Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк.

Пир горой

Повесть

I

Над озером Увек спускался весенний вечер. Скиты стояли на правом,
высоком берегу, в тени векового бора, от которого потянулись длинные тени.
На низинах и по оврагам еще лежал рыхлый, почерневший снег, а на пригреве
уже чернела земля и топорщилась прошлогодняя сухая и желтая трава. Избитая и
почерневшая дорога шла к скитам от громадного селения, залегшего на низком
озерном берегу верст на пять. Селение называлось тоже Увеком, как и озеро.
Зимой в скиты ездили прямо по озеру, а сейчас уже выступили желтые наледи, и
дорога шла горой. Именно по этой дороге и шел странник, мужик лет
пятидесяти, с обветрелым и загорелым лицом. За плечами у него болталась
небольшая котомка, прикрепленная к берестяному обочью, какие делают в
Сибири; в руках была тяжелая черемуховая палка, точно изгрызенная с одного
конца, - она говорила о далеком пути.

Странник остановился на угорье и невольно полюбовался развертывавшейся
перед ним широкой картиной. Да, хорошее место Увек, - недаром слава о нем
прошла на большие тысячи верст, а увекские скиты привлекали к себе тысячи
богомольцев. И озеро хорошо, верст на пятнадцать, а кругом лесистые горы. В
дальнем конце озера зелеными шапками выделялись острова.

- Угодное место... - проговорил странник и перекрестился.

Долго он шел сюда, а теперь оставалось сделать всего несколько шагов.
Вот уж приветливо смотрят бревенчатые скитские избы, и старая деревянная
моленная, и целый ряд хозяйственных пристроек. Все это вместе обнесено было
высоким деревянным заплотом (забором), а большие шатровые ворота всегда были
на запоре. Около ворот одним маленьким волоковым оконцем глядела небольшая
избушка, в которой жила сестра-вратарь. К ней и направился странник. Он
постучал в оконце и помолитвовался.

- Господи, Исусе Христе, сыне божий, помилуй нас!

Ответа пришлось подождать. Странник посмотрел на деревянную полочку,
приделанную к окну с левой стороны, и улыбнулся. На полочке лежал кусок
хлеба для заблудящего странного человека - исконный сибирский обычай. Только
на второе молитвованье в окошечко "отдали аминь" и показалась старушечья
голова, замотанная платком.

- Аминь, добрый человек... Кого тебе, миленький?

- А Якова Трофимыча, мать честная...

- Якова Трофимовича? Нету у нас такого, миленький.

- Как нету? Должон быть.

- А вот и нет!..

Голова быстро скрылась, а окно сердито захлопнулось. Страннику пришлось
молитвоваться в третий раз и ждать дольше. Крепко живут старицы.

- Што ты привязался-то? - ворчала старушечья голова, приотворяя оконце
вполовину. - Сказано, нет! Иди своей дорогой, миленький...

- А ежели у меня грамотка к матери Анфусе?..

Строгие старушечьи глаза посмотрели на странника довольно
подозрительно, точно взвешивали его.

- Погоди ужо... - ответила старуха и скрылась.

Опять странник остался у ворот. Солнце уже село, и потянуло резким
весенним холодком. С Увека доносился хриплый лай цепных собак, - селение
раскольничье, и жили в нем по старине, крепко.

- Угодное место... - еще раз проговорил странник, подсаживаясь на
приворотную скамейку. - Боголюбивые народы недаром строились. Вон как
селитьба-то разлеглась, верст на шесть по берегу будет.

- Кто там хрещеный, - послышался голос в окне.

Теперь выглянуло уже другое лицо, помоложе, в черной монашеской
шапочке.

- Дельце есть небольшое...

- Да ты сам-то кто будешь?

- Я-то? Ну, я, видно, дальний, а завернул в обитель с грамоткой от отца
Мисаила... Крепко наказал кланяться и грамотку прислал.

- Давай грамотку-то...

- Не могу, честная старица: наказано матери Анфусе в собственные руки,
а не иначе этого.

Скитские старицы пошептались, и только после этих переговоров тяжело
громыхнул монастырский железный затвор. Когда странник вошел в калитку, его
еще раз осмотрели и потом уже пустили дальше.

Скитский двор занимал большую площадь, обставленную простыми
бревенчатыми избами. Самая большая была келарней. Двор был вычищен, а
оставшийся снег таял большими кучами в стороне. Скитницы жили уютно и
обихаживали свой укромный уголок с охотой, как рабочие пчелки.
Сестра-вратарь провела пришельца в ближайшую избу с высоким крыльцом, где и
жила сама честная мать Анфуса.

