Ричард Райт
Утренняя звезда
1
раздумывала: когда же наконец перестанет лить дождик? Пожалуй, зарядил на
всю неделю! Прислушиваясь, как дождь барабанит по крыше, она следила за
бесшумно скользящей полосой желтого света - прожектором на далеком
Мемфисском аэродроме. Он то и дело прорезал дождливую тьму, на секунду
замирал над ее головой, словно сверкающий меч, и пропадал снова. Она
озабоченно вздохнула - Джонни-Бой день-деньской месит грязь, а башмаки-то
у него худые... В окно ей видны были черноземные поля, уходившие далеко во
тьму. Почва уже не вбирала дождя: повсюду стояли лужи. Зевая, она
пробормотала: "От дождя и вред и польза. Либо всходы поднимутся, либо
сгниют в воде, как в могиле". Ее руки были спокойно сложены на животе, от
кухонной жары на лбу выступила легкая испарина. В плите тихонько
потрескивали дрова, овощи в горшке закипали, и время от времени слышалось
негромкое бульканье.
бы это не хуже. Да где там! Разве Джонни-Бой доверит кому-нибудь свое
дело? Непременно надо самому..."
за работу. Повернувшись, она прихватила утюг толстой, в несколько раз
сложенной тряпкой, быстрым движением коснулась его смоченным слюной
пальцем. Накалился! Нагнувшись, она выхватила из лохани синюю рабочую
блузу и встряхнула ее. Выпрямившись, она быстро и ловко перехватила утюг
правой рукой, левой достала кусок воска из жестянки и провела им по днищу
- воск зашипел, как масло на сковороде. Теперь она уже ни о чем не думала;
ее руки машинально двигались, выполняя привычный трудовой обряд. Расправив
рукав, она водила по нему взад и вперед горячим утюгом, пока влажная ткань
не стала жесткой. Она вся ушла в работу, и сама собой с ее губ сорвалась и
зазвучала песня далекого детства:
ужину. А хорошо, если б Сэг тоже вернулся сегодня! Как в старое время. А
может быть, он скоро вернется. В письме, что она получила от него на
прошлой неделе, были слова: "Не оставляйте надежды..." Что ж, будем
надеяться. Тогда оба сына, Сэг и Джонни-Бой, опять были бы с ней.
прислушиваясь. Но слышен был только убаюкивающий шепот дождя. Э, что толку
так нервничать. Вечно я тревожусь перед этими собраниями. Напугана с тех
пор, как Сэга арестовали. Она услышала тиканье часов и взглянула на них.
Джонни-Бой опаздывает на целый час! И устал же он, верно, таскаться по
этой грязи... Но это еще был не настоящий страх, скорее, это чувство было
похоже на тяжелое раздумье, чем на страх; казалось, она прижимает к себе
страшную явь, ощущая ее острые режущие тело углы; будто подставляет руку
под ледяную струю в морозное зимнее утро.
тяжелых мыслей. Но разве могла она забыть, что Джонни-Бой ходит по этим
мокрым полям, собирая черных и белых коммунистов на завтрашний митинг? Как
раз на этом деле и поймал шериф Сэга, избил его, чтобы дознаться, кто его
товарищи и где они. Бедный мальчик! Они его, должно быть, избили до
полусмерти. Но, слава богу, он ничего не сказал. Мой Сэг не какой-нибудь
неженка. Всегда был смелый.
прежний страх возвращался к ней. Она водила утюгом, и перед ней вставали
вереницей дни тяжелого труда; дни, когда она стирала и гладила, чтобы Сэг
и Джонни-Бой были сыты и могли заниматься партийной работой; дни, когда
она носила стофунтовые узлы с бельем на голове, шагая по полям и в дождь,
и в сушь. В то время ей нетрудно было носить стофунтовые узлы, старательно
уравновесив их на голове и привычно ступая по рядам кукурузы и хлопка.
