Вера Ковальчук

Эльфред. Юность короля

OCR, вычитка Dark

Аннотация

Викинги приходили с севера на кораблях с полосатыми парусами и звериными мордами на поднятом форштевне и несли с собой смерть. А жители той земли, что сегодня мы называем Англией, могли лишь страдать и ненавидеть. Они были разобщены и не верили в себя.

Только в X веке появился тот, кто разбил вдребезги миф о непобедимости заморских захватчиков, — король Эльфред Великий. Он объединил свой народ и научил его противостоять угрозе с севера.

Пролог

Молодой двадцатилетний мужчина с соломенными волосами, подрезанными неровно и небрежно, cлез с седла рядом с огромным неохватным дубом, поколебавшись, отвел лошадь и привязал ее к молодому деревцу неподалеку. Потом вернулся к дубу и, запрокинув голову, стал всматриваться в крону. Что он пытался разглядеть в листве, вряд ли он понимал и сам. Дуб был огромный, даже трое взрослых мужчин не смогли бы обхватить ствол руками, крона распахивалась, как второе небо, накрывая собой огромное пространство травы и цветов, и обнаженной, серой земли, на которой не приживался ни один росток другого деревца. В ствол были вбиты деревянные костыльки, и даже клыки вепря, почти вросшие в кору. Старый дуб, у корней которого много лет назад приносились обильные жертвы.

Жертвоприношения давно прекратились, но дерево стояло и старело. Патриарх леса, он царствовал на пригорке, не подпуская к себе древесный молодняк ближе, чем на расстояние двадцати футов. «Как настоящий король», — подумал молодой мужчина и потрогал кору. Она была шершавая, зеленоватая, складчатая и грубая. Просто доспех.

Путник был одет очень просто — холстинная рубашка, скудно расшитая белой ниткой, потрепанные штаны, грубые сапоги и плащ — но держался очень прямо, и в его движениях чувствовались навыки воина. На поясе висел длинный кинжал, и это необычное для простолюдина оружие он носил уверенно, спокойно, нисколько его не замечая. К седлу коня, привязанного поблизости, был приторочен меч в ножнах — одно это указало бы внимательному человеку, с кем он имеет дело. Мечи стоили дорого, и владели им лишь представители воинского сословия.

Но вокруг никого не было, и некому было смотреть. Молодой путник наслаждался полным одиночеством.

Он опустился на траву и прикрыл глаза. Он устал — это чувствовалось в движениях, жестах, мимике, и даже конь, казалось, обессилел до того, что лишь вяло пощипывал травку. Иногда он поднимал голову и смотрел на хозяина, но тот лишь раз взглянул на скакуна в ответ.

— Ну-ну, — лениво произнес мужчина. — Потерпи, Экши. Доберемся до Солсбери и отдохнем. Там ты и получишь свою порцию овса.

Жеребец в ответ фыркнул и помотал головой, будто пытался стряхнуть узду.

Мужчина поднялся с земли и постоял, опираясь на ствол дуба. Он разглядывал клык вепря, почти скрывшийся под корой. В результате на теле дерева образовался желвак, похожий на кап. Только капы не появляются на дубах — лишь на березах. То, что под корой таится именно клык, мужчина догадался по форме нароста.

Потом он услышал шелест. Шорох и хруст не исчезли, стали яснее, потом превратились в звук шагов. Кто-то шел по лесу. Что ж, это понятно, дорога, которая проходит по чаще, делает крюк мимо поляны, на которой когда-то свершались языческие требы. Ни один самый добрый христианин, хоть бы он и верил всем сердцем в могущество Господа и его ангелов, не рискнул бы срубить древний дуб, или хотя бы проложить дорогу под его кроной. Крестьяне оставляли христианским священникам расправляться со святынями своих предшественников: монахи не боятся проклятия — пусть они и рискуют. Но священнослужителям не слишком-то привычно работать топорами.

Потому дуб до сих пор стоял. А дорога обегала его стороной, и тут любой, кто был достаточно смел или достаточно легкомысленен, чтоб не бояться запятнать себя проклятием, мог срезать путь.

Прислонившись плечом к стволу, молодой мужчина лениво следил, кто же появится из леса. Он стоял очень расслабленно, но на самом деле был должным образом напряжен и бдителен. От того, кто именно шел к полянке, зависело, превратится ли неподвижность в рывок, и окажется ли притороченный к седлу меч в руке. Мужчина был молод, энергичен, и не сомневался, что успеет добраться до оружия прежде, чем опасность станет серьезной.

