Александр Никонов.

Хуева книга

* ЧАСТЬ 1. * Унесенные ветром

"Не хвались идучи на рать,

а хвались идучи срать."

Пословица.

ГЛАВА 1.

Как я научился играть в преферанс.

Я научился играть в преферанс в поезде, 18-и лет от роду. Десять лет
уже прошло с тех пор! Боже мой! Еб твою мать! Десять лет! А ко времени
издания этой хуевой книги, если это говно вообще когда-нибудь будет издано,
пройдет я ебу сколько лет! А ведь мне уже 28! Скоро 29! А будет -- бог весть
сколько лет. И тогда цифра 29 покажется мне детством золотым и умильным.
Время-то идет. И это хуево. Мне было хорошо в 18 лет. Потому что тогда я
научился играть в просиранс. Пики-крести-буби-черви. В поезде. По пути
следования со студенческой группой в город Магнитогорск, на ознакомительную
практику после первого курса.

ГЛАВА 2.

Преферанс -- не главное в жизни.

Но сначала я поступил в МИСиС. Годом раньше преферанса. МИСиС -- это
Московский институт стали и сплавов. В годы сталинского мракобесия институт
имел ту же аббревиатуру, но расшифровывался по-другому -- Московский
институт стали имени Сталина. Вот такое говно.

Но я туда поступил. Это хороший институт. Там не сдавали иностранный
язык: я херово знаю французский.

Я вообще сдавал два экзамена. Тогда был Брежнев и застой. Это
называлось поступить "по эксперименту". Учитывался средний балл аттестата.
Если он больше 4,5 (четыре целых, пять десятых долей еще одного целого), то
абитуриент сдавал два экзамена: математику и физику. Если он при этом
получал не менее 9 баллов, то автоматически считался поступившим. А если
меньше, то сдавал еще химию и сочинение на русском языке.

У меня был аттестат 4,52. Потому что я иногда подправлял оценки в
школьном журнале и любил ставить напротив своей фамилии пятерки. Учителя
меня тоже любили. Кстати, потом, уже учась в институте, я из головы придумал
156 экспериментальных значений в курсовой работе. А позже, наполовину
выдумал научные цифры своей дипломной научно-исследовательской работы,
построил красивые графики и защитился на пять баллов. Я преступник. Оторвите
мне яйца.

Итак, я набрал на вступительных экзаменах 10 очков и поступил. Мне было
по хую куда поступать-то, я просто не хотел идти в армию, а мой двоюродный
дядя из Госплана, сам кондовый металлург, усердно ломал меня на МИСиС,
обещая, что у него сам ректор чуть ли не пахан, и в жопу целует, и вообще
хуева туча знакомых на кафедрах -- обещал поддержку.

Увы, поддержки не получилось. По математике все эти элементарные
задачки я решил как не хуй срать. А вот по физике меня ебали долго, давали
дополнительные задачки, я отсаживался, решал их, а мне еще давали, но таки я
взял свои пять баллов и отвалил. НО ЕСЛИ БЫ МНЕ ДОСТАЛСЯ НЕ МОЙ БИЛЕТ, А
СЛЕДУЮЩИЙ, Я МОГ ПОЛУЧИТЬ БАНАН. Я знаю. Потому что следующий билет взял мой
одноклассник. Правда он был двоечник, но то, что он мне передал на решение,
я не решил: такие херовые формулы мы по оптике не проходили в школе...

Короче, так случилось, что я поступил в МИСиС. А на следующий год наша
крутая группа МО-81-3* поехала в Магнитогорск на Магнитогорский
металлургический комбинат.

Здесь необходимо отметить следующее: на обратном пути мы, корифаны,
затарились колбаской и водочкой, сложили эти чудеса в сумку и пошли на поезд
со своими сраными баулами, проникли в купе. И в предотъездной суматохе у нас
эту волшебную сумку, туесок наш заветный, сидор приспособленный -- СПИЗДИЛИ.
Спиздили! Унесли без спроса и без отдачи!

Представляете?! Впереди полутора суток дороги, нам по 18 лет, мы
радостные, сдавшие на хуй зачет едем домой к любимым мамочкам после долгой
отлучки из родного гнезда и у нас нет водки!! Блядь! Где справедливость?!.

И полбатона вареной колбасы тоже там было, в сумке. Но это хуй с ним, с
колбасой. Жрачка -- хуйня, допустим, нас бабы из соседнего купе в дороге
задаром кормили. Но ву-одка!!!

