Леонид Нетребо.

Черный доктор

Нетребо Леонид Васильевич родился в 1957 году в Ташкенте. Окончил
Тюменский Индустриальный институт. Член литературного объединения "Надым".
Публиковался в еженедельнике "Литературная Россия", в журналах "Ямальский
меридиан", "Тюркский мир", "Мир Севера", в альманахе "Окно на Север". Автор
книги "Пангоды" (Екатеринбург, 1999г). Живет в поселке Пангоды Надымского
района.

И К Е Б А Н А

...Дверь в квартиру соседки Бориса, бывшей одноклассницы, пришлось
взламывать. Хозяйку нашли в ванной комнате. Она, обмякшая, висела на
капроновом бельевом шнуре, прижавшись грудью и щекой к кафельной плитке, как
будто отдыхала после безуспешных попыток обнять стену в крупных гладких
шашках. Полные большие красивые ноги, переломившись в сгибах, мирно лежали
на линолеуме, коленки едва не касались пола. Видно, ей пришлось несколько
долгих секунд изо всех сил неудобно поджимать под себя ноги, чтобы умереть.

За три дня, до собственно похорон, все зыбкие версии случившегося были
обстоятельно пересужены. Живым, как, наверное, всегда в таких случаях, было
невдомек, что заставило двадцатипятилетнюю женщину наложить на себя руки.
Любящий муж, пятилетний крепыш сын. Родители - с той и другой стороны - люди
в достатке, с положением. Хороший пример родительских возможностей -
двухкомнатная квартира, подаренная молодоженам в день свадьбы. Вектор
мнений, не приладившись ни к чему конкретному, раздраженно уперся в
"понятную" причину: слишком легко и сразу все в жизни досталось. Кому-то не
до жиру, а кто-то с жиру бесится...

Светка была из тех, которых называют скороспелками: к пятнадцати годам
это уже сформировавшиеся девушки. Формы, взгляд, манера держаться. Движения
плавные, продуманные, с показной небрежностью. Несовершенство обнаруживается
реакцией на внешние раздражители: детская искорка во взрослом взгляде,
наивное слово, "нелогичная" слеза... Чуть более замкнутые, чем другие
сверстницы, чуть более обидчивые. Светка до окончания школы ходила по
коридорам с присогнутыми в локтях руками, ладони напряженными пригоршнями и
вниз - наготове защита от нечаянных неосторожных прикосновений, толчков,
тычков в коридорной сутолоке. Но рассеянность рано расцветающей девушки
сказывалась, и Светке то и дело доставалось по мягким бокам, груди, бедрам.
Некоторые из мальчишек делали это намеренно - якобы случайно.

Подружки всегда ей завидовали. Борис догадывался, что когда Светка
после школы неожиданно быстро вышла замуж, почти все бывшие одноклассницы
тайно облегченно вздохнули: карьера, которую предрекали преподаватели одной
из лучших учениц, не начавшись завершилась. Нечего было теперь и думать о
столице, об институте. Но женская логика продолжала свое поступательное
развитие, и скоро бывшие подруги опять нашли почву для зависти - у других
"невест" пока не было и того, чем уже обладала Светка. Муж, конечно, не
Филипп Киркоров. Лет на десять старше, звезд с неба уже не схватит - птицу
видно по полету, заводской технарь среднего пошиба. Песен не поет. Но зато
домашний, за воротник не закладывает. И, говорят, любит... Наверное,
последнее для Светки, школьной "прынцессы", было немаловажно, потому что
слыла она в их небольшой школе натурой романтической. Однажды в девятом
классе даже влюбилась в преподавателя-практиканта из университета.

Историк был действительно интересным малым. Преподавал всего пару
месяцев, а наговорил!... Впрочем, Борису только и запомнилась высказанная
практикантом версия того, почему люди на Западе живут дольше, чем у нас.
Оказывается, дело в психологическом настрое: человека делает борьба с
внешней средой. Там с самого рождения "настрой на выживание" - организм в
состоянии постоянной мобилизации, причем оптимистической: "Во-первых, все
зависит единственно от меня; во-вторых, я все могу, только нужно приложить
упорство". У нас мало что требуется от индивидуума, все накатано - детский
сад, школа, институт (техникум, училище), завод, женитьба и так далее.
Результат - инстинкт самосохранения ослаблен, атрофированы центры,
отвечающие за волю к жизни...

Светка оставалась после уроков, их видели с молодым историком,
увлеченно беседующими, в школьной библиотеке, в парке.

По окончанию практики историк зашел в свой любимый, как он уверял,
класс попрощаться. Сказал небольшую речь, поблагодарил за хорошую работу.
Борис, как и многие в классе, следил краем глаза за Светкой. Она сидела на
первой парте и смотрела в окно. Историк был необычно напряжен, хоть и
старался выглядеть как всегда веселым. Старательно смотрел поверх голов, на
галерку, для чего поднимал до предела подбородок, как будто боялся, что
голова случайно опустится, и взгляд невольно встретится с глазами тех, кто
сидит перед ним. Слова имели второй смысл и конкретный адрес, хотя обращался
он ко всем. Поблагодарил за хорошую работу, просил не судить его строго,
ведь он еще не настоящий педагог, вот после окончания университета он
окончательно сформируется и, кто знает, возможно, приедет преподавать в нашу
школу. Если мы, конечно, захотим... А вообще-то, - закончил он неожиданно,
не в тональность предыдущему, - ехать нам нужно отсюда, из окраины,
куда-нибудь поближе к столице - провинция гасит человека, не дает
раскрыться, наше счастье - в наших руках!... И вышел. Светка так и не
повернулась от окна.

