. Надо соглашаться. Не такой уж это и сарай.
пятьсот.
абсорбции". Мы думали, наверное, так оно и было, что назначение этих денег --
помочь нам нормально дышать при вхождении в атмосферу незнакомой нам жизни.
Оказалось, их надо переложить в карман Ципоры -- благо карман у нее имелся
немаленький. Она взяла деньги как-то плотоядно, уверенно, будто они и
предназначались ей -- по праву женщины, рожденной на этой земле. Прибавочная
стоимость на алию. Что с того, что с оставшимися деньгами дышать трудно. Это
ваши проблемы.
расписном подносике в тонких стеклянных стаканах она подала нам оранжевый,
как солнце, апельсиновый напиток, искрящийся пузырьками газа.
высокая, гордая посадка головы, тонкий рисунок черт лица. Крашена под
блондинку, но ей идет: кожа светлая, глаза светлые. Кажется, даже слишком
светлые, словно пустые. Понятно, не молода, а была, наверное, необыкновенно
хороша. Немного портит живот -- великоват. Рожала.
тоже показывает на пальцах:
походка легкая, и сапожки сидят -- позавидуешь.
жестом -- вниз: в земле, мол?
направление прямо противоположное, -- на небесах. При этом глаза ее слегка
потемнели и лицо на миг застыло. Пожалуй, это был единственный раз, когда,
как мне показалось, она прикоснулась к духовному. Больше мне этого видеть не
довелось.
соблюдает субботы. Из квартиры доносятся дразнящие запахи пряностей и
жарящегося мяса (мы еще не можем позволить себе такой роскоши) -- по субботам
Ципора собирает своих сыновей и их семьи. По субботам некуда деться от шума
и гомона, от хлопанья двери, от музыки и топота детских ног. Взрослые
садятся у длинного-предлинного стола, долго едят, пьют, галдят, а дети
бегают по лестнице и по крыше над моей головой.
так гремело и ухало, что мне показалось -- обрушилась стена и пляшут у меня в
прихожей. Я даже вышла из комнаты, чтобы проверить, но нет, дверь была
заперта, а запах мяса просачивался из-под двери. На лестнице, в оконном
проеме, жарились шашлыки.
вместе, хорошо, что маме есть на что их поить и кормить.
семьей моя Ирина. Она единственная из нас уже умела объясняться на иврите.
вырос поселок из ста караванов. Ирине, Володе, Але -- на троих -- дали
караван, маленький прямоугольный домик, похожий на вагончик. Но это был
прелестный и желанный дом, он хорошо отделан, чист и уютен внутри, есть две
спальни и салон, кухня, ванна -- все, что нужно для жизни. Он не так