Александр Матросов, отчаявшись -- хоть жопой заткнуть! -- прыгнул раком
на амбразуру. Еврей Гастелло направил тлеющий аэроплан на озверевшие
фашистские колонны. И все их подзорвал на хуй. Зося Космодемьянская
героически удавилась на глазах у всей деревни. Александр Невский разбил
псов-рыцарей на ледовом поле. Мересьев ежиков ел. Пионер-герой Марат-Казей
тоже мочил фашизм. Но все хуйня!!!

Мы -- четверо здоровых советских чуваков ехали в поезде со студенческой
практики без водки! Думал ли о таком исходе войны Александр Матросов? Хуй с
два. Сомневаюсь.

Никогда, никогда еще в истории... Слезы застилают... Блядь... Весь
вагон. Весь состав. Вся страна, Родина-мать... И только мы...

-- Как?!. Как имена этих героев?! Где их малая родина? -- спросите вы.

Вот они: 1. Я. 2.Толстенький Олег Косокин, который учил меня преферансу
по дороге ТУДА. 3. Баранов Олег (про него позже) 4. Дима Макеев (позже,
позже). Вот, четверо. Эти святые имена. Такое горе нас постигло. И что же?
Разве мы погибли? Пропали? Упали духом на хуй?

Нет, нет и нет! Мы достали из других сумок оставшуюся еду, открыли
трехлитровую банку с огуречными там помидорами. Поели. И заорали во всю мощь
хриплые хмельные песни, будто были в дупель, просто в жопу. В сиську были.

Весь вагон решил, что мы ужрались.
ГЛАВА 3,

(вставная челюсть)

Я вот сижу, пишу книгу, а Галя-жена доебывает с разными вопросами:

-- Ты меня любишь?

-- Угу.

-- А ты меня будешь любить если я бегемотика рожу?

-- Человек не может рожать бегемотиков: у них хромосом мало, --
рассудительно отвечаю. Моих мозгов не сгинет сила!

-- Меня это не интересует. Я спрашиваю -- ты меня будешь любить, если я
бегемотика рожу?

-- Угу. Хоть бензовоз...

-- А я бы его на веревочке в лес водила, в прудик плавать запускала...

Я ебешь!.. Так мешать творческому процессу!

(Эпиграфом к этой главе, если бы он был, я бы взял слова Льва
Новоженова*, сказанные им мне однажды вполголоса, чтобы редакционные девки
не услышали: "Все бабы -- дуры.").

ГЛАВА 2,

опять.

...Итак, весь вагон решил, что мы ужрались. А когда Баранов вышел из
купе под предлогом поссать, блядун и алкоголик Соломонов с завистью
констатировал его сильное опьянение.

-- Не пили мы, -- скромно промолвил Баранов. -- Ничего не принимали.

-- Врешь! -- убежденно, будто гирьку на весы положил, сказал Соломонов.
-- А ну дыхни!

-- Ххо!..

-- И рассолом запивали, суки! -- заключил Соломонов.

Вот что такое сила духа и настоящая убежденность. Идет на хуй любой
Мересьев.

ГЛАВА 4.

Утренний туман.

Самое трудное в творческом процесе -- передать ощущения. Что такое,
когда тебе 18 лет. Когда ты студент, а мир -- большое утро. Лето. Все время
лето.

Вроде бы ничего и не было. А было то же, что потом и на других
студенческих практиках -- в Череповце, в Запорожье, -- вечерний чай в
общаге, пляж, шатания по магазинам. Месяц в Магнитогорске. Полтора в
Череповце. Два в Запоре.

Жизнь в застойное время. Особое своеобразие. Тихо, гнило, но если
притерпелся -- не пахнет. Ну вот как сон.

Как сон...

x x x

Небольшая кисельная туча, просыпашись легким, сверкающим дождем
умчалась куда-то, солнце ударило в разрыв облаков, мгновенно просветлело.

В узкой ленте мокрого шоссе отразилось голубое небо и от этого асфальт
казался темно-синим. По обе стороны от дороги сиял умопомрачительный осенний
лес. Был сентябрь, и макушки деревьев покрывала золотая седина.Какой это
год?

Шипели шины, и машина легко мчалась вперед, мягко приседая на
неровностях блестящего полотна. Желто-зеленый Русский Лес тихо терял листья
и поднятые ветром они безмолвно неслись навстречу лобовому стеклу омытому
чистыми каплями ушедшего дождя. Куда я еду?

Впереди, на фоне сиреневых туч, клубившихся у горизонта, вставала
двойная радуга. Внешняя -- тонкая, блеклая и внутренняя -- широкая и