Валерий Королев

Древлянская революция

Тихо в Древлянске. Еще и вороны в городском саду на липах спят, и пыль,
проволгнув за ночь, плотно лежит на щербатом асфальте, и не скрипят калитки
в частном жилом секторе, а в государственном не бухают двери подъездов, и
если, затаив дыхание, остановиться под открытой форточкой какого-либо
древлянского жилья, то можно услышать извечный предутренний сладкозвучный
дуэт: тоненько выводит носом жена и чуть потолще, наверное, приоткрыв рот,
вторит ей муж. Солнце еще нежится за окоемом, и весь город окутан сизой
полутьмой. Только над монастырским холмом пламя в небе -- это, как и
задумано предками, первым воспринял грядущий день золоченый крест на
монастырской колокольне. Местное поверье речет: "Споривший всю ночь с
совестью своей, не поленись, перед зарей выйди на двор и, поклонясь кресту,
скинь с себя гордыню". Из века в век многие таким манером спасались.

Федор Федорович Протасов к сему древнему обычаю прибегнул лишь раз,
когда лет десять тому назад запил и в белой горячке, выслушав приговор
ревтрибунала, зрачками своими проник в ужасающую черноту нацеленных в него
винтовочных стволов, до самых пуль. За миг, как пулям на свет устремиться,
метнулся к окну. Под залп летел со второго этажа в георгины. Ползая по
клумбе, отрезвел, встал на колени, взглядом отыскал в предутренней густой
небесной сини огненный крест и ну креститься, повторяя и повторяя: "Спаси и
сохрани, спаси и сохрани..."

Когда, окрепший душой, измазанный черноземом, вернулся в дом, то на
стене, слева от окна, обнаружил пять дырок. Содрал обои. При помощи долота
извлек из столетнего бревна пять пуль. Сосед, ветхий дед Акимушкин, бывший
кавалергард, бывший буденновец, бывший конник генерала Белова, бывший
труженик местного завода, бывший активный пенсионер, обессилевший под конец
дней своих, от зари до зари смирно восседающий на скамейке возле ворот в
ожидании смертного часа, изучив подслеповатыми глазами извлеченное из стены,
приговорил: "Семь да шестьдесят две сотых миллиметра. Аккурат образец
восемьсот девяносто первого года". И еще изрек: "Давно примечаю, в
Древлянске пошаливает нечто. Бывалоча, кого и до смерти напужает, а кому,
как тебе, даст высклизнуть -- стало быть, надеется. Смекаю, оттого у нас тут
и легче жилось. Бывалоча-то, по всей Расеюшке кутерьма, а у нас тише,
легче..."

Тогда на слова деда Федор Федорович не обратил внимания. Хотелось
опохмелиться, но, напуганный прыжком из окна, решил не пить. Желание со
страхом боролось. Пересиливая себя, Федор Федорович потел, одного опасаясь:
как бы в результате эдакой борьбы не помереть.

Выпить он смолоду любил. Но за месяц, предшествующий расстрелу,
случилось такое событие, что привычка помаленьку выпивать обернулась
жестоким запоем. Долгое время Федор Федорович -- научный сотрудник местного
краеведческого музея -- самозабвенно занимался историей Древлянска.
Самозабвение поразило его так, что, увлеченный историческими исследованиями,
он запамятовал жениться и мало-помалу, незаметно превратился в стареющего,
слегка трехнутого интеллигентного холостяка, постоянно погруженного в мысли,
с трудом постигающего в булочной, сколько причитается сдачи с рубля, если
купил батон и половину черного.

К сорока годам труд был завершен. Вырядившись в праздничный костюм,
Федор Федорович отбыл в столицу, сдал рукопись в соответствующее
издательство, вернулся в Древлянск и стал ждать.

Через три месяца рукопись вернулась. К ней было приложено письмо, в
коем сообщалось, что труд прочитан со вниманием и удовольствием, однако
изданным быть не может, так как отстаивает приоритет личности. Далее в
письме говорилось, что век Карамзина давно кончился, а автор рукописи словно
бы этого и не замечает. Это наталкивает на мысль: автор не чувствует
современной эпохи, недостаточно вник в изученные документы, забыл, что
настоящий ученый постигает ход истории не только умом, но и сердцем. Исходя
из сказанного, рукопись нуждается в коренной переработке. Если автор сумеет
с другой позиции взглянуть на исторические проблемы, то в будущем рукопись
может быть принята для повторного рассмотрения.

И вот уже десять лет ни в праздники, ни в будни Федор Федорович не пьет
ни капли. Папка с "Историей Древлянска" упрятана в книжный шкаф. На папке
приклеена картонка с надписью: "После моей кончины передать на хранение в
Древлянский краеведческий музей". Но, как и в молодости, Федор Федорович
крайне занят. Теперь он собирает и записывает "Суждения древлянского края"
-- все то, что в порыве откровения высказывают его земляки в деревнях и в
городе.

