Томас Манн
Признания авантюриста Феликса Круля
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1
(я, кстати сказать, еще здоров, хотя и чувствую себя усталым, очень
усталым, так что писать придется понемногу, с передышками), итак, когда я
собрался четким, красивым почерком, который мне дан от бога, поверить
долготерпеливой бумаге свою исповедь, меня вдруг взяло сомнение -
достаточно ли я просвещенный и образованный человек, чтобы справиться с
этой задачей. Но поелику я собираюсь рассказывать о своей собственной
жизни, своих собственных страстях и заблуждениях, то материал, разумеется,
мне знаком досконально, и сомневаюсь я лишь в своем умении с должным
изяществом и тактом излагать события; хотя тут, по-моему, законченное
образование играет меньшую роль, нежели прирожденные способности и
светское воспитание. А таковое я получил, ибо происхожу, из, что
называется, "хорошей", хотя и непутевой, бюргерской семьи. Я и моя сестра
Олимпия довольно долгое время находились под присмотром гувернантки из
Веве, которой впоследствии пришлось покинуть наш дом по причине чисто
женского соперничества, возникшего между ней и моей матерью. Дело касалось
моего отца. Мой крестный Шиммельпристер (*1), с которым меня связывали
самые дружеские отношения, был весьма уважаемым художником, и в нашем
городишке его неизменно величали господином профессором, хотя этот
почетный титул вряд ли был официально ему присвоен. Отец же мой, несмотря
на свою тучность, отличался удивительной легкостью движений и очень
заботился об изысканной ясности своей речи. В его жилах текла
унаследованная от бабки французская кровь; годы учения он провел во
Франции и уверял, что знает Париж как свои пять пальцев. Ему нравилось
вставлять в разговор словечки вроде: "c'est ca", "epatant" или
"parfaitement" [это так; удивительно; чудесно (франц.)], - произношение у
него было великолепное; любил он и обороты вроде "О, я это гутирую" - и до
конца своих дней оставался любимцем женщин. Но возвращаюсь к моим
врожденным стилистическим способностям; на них я полагался всю свою жизнь
и думаю, что могу положиться и сейчас, при этом первом своем выступлении
на литературном поприще. Вообще же свои заметки я буду писать с полнейшим
чистосердечием, не страшась упреков ни в тщеславии, ни даже в бесстыдстве,
ибо что проку в воспоминаниях, ежели они не откровенны!
только климат, но и рельеф местности не знает резких переходов, в краю
густонаселенном, обильном веселыми городами и деревушками и едва ли не
самом очаровательном на земле. Здесь, в сиянье полуденного солнца,
защищенные рейнскими горами от суровых ветров, цветут и зеленеют селенья,
при одном имени которых радостно бьется сердце бражника: Рауэнталь,
Иоганнисберг, Рюдесгейм; здесь же приютился и почтенный городок, где за
несколько лет до славного основания Германской империи я впервые увидел
свет. Расположенный чуть западнее колена, образуемого Рейном у города
Майнца, и знаменитый своими шипучими винами, он насчитывает около четырех
тысяч жителей и является главным местом стоянки пароходов, снующих вверх и
вниз по течению.
курортов Висбадена, Гамбурга, Лангеншвальбаха, а до Шлангенбада и вовсе не
больше получаса езды по узкоколейке. В погожие дни мои родители, сестра и
я часто совершали поездки в экипаже, на пароходе или по железной дороге в
направлении всех стран света, ибо красоты природы привлекали нас не
меньше, чем достопримечательности, созданные рукой человека. Как сейчас
вижу отца: в клетчатом просторном костюме он сидит вместе с нами под
навесом какой-нибудь харчевни, довольно далеко от стола - брюшко мешало
ему придвинуться ближе - и с наслаждением уписывает крабов, запивая их
золотистым вином. Крестный Шиммельпристер тоже частенько ездил с нами и
сквозь круглые очки зорко вглядывался в местность и в людей, равно
принимая великое и малое в свою артистическую душу.
шипучее вино марки "Лорелея экстра кюве", ныне уже позабытой. Погреба
фирмы находились на берегу Рейна, неподалеку от причала. Мальчиком я
нередко бродил под их сумрачными сводами, погруженный в задумчивость,
прохаживался меж высоких стеллажей и рассматривал полчища бутылок, которые
в наклонном положении громоздились одна над другой до самого верху. "Вот
вы лежите, - думал я (хотя, конечно, в ту пору еще не облекал свои мысли в
столь точные слова), - лежите, окутанные сумраком подземелья, а в вашей
утробе потихоньку зреет колючий золотистый сок, который со временем
участит биение многих сердец, заставит просветлеть не одну пару глаз.