- Ужо подожди здесь, - остановила гостя сестра-вратарь, поднимаясь на
крыльцо.

В окошке показалось молодое девичье лицо и посмотрело на странника
удивленными серыми глазами. Это была совсем молодая девушка, лет
шестнадцати, и ее лицо казалось еще моложе от черной скитской шапочки, в
каких ходят послушницы. Потом это лицо сделало знак страннику идти в избу.
Послушница встретила его в полутемных сенях и повела в заднюю избу. Она была
такая высокая и стройная, так что странник даже полюбовался про себя. Хороши
на Увеке послушницы, нечего сказать!..

Войдя в избу, странник положил начал и, поклонившись сидевшей на лавке
толстой старухе, проговорил:

- Прости, матушка, благослови, матушка...

- Бог тебя простит, странничек, бог благословит, - не по летам певуче
ответила старуха, оглядывая гостя, - От Мисаила сказался?

- От его, видно, - ответил странник, добывая из-за пазухи кожаный
кошель. - Вот тебе и грамотка, честная мать...

Старуха взяла сложенную трубочкой засаленную грамотку, внимательно ее
осмотрела и проговорила:

- Егор-то Иваныч дожидает тебя. Нарочно сегодня пригнал из городу...
Спиридоном тебя звать? Так, так... Давненько про тебя пали слухи. Аннушка,
проведи ты его к Якову Трофимычу...

Послушница низко поклонилась и, опустив по-скитски глаза, вышла из
избы. Спиридон, отвесив поклон честной матери, пошел за ней. Они опять вышли
на двор. Девушка повела его в дальний угол, где двумя освещенными окнами
глядел новенький бревенчатый флигелек, поставленный в усторонье.

- Из тайги пришел? - спрашивала послушница, легкой тенью двигаясь в
темноте.

- Оттедова, голубушка... А ты кто такая здесь будешь?

- Я-то? А дочь Егора Иваныча... Мамынька-то у меня померла, ну, тятя
сюда меня и отдал, под начал матери Анфусе. Четвертый год здесь
проживаюсь...

- Так, так...

У флигеля пришлось опять молитвоваться, пока в волоковом оконце не
показалось бледное женское лицо.

- Это ты, Аннушка?

- Я, Агния Ефимовна... Вот привела к вам таежного мужика.

Окно захлопнулось. Потом где-то скрипнула дверь, и в сенях показался
колебавшийся свет. Агния Ефимовна сама отворила сени и впустила гостя. Он
снял шапку и вошел в низенькую горницу, слабо освещенную нагоревшей сальной
свечой. У стола в переднем углу сидели два старика - один совсем лысый, с
закрытыми глазами, другой плотный и коренастый, с целой шапкой седых кудрей
и строгими серыми глазами. Спиридон по этим глазам узнал в нем отца Аннушки.
Положив начал, он поклонился и стал у двери. Аннушка передала грамотку отцу
и ушла с Агнией Ефимовной в соседнюю горницу, притворив за собой дверь.

Егор Иваныч надел большие очки в медной оправе и принялся читать
грамотку Мисаила. Читал он долго, поглаживая седую бороду и изредка
взглядывая поверх очков на стоявшего у дверей странника. Слепой лысый старик
сидел понуро на своем месте и жевал губами.

- Ну, што? - спросил слепой, когда Егор Иваныч снял очки и начал их
укладывать в медный футляр.

- А вот спросим Спиридона, - ответил Егор Иваныч. - Ну, Спиридон, што
ты нам скажешь?

Спиридон тяжело переступил с ноги на ногу, опять вытащил из-за пазухи
свой кожаный кошель, добыл из него что-то завернутое в тряпочку, развязал ее
зубами и положил на стол. На тряпочке ярко желтело мелкое золото.

- Вот оно самое... - тихо проговорил он, оглядываясь на запертую дверь.

- Может, у бухарцев купил? - недоверчиво спрашивал Егор Иваныч,
перегребая пальцем золотой порошок.

- Нет, сам добыл, Егор Иваныч... На охоте с орочоном встретился, а он
мне и указал место. Могу доказать... Богачество, Егор Иваныч! Ежели бы
господь благословил, так большие тысячи можно в тайге добыть...

II

Слухи о сибирском золоте ходили уже давно среди уральских раскольников,
особенно среди тех из них, которые вели крупные торговые дела с киргизской
степью. Егор Иваныч вырос в подручных у крупных торговцев салом, Ивачевых, и
не один год провел в степи. Там, на степных стойбищах, в киргизских аулах и
кибитках, он слышал десятки рассказов о сибирском золоте, скрытом в глубинах
непроходимой тайги, как заветный клад. Эти рассказы переходили из рода в