В этот ранний час Федор Федорович в своем мезонине спал у открытого
окна, вдыхая чуть приметный запах яблоневого цвета, и снилось ему, что
седовласый, седобородый и голубоглазый старец в длинной холщовой рубахе,
Гостомысл, вполне современным языком говорил:

"Вы с рецензентом оба не правы. Историю движет и личность, и народ. Но
только тогда, когда идут рука об руку. Иначе раздрай выйдет. Помнишь, я
варягов призвал? Считаешь, сам надумал? Нет, желание народное услыхал и по
желанию совершил. Русь-то от той обоюдности пошла. Шутка ли, экое
государство вымахало! А не позови я Рюрика или свое что-нибудь умудри? К
примеру, вместо варягов позови греков? Да мы бы уже через двести лет
по-гречески лопотали. Варяги же нас укрепили да и сами обрусели: ведь уже
правнук Рюриков по-нашенски звался -- Святослав. А вы теперь в такое смутное
время кличете к себе всю Европу! Европа придет -- Руси не быть, а после не
быть и самой Европе. Европа-то потому и есть, что Русь жива. Мы Европу
незаметно питаем. Наша соборность препятствует окончательному торжеству
закона джунглей в Европе. Так-то вот. Так что примеривайтесь к народу, не
гните его силком на европейский лад..."

Хотел Федор Федорович возразить, что он тут ни при чем, но старец
пропал. По воздуху откуда-то прикатило душистое золотое облако. Глотнул
Федор Федорович сладкого запаха, еще глотнул и заснул, хотя уже и спал, не
просыпаясь, несколько часов.

Проснулся Федор Федорович, когда солнышко уже глядело в окно,
разогретый яблоневый цвет своим запахом побил все иные городские запахи, а
дед Акимушкин давно сидел возле ворот, ожидая своего часа.

Полежав с минуту, Федор Федорович вспомнил давешний сон и слегка
удивился. Дело в том, что он специально не изучал славянскую Русь, а тем
более никогда не занимался политикой: в партиях не состоял, в этом году даже
не участвовал в очередных выборах и, честно говоря, не представлял, кого и в
какой совет выбрали. Перестройку же старался не замечать, потому что стихия
гласности и плюрализма его угнетала, выбивала из творческой колеи и
воспринималась им как узаконенное хулиганство, которое, по его мнению,
никогда, ни в какой стране не сопровождало серьезных реформ, но всегда
сопутствовало смутным временам. Коли в степень смысла возводится
бессмыслица, доброго плода не жди. Исследовать, изучать такое помутнение
умов -- извольте, но участвовать -- честь имею.

-- Странный сон. К чему бы? -- спросил Федор Федорович сам себя, встал,
прошел на кухню, зажег газ, поставил на конфорку чайник. В предвкушении
отличного цейлонского чая, чудом купленного по талонам, вернулся в комнату
и, как был в трусах, присел к письменному столу.

Сегодня нужно было набело переписать собранные материалы. Вчера он
ездил в совхоз "Старыньский" читать лекцию о древлянских монастырях и там
после лекции побеседовал с местными стариками. Возвращаясь в город, в
"рафике" кое-как записал добытые сведения и теперь хотел придать беглым
записям форму.

Достав из потертого кожаного портфеля толстую тетрадь, похожую на
амбарную книгу, сверяясь с блокнотом, принялся выводить буквы:

"В Старыни старожилы говорят: вам-де, молодым, мерещится, что наш век
особливый, новый. Конечно, каждый век рядит человека в новый кафтан, да
только дыры на кафтане всегда старые -- на локтях и прочих местах, коими
человек об столы да об лавки трется. И выходит: главное не то, как одеться,
а то, как, в строгости себя держа, сидеть, стоять, ходить -- словом, жить не
ерзая..."

Тут-то и подъехал к дому автомобиль. Остановившись, фырчал мотором.
Через забор, сквозь яблоневые цветы, в окно потянуло гарью. Федор Федорович,
поморщившись, отложил ручку и стал ждать тишины, отметив про себя, что
автомобиль государственный: частник сразу бы заглушил двигатель. Не
дождавшись, выглянул в окно. От калитки по дорожке между сиреневыми кустами
шагал исполкомовский Саша-шофер. Увидев в окне Федора Федоровича,
остановился, оценил его внешний вид и махнул рукой:

-- Одевайтесь, на совещание поедем!

-- Куда?! -- удивился Федор Федорович.

-- В горсовет.

-- Важное что-нибудь?

-- Сказали, живым или мертвым, одно колесо здесь, другое там.

Прыгая на левой ноге, правой целясь в штанину, Федор Федорович решил:
не иначе снова обокрали музей. В прошлом месяце ночью воры, подцепив к
грузовику трос, выдернули из окна решетку, выбили стекло и выкрали
фарфоровые настольные часы князя Курепина, туалетный зеркальный складень
дворянки Озеровой и полупудовый именной самовар купца второй гильдии
Посохина. Когда через десять минут к раскрытому окну прибыл милицейский
наряд, воров и след простыл. В прошлом же году из собора Бориса и Глеба
украли пять икон и ящик с деньгами, собранными на колокола. Полгода назад