Среди зелени и ветвей появилось темное пятно. Путник заметно расслабился и с легкой улыбкой стал ждать, когда же монах выберется на поляну. Черный капюшон длинного плаща, накинутого прямо на рясу, перепоясанную ремнем, а не веревкой, как обычно, был сдвинут на затылок, и лица он не скрывал. Лицо было молодое, без единой морщины, но очень строгое. Увидев, что на поляне он не одинок, монах остановился и оглядел путника с ног до головы, после чего решительно направился к нему.

— Сын мой! — произнес он звучно и с ясным валлийским акцентом. — Что я вижу? Неужто ты не боишься погубить свою душу, принося требы языческим богам?

Молодой мужчина рассмеялся в ответ.

— Я не приношу здесь требы языческим богам, святой отец. Сказать по правде, именовать тебя «отцом» у меня с трудом поворачивается язык. Ты, кажется, немногим старше меня.

— Что ж. Неважно, как ты станешь именовать меня — хоть отцом, хоть братом. Главное — предостерегаю тебя, что, поклоняясь старым ложным богам, ты рискуешь благословением Божьим.

— Да я никому здесь не поклоняюсь. Просто присел отдохнуть. Лошадь моя устала, а нам еще нужно добраться до Солсбери. Или, как говорили римляне, до Сорбиодуна.

— Хм… Странно. Люди боятся отдыхать на этой поляне. Опасаются проклятия дьявола.

— Я, брат мой, ничего не боюсь. Господь сильнее старых богов, иначе он бы не победил. Побеждает сильнейший, это же всем известно.

— Я вижу, ты добрый христианин, — одобрительно проговорил монах. — Как хорошо. Среди местных жителей и среди воинов на службе короля не так много благочестивых христиан.

Молодой путник снова рассмеялся. Он смеялся очень легко и искренне — так, как умеют лишь юные, притом чистые сердцем и совестью. У него были прекрасные зубы и яркий румянец, выдававшие несокрушимое здоровье и прекрасное настроение. Мужчина не отличался ни особым ростом или широчайшими плечами, ни горами мускулов или чрезмерной силой, намек на которую проскальзывал бы в каждом жесте. Нет, обычный воин — среднего роста, ладно сложенный, с короткой белокурой бородкой и узкими ладонями. Пальцы казались необычно ловкими для руки, привычной к мечу, и необычно длинными.

— Ты, брат, так много понимаешь в воинах, что берешься утверждать, будто я воин?

— А разве нет? — улыбнулся монах. Он откинул капюшон, и стало заметно, как он молод для странствующего монаха. Вряд ли больше двадцати пяти. — Разве не воин?

— Воин, — согласился тот. — Но не только.

— Позволь, я попытаюсь догадаться. Ты — приближенный короля Этельреда? Держишься так… Уверенно.

— Пожалуй, — эта беседа явно забавляла обоих. — Пожалуй, приближенный. Я — его брат. Младший брат. Эльфред.

— О, — монах легонько поклонился. Впрочем, он мог этого и не делать, ведь церковь не подчинялась власти короля и, уж тем более, его брата. — Я рад познакомиться, принц.

— Э, да какой я принц. Впрочем, это и неважно. Я назвал себя, твоя очередь, брат.

— Меня зовут Ассер. Я из обители святого Давида в Дифеде, направляюсь в Солсбери, в тамошнюю монастырскую библиотеку. Может, меня примет и монастырь. Поскольку я считаюсь неплохим переписчиком, да и почерк у меня весьма хорош, я смогу, пожалуй, принести пользу…

— Странно. Что же такое случилось в обители святого Давида, что ты принужден искать убежища в королевстве Уэссекс, брат мой?

— Разногласия с королем. Так уж получилось, что я не поладил с Хиваиддом Дифедским. Ему очень не понравилось то, что я писал в летописи, которую вела обитель святого Давида, но ведь я писал чистую правду.

— Так и бывает обычно с правителями, которые сперва поступают недостойно, а потом пытаются сделать вид, что все было сделано правильно.

— Верно говоришь, принц. Мне пришлось уйти, хоть я этого, конечно, не хотел. Я надеялся вернуться, тем более, что Дифед вскорости перешел к королю Родри. Но теперь на побережье, как раз там, где стоял мой монастырь, властвуют датчане, и ни одному доброму христианину невозможно там появиться.

— Да, понимаю, — Эльфред смотрел на монаха с искренним сочувствием. — Кстати, по тебе и не скажешь, что ты из Валлии1. Говоришь на уэссекском наречии так, будто родился неподалеку от Экзетера.

— Я знаю немало языков и наречий, это полезно монаху и летописцу.

— Что ж, уверен, солсберийский монастырь будет рад заполучить хорошего переписчика и каллиграфа. Грамотные монахи с прекрасным почерком ценятся в любой обители.

