Ричард Райт

Человек, который жил под землей

Спрятаться, сказал он себе. Он стоял, пригнувшись в темном углу
вестибюля, и грудь у него вздымалась. Он устал бегать, увертываться от
них. Либо найти укрытие, либо сдаваться. С шипением по мокрой мостовой
проехала полицейская машина, взвыла сиреной. Ищут меня повсюду...
Подкрался к двери, прищурясь поглядел сквозь запотевшее стекло. Застыл,
прислушиваясь к замирающему вою сирены. Да, надо спрятаться, но где?
Скрипнул зубами. Взгляд его остановило неожиданное явление на улице. Из
отдушин в крышке люка вырвались столбики воды. Вдруг опали, словно
отдушины чем-то забило; серый поток сточной воды хлынул на мостовую -
приподнял круглую чугунную крышку, подержал немного и, ослабнув, со стуком
уронил.

В голове забрезжил план: выждать и, когда удалится сирена, выйти.
Курил, напряженно ждал. Наконец сирена сказала ему - можно: она завыла
где-то вдалеке, затихла, замерла. Он шагнул на тротуар, остановился, с
любопытством посмотрел на люк - не поднимется ли опять крышка. Вышел на
середину мостовой, нагнулся, заглянул в отдушину, но ничего не разглядел.
В черной глубине шумела вода.

Он вздрогнул от ужаса: сирена взвыла совсем рядом - подумалось, что
уснул и проснулся чуть не под колесами машины. Инстинктивно упал на
колени, схватился за край люка. Сирена вопила будто над головой, и,
крякнув от натуги, он сдвинул крышку так, чтобы прошло тело. Сбросил ноги
в колодец и повис в водянистой тьме. Бесконечное мгновение он висел на
пальцах, цепляясь за край, потом ощутил телом грубые железные крюки и
догадался, что по ним рабочие спускаются в колодец. Он быстро полез вниз;
крюки кончились. Тело качалось над промозглой пустотой; сирена завыла
прямо над краем колодца. Он выпустил крюк, и океан тепловатой воды
накинулся на его тело. Ударило головой о стену, раз и другой; он подумал:
а что, если это смерть? Пальцы исступленно карябали стену, зацепились за
трещину. Тело наконец нашло опору, измерило силу потока напряжением
мускулов. Он медленно поднялся в воде, которая с ужасающей скоростью
обтекала ноги.

Он услышал протяжный скрежет тормозов, и сирена оборвалась. Господи!
Поймали все-таки! В люке на фоне дождливого неба повисло белое лицо.
"Отчего эта штука сдвинута?" - послышался голос полицейского. Крышка
медленно поползла обратно, и от отверстия остался только узкий темный
серп. "Ну-ка, помоги", - сказал кто-то. Крышка с лязгом легла на место,
погасив свет и звуки верхнего мира. Он стоял по колени в упругом потоке,
дышал теплым смрадом гнили и брожения, грудь болела.

Из отдушин в крышке протянулись дымчато-лиловые пики и накололи
крапчатый узор на бегущей воде. С раскрытым ртом он слушал, как машина
проехала сверху по мокрой мостовой, и скоро тяжкий шум ее утих, словно
гудение самолета, нырнувшего в тучу. Он никогда не думал, что от машины
может быть такой звук, - здесь все казалось странным и неправдоподобным.
Он задумчиво стоял, по колени в бурчащей воде.

Все было настолько пропитано запахом гнили, что скоро он перестал его
замечать. Он достал сигареты, но оказалось, что спички намокли. Пошарил по
карманам, в кармане рубашки нашел сухую книжечку со спичками и чиркнул. В
мокром мраке спичка занялась дурным зеленым пламенем, потом красным,
оранжевым и, наконец, желтым. Он закурил смятую сигарету; потом, при
мерцающем огне спички, огляделся - нет ли где какого выступа, чтобы легче
было сопротивляться напору воды. Зрачки у него сузились; он стоял между
двумя парными стенами, которые метрах в двух над головой сходились
каплющим, мышиного цвета сводом. Дно коллектора представляло собой
треугольный желоб. Налево тоннель терялся в пепельном тумане. Направо был
крутой спуск, куда низвергалась вода.

Теперь он понял, что, если бы вовремя не встал на ноги, его уволокло бы
на тот свет, а если бы спустился в любой другой колодец, то, скорее всего,
утонул бы. Сквозь шум потока прорывались более резкие звуки падающей воды:
из меньших труб в коллектор лились тонкие струн. Спичка погасла; он зажег
другую и увидел, как мимо него проплыла груда мусора и забила горловину
спуска. Вода сразу стала быстро прибывать. Успеет он выбраться или утонет?
С протяжным шипением мусор всосало в горловину; вода спала. Теперь он
понял, почему вода подняла крышку люка: горловину тогда чем-то забило, а
отдушины в люке засорились.