Сейчас вы нагие, невзрачные, но придет день - и, великолепно разубранные,
вы покинете подземный мир, чтобы на празднике, на свадьбе, в отдельном
кабинете задорно выстрелить пробкой в потолок и вселить в захмелевших
людей радостное безрассудство". Мальчиком я и вправду говорил что-то в
этом роде и не без основания: фирма "Энгельберт Круль" придавала
огромнейшее значение внешнему виду своих бутылок, то есть тому, что на
языке виноделов называется "прической". Пробки, окрученные серебряной
проволокой и позолоченными веревочками, были залиты красным лаком; мало
того, сбоку на золотом шнуре болталась торжественная круглая печать, как
на папских буллах или старинных имперских грамотах; горлышко щедро
обертывалось станиолем, а ниже красовалась золотообрезанная этикетка,
эскиз которой, по заказу фирмы, сделал крестный Шиммельпристер. На ней,
кроме многочисленных гербов и звезд, вензеля моего отца и вытисненного
золотыми буквами названия "Лорелея экстра кюве", была еще изображена
женщина, всю одежду которой составляли браслеты и ожерелья. Закинув ногу
на ногу, она сидела на утесе, держа гребень в высоко поднятой руке, и
чесала свои золотые волосы. Надо сказать, что качество вина не вполне
соответствовало этому блистательном оформлению.
огорчать, но полиции следовало бы запретить ваше вино: неделю назад я
соблазнился, раскупорил полбутылки, и вот мой организм еще и по сей час не
оправился от этой авантюры. Скажите на милость, какую дрянь вы туда
добавляете - керосин или сивуху? Короче говоря, вы отравитель. Бойтесь
правосудия!
резкой критикой.
поглаживая свое брюшко кончиками пальцев, - а мне надо выпускать дешевый
товар. Очень уж у нас сильно предубеждение против отечественной продукции.
Одним словом, я потчую людей тем, чего они от меня ждут. Вдобавок меня еще
и конкуренция душит, я уж и так едва держусь. - Вот что обычно отвечал мой
отец.
отлогим берегам Рейна и так красят прирейнский ландшафт. Сад наш,
спускавшийся к реке, был щедро изукрашен гномами, грибами и прочими
искусно сделанными из фаянса фигурками; среди них на постаменте покоился
большой блестящий шар, уморительно искажавший лица. Кроме того, в саду
имелись эолова арфа, несколько гротов и фонтан, струи которого мудрено
сплетались в воздухе и ниспадали в бассейн, где резвились серебристые
рыбки.
Уютные ниши и эркеры так и манили к отдыху; в одном из них даже стояла
настоящая прялка. На бесчисленных этажерках и плюшевых столиках каких
только не было безделушек: стаканчики, раковины, полированные шкатулки,
флакончики с ароматическими веществами; по диванам и кушеткам были
разбросаны подушечки, пестро расшитые шелками, - отец любил понежиться;
карнизы на окнах имели форму алебард; в дверных проемах висели легкие
занавеси из тростника и разноцветных бисерных нитей - те, что на первый
взгляд кажутся сплошной стеной, но при первом прикосновении расступаются с
чуть слышным стуком и шелестом, чтобы тотчас вновь сомкнуться за вошедшим.
В прихожей над входными дверями у нас имелось хитроумное устройство:
покуда дверь, сдерживаемая особым пневматическим приспособлением, медленно
закрывалась, оно тоненько выводило начало песни "Жизни возрадуйтесь!"
2
воскресенье - я появился на свет. Отныне я постараюсь не забегать вперед,
а неукоснительно придерживаться хронологии. Рождение мое, если верить
рассказам домашних, протекало медленно и даже не без искусственного
вмешательства, к которому прибег тогдашний наш врач, доктор Мекум, главным
образом потому, что я - если только я вправе так обозначать то далекое и
вовсе чужое мне существо - вел себя очень бездеятельно и безучастно, почти
не разделяя усилий матери и не выказывая ни малейшей охоты явиться в тот
мир, который впоследствии мне суждено было столь страстно полюбить. Тем не
менее я оказался здоровым, крепким ребенком, которому безусловно шло на
пользу молоко заботливо выбранной кормилицы. Раздумывая над странной своей
вялостью и явной неохотой сменить мрак материнского лона на дневной свет,
я пришел к выводу, что все это стоит в прямой связи с моей удивительной
сонливостью, я бы даже сказал - с даром сна, проявившимся у меня еще в