— Надеюсь, принц — позволь, я буду звать тебя именно так, я смогу быть полезен. У меня с собой летопись Беды Достопочтенного, «Церковная история народа англов», а если точнее, то первая книга из пяти, самая редкая. Я спас ее из обители, единственную книгу, которую смог избавить от огня.

— Да, — согласился Эльфред. — Книга редкая. И она, конечно, заинтересует настоятеля солсберийского монастыря. Но, может, тебе лучше будет неспешно добраться до Уилтона? Самый укрепленный, самый надежный монастырь. Там, как говорят, хранится никак не меньше пятидесяти книг — огромная библиотека.

— Я давно мечтал взглянуть на тамошнюю библиотеку, принц.

— В Уилтоне тебе будут рады. Но для человека духовного звания такой длинный путь, конечно, нелегкая задача. Уверен, ты согласишься на несколько дней остаться в Солсбери. Передохнуть.

— Буду очень рад.

— Что ж, добро пожаловать в Солсбери, в гости к моему брату, королю Этельреду.

Глава 1

При дворе короля Уэссекса царил переполох — все готовились к охоте. Королевская охота — это не шутки. Больше полусотни знатных людей королевства кричат на своих слуг, кто-то требует седлать лошадей, кто-то недоволен одеждой, кто-то не может найти оружие, а кто-то просто поддался всеобщей суматохе и мельтешит за компанию. Все бегают, кричат, слуги тащат седла и кувшины с водой, сталкиваются в коридоре, натыкаются на собак, которые лают и щерят зубы. Сколько в такой неразберихе гибнет дорогой одежды, расшитой лучшими мастерами, сколько ног и рук страдают от цепких челюстей лучших гончих короля — никто никогда не считал.

Нелегкое дело — снарядиться на королевскую охоту. Погоня и схватка со зверем — это не то же самое, что прием при дворе, и одеваться в самую роскошную одежду неразумно. Но это охота короля. Перед королем не щеголяют в дерюге. Королю надо показать, что его уважают, что к его приглашению относятся с почтением. Найти золотую середину между роскошью и скромностью — дело нелегкое.

То же самое касалось и оружия, и лошадей, и свиты. При каждом графе и бароне, при каждом тане ехало не меньше двух-трех слуг и оруженосцев, короля непременно сопровождал канцлер и его писцы, палатин и казначей, и, конечно, уйма стражи. Словом, в день охоты лес наводняло огромное количество вооруженных, разодетых людей, лающих собак и резвых лошадей, которых господа холили заботливей, чем жен.

Этельред вышел из своей спальни, уже одетый в темно-синюю холщовую котту со шнуровкой на груди. Постельничий нес за ним широкий плащ, отороченный богатой каймой, с тяжелой золотой фибулой. Король не торопился одеваться, он раздраженно завязывал тесьму на запястье и рассеянно поглядывал вокруг на царящую суматоху. Казалось, он не слишком рад, что ему вот-вот предстоит сладостная, будоражащая кровь погоня за диким зверем — король смотрел мрачно. Он затянул на талии широкий ремень, украшенный золотыми бляхами, и принял, наконец, у постельничего плащ.

Двери покоев короля открывались в широкий коридор с каменным сводчатым потолком, а оттуда — в галерею и на террасу. Широкие каменные ступени спускались на двор, поросший короткой зеленой травой. Здесь, в замке, только башня да опоясывающая ее галерея были сложены из камня, но уж прочно, на века. Остальные постройки были возведены из дерева, из добротных толстых бревен. Деревянными были и стены, окружающие замок. Бревна, из которых складывали стены, выбирали самые надежные, толстые, накрепко устанавливали на вершине земляной насыпи, которая образовалась после того, как вырыли ров. Через ров был перекинут огромный мост, и теперь близ него толпилось множество народа, уже нервничающего, когда же выйдет король и охота отправится на место сбора.

В башне донжона была устроена спальня короля — там же он принимал своих приближенных и обсуждал с ними дела. Выше этажом — спальня королевы, там шла совсем иная жизнь и иные интриги. Королева — полная дородная женщина с тремя подбородками, обожавшая дорогие ткани и следившая за своим мужем пристальными, подозревающими глазами, ценила свою власть и скрупулезно копила любые ее крупицы. Где-то выйти к вассалам впереди мужа, где-то наоборот, заставить себя ждать, где-то успеть отдать распоряжения коменданту замка прежде, чем это успеет сделать король… Подобные уловки не давали ей ничего, кроме чувства внутреннего удовлетворения. Как правило, король не обращал внимания на потуги супруги. Он и на нее-то не слишком часто обращал внимание. Этельред предпочитал юных, гибких и стройных, немного похожих на юношей, впервые надевающих доспех. Он не обошел своим вниманием ни одну придворную даму королевы, если та была достаточно привлекательна и грациозна, что вызывало глухой гнев его жены.