Тут опасно: может затянуть в спуск, можно забрести с зажженной спичкой
в газовый мешок и взорваться, можно подхватить ужасную болезнь... Хотелось
бежать отсюда, но что-то приковывало к месту. Слева сводчатый потолок
спускался до высоты меньше полутора метров. С сигаретой, свисавшей изо
рта, он осторожно двинулся вдоль тоннеля; ноги скользили по слизистому
дну, туфли вязли в густом осадке, серая вода, шелестя желтоватой пеной,
обтекала колени. Приложив ладонь к низкому потолку, он зажег еще одну
спичку, увидел нишу в стене и в ней - металлический шест. Оставил
какой-нибудь рабочий. Он потянулся за шестом и тут же отдернул голову -
что-то живое с шуршанием пробежало мимо и замерло. Он поднес туда спичку и
увидел громадную, лоснящуюся от воды крысу: она мигала круглыми блестящими
глазами и скалила мелкие зубы. Свет ослепил ее, и она бестолково двигала
опаленной головой. Он схватил шест и ударил по мягкому телу; с
пронзительным писком серая тварь плюхнулась в воду, серо-бурый поток
подхватил ее и, вертя, унес в темноту.

Он сглотнул и двинулся дальше, за поворот туманной пещеры, нащупывая
шестом дорогу. При слабом свете, проникавшем сквозь крышку другого люка,
он увидел в рыхлой кирпичной стене пролом - нору в мокрой земле. Осторожно
ткнул туда шестом - шест ни во что не уперся. Он засунул шест в нору,
подтянулся, встал на четвереньки и пополз. Через несколько метров
остановился, пораженный тишиной; можно было подумать, что он уполз за
миллион километров от мира. Потихоньку продвигаясь по норе, он ощутил, что
земляной пол стал суше и пошел под уклон. Он медленно поднялся и, к своему
удивлению, смог выпрямиться во весь рост. Шума воды теперь не было слышно,
и он почувствовал себя отрезанным от всего живого, однако тьма и тишина
притягивали его.

Он долго пробирался по норе и вдруг с испугом остановился. Выставил
правую ногу, и она повисла в воздухе; отпрянул в страхе. Сунул туда шест -
шест ушел в пустоту. Он вздрогнул - померещилось, что земля сейчас
осыплется и похоронит его живьем. Чиркнул спичкой и увидел, что метрах в
полутора под его ногами коридор в земле круто обрывается вниз и
расширяется как бы пещерой. Старый сток, пробормотал он. До него долетел
какой-то легкий, ни на что не похожий звук; он навострил уши. Спичка
погасла.

Воспользовавшись шестом как лестницей, он съехал вниз и остановился в
темноте. Тут воздух был свежее, и по-прежнему слышались неясные звуки. Где
он? Ему вдруг померещилось, что рядом кто-то стоит, он резко обернулся, но
там была только темнота. Он осторожно пошарил, нащупал кирпичную стену;
пошел вдоль нее, и непонятные звуки стали громче. Надо выбраться отсюда.
Дурацкая история. Долго оставаться здесь нельзя: нечего есть и негде
спать. Но странные звуки мучали его: незнакомые, они что-то напоминали.
Мотор? Ребенок плачет? Музыка? Сирена? Он ощупью двигался дальше, и звуки
уже доносились так ясно, что он различал высоту и тембр человеческих
голосов. Поют! Ну конечно! Он слушал раскрыв рот. Это была церковная
служба. Зачарованный, он ощупью двигался навстречу прибою голосов.

Возьми меня в свой дом, Иисус,

И я душой с тобой сольюсь.

Пели за кирпичной стеной. Он разволновался, ему захотелось незаметно
посмотреть службу. Чья эта церковь? Он знал большинство церквей в этом
районе, но пение звучало необычно, не похоже на все, что он слышал. Он
поглядел налево, направо, под ноги на черную грязь, потом наверх - и с
изумлением увидел яркое лезвие света, рассекавшее тьму, как бритва. Зажег
предпоследнюю спичку и увидел под старым бетонным потолком ржавые трубы.
Память фотографически схватила их расположение. Спичка стала гаснуть, он
подпрыгнул; руки ухватили железо. Он закинул ноги и перевалил тело на
настил из труб, который со скрипом спружинил под ним; он подумал, что весь
ярус рухнет, но ничего не случилось. Подполз к трещине и увидел часть хора
- черных мужчин и женщин в белом, с потрепанными сборниками гимнов в
черных руках. На него напал смех, но он сдержал себя.

Что он делает? Чувство вины почти раздавило его. Убьет его бог за это?
Люди пели истово, а он машинально мотал головой, не соглашаясь с ними. Не
должны они петь. Но почему не должны, он сам не понимал. Поют, а на них
дует из канализации... Ему казалось, что он наблюдает за чудовищной
непристойностью, но он не мог заставить себя уйти.

От долгого лежания у пего все занемело, и он спрыгнул на землю. Боль
растеклась но ногам, но глубже грызла другая боль - от вида черных людей,
которые пресмыкаются и клянчат то, чего никогда не будет. Неосознанное
убеждение подсказывало ему, что им надо стоять на своем, не каяться, не
заискивать в песнях и молитвах - но сам же он удрал от полиции, сам же он
умолял поверить в его невиновность? Он озадаченно покачал головой.

Давно он здесь? Не поймешь; он еще не привык к этой жизни; пение
прихожан возбудило в нем такое сильное чувство, что ему показалось, будто
он тут давно, однако разум говорил, что времени прошло мало. В этой тьме
единственным мерилом времени для него был недолговечный огонек спички. Он
пополз обратно но норе к коллектору, раскаты хора стали стихать и вскоре
совсем смолкли. Он добрался до начала норы, услышал шум потока, и время
снова ожило для пего, расчлененное на мгновения этим плеском.

Дождь, должно быть, утих, потому что вода спала и доходила ему только