Евгений Иванович Носов.

И уплывают пароходы, и остаются берега

Евгений Носов, Избранные произведения в 2-х томах, том второй, изд-во
"Советская Россия", Москва, 1983.
OCR и вычитка: Александр Белоусенко (eloueko@yahoo.com)

Повесть

1

После того как вешние шквалистые ветры разгонят остатки льда и острова
оденутся зеленью, сюда начинают частить нарядные многопалубные теплоходы -
одни со стороны Свири, другие от Вытегры и Повенца. В распахнутые окна кают
вдруг свежо и властно дохнет большой водой, и пассажиры посыплют на палубу
любоваться Онегой, смотреть, как утонувшее солнце бежит где-то совсем близко
за краем воды, будоража задремавшие облака и самую воду чуткими всполохами.
В разгар белых ночей далеко видать окрест: и тихие всплески рыб, и
призрачные гривы отдалившихся берегов, и то, как за кормой по огнистой
засмиревшей глади тянется вспаханная кораблем фиолетовая дорога. Каютные
люстры погашены, оставлены только сигнальные фонари на мачтах, приглушенно
урчат мощные дизеля, и кажется, будто корабль не просто плывет своим обычным
рейсом, а осторожно пробирается в самое сердце чуткой северной ночи. И все
парят позади бессонные чайки, летят за теплоходом от самой Вытегры или
Петрозаводска, кружат молча, без обычного дневного галдежа, словно и они не
решаются нарушить ночное таинство воды и неба.
А утром Онегу уже не узнать: очнулась, зашумела, заходила широкими
размашистыми вилами. Под засвежевшим ветром порывисто летят тугие грудастые
облака. Они рождаются где-то в одной точке горизонта и, растянувшись через
весь небосклон лебедиными вереницами, опять слетаются по другую сторону в
плотную синеющую стаю. Облака обгоняют теплоход, тенями накрывают встречные
острова, и уже различимо, как на одном из них встают нерукотворным дивом
седоглавые храмы. Остров невысок и безлесен - узкая, едва приметная полоска
земли над вспененными водами, и чудится, будто храмы вырастают, поднимаются
из бегущих валов, из самих глубин расходившейся Онеги. Теперь уже и простым
глазом видно, как многоярусные шатры и маковки церквей чутко откликаются на
переливчатую игру ветренного неба.
Срубы то золотятся под брызнувшими лучами, то, когда набежит облако,
снова суровеют, прячут свою минутную улыбку в строгую седину.
Теплоход, разворачиваясь, подбегает широким полукружьем, бодро трубит
бархатистым кличем - приветствует остров, и ждешь, что вот-вот встречный
град грянет ответно в запальные пушки и ударит в веселые звоны...
Но остров молчит, серые теремные храмы, не замечая белопалубного гостя,
в раздумье глядят поверх его мачт в какие-то дальние дали, и немы их
распяленные временем колокола... И подчиняясь этому безмолвию древнего
погоста, что уже вознесся стенами над кораблем и рассекает маковками
наседающие на него косяки облаков, постепенно стихает суетный гомон на
палубах. Пассажиры молча трудятся у правого борта, щелкают фотоаппаратами,
торопливо ловят набегающий берег в окуляры биноклей и дымчатых очков.
Судно же тем временем, уняв машины, бесшумно сближается с пристанью,
матросы вяжут чалки, налаживают трап, и публика нетерпеливо выплескивается
на дебаркадер. Сбегают по сходням полосатые пижамы, пестрые куртки с
капюшонами и без капюшонов, шумные шуршащие болоньи, молодцеватые
округлоплечие свитеры... По длинным лавам, выстланным на сваях от пристани к
берегу, над зеленой стоялой водой, над осоками сходят на островную твердь и
с выражением чинного умиления принимаются озираться вокруг.
Рейсовый массовик-затейник велит всем ожидать тут, на берегу, сам же
озабоченно и всезнающе бежит в гору в музейную конторку - договариваться
насчет экскурсии. От нечего делать публика разбредается по берегу, читает
всякие надписи и указатели, разглядывает причаленные туземные лодки или
просто смотрит, как плещется усталая озерная волна на дробном береговом
камешнике.
Неподалеку под сенью лозняка виднеется свежая глина вперемешку с
голышами. Время от времени над ворохом выброшенного грунта вскидывается
лопата, и с нее срываются и летят в кусты блинчатые ломти. Бредут смотреть,
что там такое, и, обступив яму, с любопытством заглядывают внутрь: в виду
музейных храмов все на этом острове обретает особый смысл и значение.
В яме, уже отрытой метра на два в глубину, мелькает донышко суконного