...Как водится, каждый из мужчин должен был, хотя бы символически,
поработать лопатой - дань уважения покойнице и ее близким. Борис, взяв
лопату, решил кидать землю до конца, ему не трудно. К тому же, повторение
нехитрого цикла - удар острием во влажную рыхлую кучу, подъем с напряжением
всего тела, бросок в сырой прямоугольный зев, облегчение - удивительным
образом уводило его от ощущения законченности того, что происходит.
Вспоминалась живая Светка, совместное школьное десятилетие. Были периоды,
когда она даже нравилась ему... Но он был так в себе неуверен всегда. Да что
он! - к ней и не такие подойти боялись. Она была как звезда, как мечта. А
что, действительно, будь он немного посмелее, возможно они подружились бы.
Если бы, конечно, она могла тогда знать, что ее самообережение от таких вот,
как Борис, простых, но добрых парней, ожидание "алых парусов" - напрасно,
напрасно... Светка дождалась бы его из армии... Нет, наверное, это всегда
так кажется, когда что-то безвозвратно уходит. Это от скорби, от жалости...
А собственно, почему это должно быть непременно так? Ах, если бы она
осталась жить, если бы все вернуть на несколько лет назад! Он бы никому ее
не отдал - ни практиканту-историку, ни этому... который стал ее мужем...

Сам Борис после школы поступал в институт. Конкретной цели не было, из
школьных наклонностей - только рисование (единственная пятерка в аттестате),
что, естественно, серьезным достижением не считалось. Попытка была без
особой уверенности, может быть поэтому оказалась неуспешной. Ушел в армию.
Пока служил, надеялся, что получит высшее образование после службы. Однако
не хватило духу. Пошел туда, где уже терлась добрая половина бывших
одноклассников, в автобазу. Родители присматривали невесту, но Борис медлил
с женитьбой. Приходил домой, ужинал, читал, телевизор почти не смотрел.
Пробовал рисовать. Возил в кабине своего грузовика блокнот. Те, кто смотрел
его рисунки, замечали: ну почти так, да не так, с завихрениями. Другие
говорили, как некогда учитель рисования, что у него не фотографическая, а
образная память, советовали серьезно заниматься, учиться живописи. Борис
иногда загорался, но в результате любая вспышка заканчивалась тем, что он
махал на советы рукой - кому это нужно! Все кругом жили без всяких
"образов". А чем он лучше. И так, как ни старается быть как все, - белая
ворона...

Чья-то ладонь крепко вцепились в черенок лопаты. Борис не сразу понял,
в чем дело.

- Отдай!... Поработал, дай другим. - Молодая женщина с уверенной
улыбкой отбирала у него лопату.

Борис преодолевая сопротивление с трудом закончил бросок, нахальная
рука отпустила, но как только лопата готова была вновь вонзится в кучу
земли, уже две маленькие чужие ладони крепко вцепились в черенок. Не драться
же. Борис отступил. Удивленный, стал наблюдать за женщиной сзади. Та резво
работала отобранной лопатой, быстро перебирая длинными загорелыми жилистыми
ногами, уходящими узкими бедрами под короткое тесное платье.

Борис, выходя из печального самосозерцания, откуда его с такой живой
решимостью изъяли, быстро понял, что женщина, словно упавшая с неба,
являлась инородным телом в этом знойном полудне, насыщенном кладбищенской
мнимостью и усталой скорбью хоронивших. Она выделялась не только тем, что
была единственной женщиной с лопатой, и тем, что ее одежда отличалась
несезонностью: вместо летнего и, согласно случаю, однотонного сарафана, -
шерстяное светло-голубое платье с огромным кричащим рисунком - яркий букет
цветов во всю спину и два больших иероглифа из золотых клинышков-мечей. Весь
вид ее выражал не растерянность, отрешенность или хотя бы показную вежливую
грусть, а хищное торжество - внезапно подвернувшуюся удачу, навар.

Оглядевшись, Борис заметил рядом еще несколько подобных женщин, правда,
более потрепанных, с почти радостными лицами. Они подносили обыкновенную
воду в бутылках, ловко наливали в пластмассовые стаканы всхлипывающим
родственницам и вежливо скулящим подругам покойной. Забирали опорожненную
посуду, убегали куда-то, быстро появлялись снова с полными бутылками. Борис
понял: делали они все это так, чтобы их запомнили. Естественно, что когда
процессия тронулась к автобусам, добровольные помощницы были вместе со
всеми. К ним присоединились несколько кладбищенских нищих, обычно сидящих у
входа, вдруг ставших довольно зрячими и "ходячими". Впереди были поминки, а