Роберт МАК-КАММОН
МО‚!
Анонс
потому что все самое страшное, что могло случиться, случилось.
ночам к ней приходят призраки убитых друзей, чтобы снова и снова учить ее
ненавидеть.
дорогу в неизвестность.
кровавый...
"ЧЕЛОВЕК - ЭТО ЕГО ПРОШЛОЕ"
зубами. Это был такой хороший сон: она видела себя молодой и стройной, с
волосами цвета летнего солнца. Это был сон, из которого ей отчаянно не
хотелось уходить, но ребенок опять плакал. Порой она сожалела о том, что
стала матерью, - ребенок убивал ее сны. Но она присела на кровати и сунула
ноги в тапочки, потому что позаботиться о ребенке было больше некому.
шести футов ростом, с широкими плечами. Амазончик - вот как ее прозвали.
Кто? Она не помнила. Ох да. Теперь вспомнила. Он ее так прозвал. Это было
одно из его ласковых имен для нее, часть их тайного кода любви. Она
припомнила его лицо, дыхание красоты, его опасный смех, его твердое, как
теплый мрамор, тело, когда он лежал на ней в постели, отделанной сиреневым
бисером...
Она любила этого ребенка, она уже давно ничего так не любила. Но ребенок
слишком много плакал! Никак было его не успокоить. Она подошла к колыбельке
и поглядела на него. Слезы текли по его щекам в три ручья, как потоки людей
от супермаркета через дорогу.
успокаиваться, а ей не хотелось буянить соседей. Так уж получилось, что она
им не нравилась. Особенно этому старому кретину за соседней дверью, который
стучал в стены, когда она проигрывала свои записи Хендрикса и Джокля. Он
грозился вызвать легавых, не испытывая, видимо, никакого уважения к Богу.
зашелся в крике. Она взяла его из колыбели и покачала, стараясь успокоить
его демонов. Пока он отчаянно трепетал, она прислушивалась к шуму
восемнадцатиколесных трейлеров, спешащих мимо Мэйблтона по шоссе к Атланте.
Ей нравилось слушать этот чистый звук - как вода, текущая по камням. Но
немножко грустно становилось от этого звука. Ей часто казалось, что все
куда-то движутся, у всех есть направление, путеводная звезда. Ее звезды
горели в свое время, вспыхнули и выгорели до золы. Это было очень давно, в
другое время. Теперь она живет здесь, в этом дешевом доме рядом с шоссе, и в
ясную погоду ей видны огни города к северо-востоку, а когда идет дождь, ей
не видно ничего, кроме тьмы.
и плакал, и у нее начинала болеть голова. Упрямый ребенок. Она пронесла его
через коридор в кухню и включила там свет. Тараканы брызнули по щелям.
такого запустения. Она смахнула со стола мусор и пустые банки, освобождая
место для ребенка, затем положила его и проверила пеленки. Нет, сухие.
на несколько секунд, а затем завопил тонким и острым звуком, который просто
буравил череп.
Господи! Ей через час с хвостиком на работу, а Роби сейчас разорвется от
крика! Она оставила его, молотящего кулачками, на столе и открыла
холодильник. Оттуда пахнуло зловонием. Что-то протухло среди холодной
жареной картошки, кусочков гамбургеров, чизбургеров, ветчины, творога,
молока, полупустых банок печеной фасоли и баночек детского питания
"Герберс". Она выбрала яблочное пюре, затем открыла шкаф, вытащила
кастрюльку и налила в нее воды из-под крана. Включила горелку, поставила на
нее кастрюльку, а скляночку с яблочным пюре в воду, чтобы нагрелась.
Холодной еды Роби не любит, а от тепла он засыпает. Много фокусов приходится
знать матери - тяжелая это работа.
вздрогнув от ужаса, увидела, что он вот-вот свалится со стола.
Роби за секунду до его падения на шахматный узор линолеума. Малыш опять
заскулил, и она крепко прижала его к себе.
расхаживая с плачущим малышом. - Чуть не сломал. Плохой мальчик! Хорошо, что
Мэри тебя поймала. Ну, теперь тихо.
терпение вот-вот лопнет, как старый флаг мира на сильном и жарком ветру.
думать о тикающих бомбах, о пальцах, загоняющих обоймы в затворы автоматов;
о гремящем голосе Бога, отдающем команды в ночи из своих громкоговорителей;
о том, где она и кто она, а эти мысли были опасны. Держа Роби одной рукой,
она проверила яблочное пюре. Согрелось. Она сняла, скляночку, вытащила
ложечку из ящиками присела на стул вместе с младенцем. У Роби текло из носа,
его лицо покрылось красными пятнами.
содрогнулся и лягнул ее, забрызгав весь перед вышитого фланелевого платья
Мэри яблочным пюре.
яблочного пюре.
Теперь это было сражением, битвой характеров. Мэри поймала лицо малыша
большой рукой и стиснула по-детски толстые щеки.
глазки. Младенец притих на секунду, вздрогнул, а затем слезы вновь
заструились по его лицу, и его завывания стали буравить голову Мэри новой
болью.
пижаму, расшитую желтыми утками. Мэри подумала о стирке, которая ей теперь
предстоит и которую она больше всего не любила, и подточенное плачем
терпение ее лопнуло.
пронзительное завывание все продолжалось. Она зажала рукой его губы, и
голова малыша задергалась у нее под пальцами. Звук плача все усиливался и
усиливался по какой-то сумасшедшей спирали. Она должна быть готова к работе,
должна надеть то лицо, которое носит каждый день вне этих стен, должна
говорить "Да, мэм" или "Нет, сэр" и запаковывать гамбургеры. Люди, которые
покупают их, не ведают, кто она, и никогда не догадаются, никогда-никогда,
за миллион лет не догадаются, что она предпочла бы им глотки перерезать, чем
смотреть на их рожи. Роби все плакал, квартира наполнилась его криком,
кто-то стучал по стене, и у нее самой драло в горле.
сопротивляющегося младенца под мышки. - ТАК ТЫ У МЕНЯ ПОПЛАЧЕШЬ!
хотела этого делать, это жгло ее сердце, но что хорошего в ребенке, который
не слушается матери?
заставляй меня причинять тебе боль! - Его лицо было искажено криком. Мэри
уже его не слышала, а ощущала только давление от крика, перепиливающее
череп. - Не заставляй меня! - предостерегла она, затем ухватила малыша за
шею и шлепнула по лицу.
свиней. И если это произойдет...
старался сломать ее волю, а такого прощать нельзя.
Маленькие красные капельки побежали из носа Роби, и его крик был как голос
мира в конце времен.
повернулась к плите и прижала лицо младенца к раскаленной докрасна горелке.
ей в лицо. Крик Роби длился и длился, ножки дергались. Она крепко прижимала
его затылок рукой, в ее глазах стояли слезы, и на сердце у нее было муторно,
потому что Роби всегда был таким хорошим ребенком.