флотского картуза, обсыпанное глиной. Серая рубаха, выпростанная из штанов,
мокро темнеет на спине. Грунт каменист, неподатлив, желтеющие стены до
самого дна зияют вмятинами от вывороченных голышей. Когда, лопата натыкается
на очередной булыжник и начинает скоргыкать, публика заинтересованно
нагибается над краем, стараясь уяснить, что за камень, велик ли и нельзя ли
что-нибудь посоветовать.
- Подрой, подрой его сначала...
- Да не так, ну зачем же...
- Ничего... Не впервой,- доносится голос снизу.- Дело пустяшное.
- А нет ли лома? Ломом куда удобнее. Ломом поддеть можно.
- Мы его и так вызволим, дак... Не велик барин.
Человек в яме, польщенный вниманием, азартно поплевывает на ладони и
всякий раз, налегая на лопату, как-то отчаянно хоркает горлом, разом выдыхая
из себя воздух.
- Что здесь такое? - Это набегает новая партия любопытных.
- Что-то копают...
- А вы знаете,- замечает почтенного облика мужчина с доминошной
коробкой в пижамном кармане,- прошлым летом я был в Керчи, и там тоже копали
и нашли старинные сосуды. Говорили, что очень ценная находка.
- С монетами?
- Нет, монет не было. Просто посуда. Но ей две тысячи лет. Я сам видел:
очень хорошо сохранилась.
- Да, но там был раньше греческий город.
- А тут тоже место историческое.
Камень наконец выворочен, человек поднимает его на грудь и, осыпая на
себя глину, выталкивает на бруствер. Какой-то малец в голубой матросочке и с
биноклем на шее (юный землепроходец) забрался на глиняную кучу и, присев на
корточки, пробует заглянуть оттуда в яму.
- Вовик, Вовик! - пугается его бабушка, еще весьма сохранившаяся дама в
темных очках и коротковатой юбке.- Слезь сейчас же!
- Я тоже хочу смотреть! - надувает губы Вовик.
- Не выдумывай. Ты же свалишься.
- Не!
- Присыплю землей, дак...- остерегает голос снизу.- Не то лопатой
задену.
- Вот видишь! Я же говорю, не подходи близко!
- А зачем он копает? - допытывается малец.
- Ты же слышал, дядя ищет исторические находки.
- А какие они, эти находки?
- Всякие...
- Ну, бабушка! - упрямо канючит малец.- Какие всякие?
- Перестань, пожалуйста! И не пачкай руки.
Человек в яме выпрямляется, сдвигает картуз на затылок, открывая
дробное безбровое лицо с детским вздернутым носом. Из-под замусоленного
околыша мичманки, подпираемой как-то врастопырку торчащими ушами,
выкатываются обильные горошины пота, путаются в давно небритой стерне,
местами сивой, сквозящей темными заветренными скулами.
- С какого теплохода? - интересуется он и живо перебирает глазами
обступившую публику.
- С "Ивана Сусанина".
- Ага! - кивает он, и лицо его, похожее на лицо внезапно состарившегося
ребенка, осеняется участливой радостью.- А я слушаю - по гудку вроде бы он,
"Иван Сусанин". А он и взаправде... Закурить имеется?
Ему протягивают сразу несколько пачек. Человек суетливо обтирает руки о
штанины и неловкими короткими пальцами, виновато напрягшись, берет у каждого
по штучке. Из последней же пачки торчащую сигаретину вытаскивает деликатно
вытянутыми губами...
- Из Москвы, стало быть...- говорит он в нос, подрагивая в
деревянно-онемевших губах сигаретой.- Добро, добро! Идете аж из Москвы? -
изумляется он и тут же одобряет: - Места у нас занятные, дитю тоже
развлечение.
Он бьет себя по карманам, выслушивая спички, но кто-то уже чиркает
зажигалкой и опускает огонек в яму. Человек спешит дотянуться до зажигалки,
невпопад тычется сигаретой в огонек, и уши его шевелятся при каждой затяжке.
Наконец прикурив, он расслабленно опускается на пятки и признательно мигает
заслезившимися от дыма и неловкой позы глазами.
- Только вам надобно итить к погосту, к церквям,- говорит он,
окутываясь дымом.- Потому как дело мое абнакавенное и никакого для вас
интересу. Ежели по-хлотски разъяснить, дак вся и затея, что гальюн будет. А
вам надо вон по той дорожке итить.
Мужчины наверху конфузливо хохочут и переводят дамам, не понимающим
по-флотски. Лицо человека в яме тоже сжимается в робком ответном смешке, и
оно делается похожим на кисет, сдернутый шнуром: уши отпрядывают к затылку,
щеки обкладываются ломкими складками, глаза тонут в лучиках сухих морщин.
- Оно, конешно, и без этого никак нельзя,- спешит поправить он
неловкость: - Без такой справы и глядеть ни на чего не захочешь...
- Вовик! - дама-бабушка ловит мальчика за руку.- Идем, детка.