Только в тот раз узел показался ей тяжелым, когда она узнала, что Сэг
арестован. В то утро она возвращалась домой с узлом на голове, опустив
усталые руки, шла медленно, не глядя по сторонам, а Боб, товарищ
Джонни-Боя, окликнул ее с другой стороны поля, подошел и сказал, что шериф
арестовал Сэга. В то утро узел показался ей тяжелым, как никогда.
этом не говорила. Становилось все тяжелее поднимать узлы с бельем, утюги,
лохани с водой, всю спину у нее разламывало, и работа отнимала куда больше
времени, чем прежде, а все потому, что Сэга взяли, а скоро, может быть,
возьмут и Джонни-Боя. Чтобы заглушить боль и тревогу, переполнявшую
сердце, она стала напевать мелодию, потом зазвучали слова:
песни, сколько ни стараюсь... Она выучилась им, когда была еще маленькой
девочкой и работала на форме. Каждый понедельник утром над хлопковыми и
кукурузными полями звучали тихие напевы ее матери, тоскливые и зовущие;
потом, когда жизнь наполнилась горечью, она поняла весь их смысл. Целыми
днями она мыла и скребла полы за грошовую плату и всю тоску по другой
жизни изливала в песнях, и вера возносила ее на своих крыльях.
законами - надвинулась на нее и разбила ее веру, ее песни с их тихим
очарованием. Она считала мир белых искушением, посланным для того, чтобы
отдалить ее от бога, и она должна была побороть все это, закалиться в
испытаниях.
гордым смирением; она покорялась законам белых с кроткой улыбкой затаенной
мудрости.
дала ей мужа, рабочего, и двух черных ребят, Сэга и Джонни-Боя, и всех
троих она облекла в тайну своей веры. А потом не кто иной, как сам бог,
послал ей испытание: умер ее муж, и это она перенесла, черпая силы в своей
вере; наконец даже воспоминание о муже потускнело, затаилось в глубинах ее
души, и у нее осталось двое мальчиков-подростков, мало-помалу
становившихся взрослыми.
выступили и потребовали своей доли в жизни. Она стремилась к тому, чтоб
они смотрели на мир ее глазами, но они и слышать об этом не хотели. И она
плакала, когда они хвастались силой, которую влила в них новая и страшная
вера. Но она и в то время любила их так же, как любит теперь; сердце ее
истекало кровью, но рвалось за ними. Что же ей было делать, ей, старой
женщине, в чужом мире? И день за днем сыновья срывали с ее глаз пелену
старой веры, и мало-помалу они привели ее к другой, новой вере, великой и
сильной, озарившей ее светом новой благодати. Гонения и муки черных - муки
распятого на кресте, и ненависть к тем, кто хотел уничтожить ее новую
веру, выросла в стремление испытать свои силы.
заставить меня сказать, кто в партии и кто - нет. Пусть только попробуют;
они еще не знают, что может сделать негритянка!
настоящее в прошлое; трудилась под неведомой звездой ради новой свободы, а
с губ ее срывались старые песни с их обманчивой прелестью.
смотреть на желтое лезвие света, прорезавшее мокрую тьму. Джонни все еще
нет... И вдруг она замерла, прислушиваясь. За монотонным шумом дождя она
расслышала шлепанье шагов по грязи. Это не Джонни-Бой. Она из тысячи
узнала бы его широкие, тяжелые шаги. Вот они уже на крыльце. Какая-то
женщина... Она услышала, как в дверь постучали костяшками пальцев, сначала
три раза подряд, потом еще раз.
вздрогнула от ворвавшейся холодной струи сырого ветра.
задвигая засов, она слышала, как девушка, прерывисто дыша, отряхивает
мокрое платье. Что-то неладно! Ева не побежала бы зря по такой грязи целую
милю. Девочка так привязана к Джонни-Бою; уж не случилось ли чего-нибудь с
ним?
немудрено и насмерть простудиться. - Она задумалась. Да, это что-то насчет
партии или Джонни-Боя. А знает ли Евин отец, как она относится к
Джонни-Бою, вот что любопытно. - Милая, не надо бы тебе выходить из дому в