— Королева уже выходила? — спросил Этельред слугу.

— Нет еще, государь, — ответил тот.

— Понятно. Как всегда будет задерживать процессию, — он поморщился. — Иди и передай ее служанкам, что если королева и на этот раз изволит задержать всех, то мы отправимся на охоту без нее.

Слуга поклонился и ушел. В конце коридора он едва не налетел на принца Эльфреда, торопливо поклонился ему и дал дорогу. Эльфред был уже одет — в толстую удобную котту, такие же штаны и башмаки из грубо выделанной кожи. Среди других молодых и знатных мужчин он выделялся лишь осанкой и манерой вести себя. В нем чувствовалась королевская кровь, хотя бы в том, с какой уверенностью он держался.

— Государь, брат мой, тебя все ждут, — сказал принц, слегка склоняя голову перед Этельредом. — Твой конь уже почти застоялся, да и собаки в нетерпении. Боюсь, не будет ли слишком поздно.

— Это следовало бы говорить не мне, а королеве, — раздраженно ответил тот, хотя сам тянул время и не торопился одеваться. — Но с чего тебе-то торопить меня? Ты же не слишком любишь охоту. Предпочитаешь книги, Священное писание, а?

Эльфред фыркнул.

— Я люблю охоту, как любой нормальный мужчина благородного происхождения. Книги — книгами, а охота — охотой, брат. Равно как и военные забавы.

— Странные слова для книгочея и будущего монаха, — рассмеялся король. Ему нравилось подшучивать над братом. — Хорош из тебя получится епископ — любитель охоты, при мече и с дружиной, а?

— Чем плохо, брат мой? Если епископ и сам сможет оборонять свои земли от датчан, не прибегая к помощи твоего войска, это должно быть тебе на руку. Ясно, что подобный пастырь не зря ест свой хлеб.

Этельред помрачнел, как бывало всегда, когда при нем упоминали датчан.

Датчане были бичом Британии. Ни один город, ни одна крепость, ни одна деревенька не могли чувствовать себя в безопасности. Даже в середине страны эти непобедимые, жестокие, алчные воины появлялись очень часто, грабили и убивали, угоняли в плен и жгли постройки, возведенные с таким трудом, урожай — символ жизни и благополучия — сапогами превращали в труху. Они подчиняли себе область за областью, и войска их подошли уже к самым границам Уэссекса. Еще отец Этельреда владел половиной британского острова, а королевство его третьего сына скукожилось до размеров большого герцогства.

Старший брат Эльфреда сражался с датчанами с тех пор, как стал королем. Границы Уэссекса пока держались, но датчане все шли, шли… Северные земли, должно быть, неиссякаемы. Наверное, там и жить-то невозможно, раз норманны лезут сюда, как мухи на мед, с отчаянием голодающих.

— Сомневаюсь, что в руках епископа меч летает так же бойко, как в руках короля и его вассалов, — сердито ответил Этельред и поневоле задумался. Мысль о датчанах вконец испортила ему настроение.

— Так идем, брат. Покажи, как охотятся короли. И, кстати, расскажи мне, какое это епископство ты прочишь мне в лен?

— Любое стоящее. Для тебя, брат мой, мне не жалко и архиепископства. Кстати, как тебе, к примеру, нравится Кентербери? Тамошний архиепископ уже немолод. Говорят, начал болеть.

— О, чтоб получить тамошний посох, мне надо теперь же принять рукоположение.

— За чем же дело стало? — усмехнулся король, спускаясь по ступеням террасы. Хорошее настроение медленно, но верно возвращалось к нему.

— За малым, — а куда я дену мою прелестную Эльсвису?

— Вот еще дело! Ты здорово удивил меня, когда женился. С чего это тебе взбрело в голову? Неужто приданое было таким заманчивым?

— Дело не в приданом. Хотя и в нем тоже. Но как же, не женившись, вкусить супружеского счастья? — Эльфред принял повод своего коня у слуги, с удовольствием потрепал его по гриве. Красавец ответил негромким ржанием. — И потом, всем было известно, как благочестива Эльсвиса. Иначе я не смог бы получить ее.

— Хорошая жена для будущего архиепископа, — поморщился Этельред. Он легко поднялся в седло своего скакуна.

— О, я стану монахом не раньше, чем докажу всем, что я мужчина, наделав Эльсвисе с пяток малышей. А там можно будет подумать и о митре.

— Интересно, что бы на это сказал твой духовник.

— О, дражайший братец, мой духовник после пары кружек хорошего эля говорит и не такое.

Хохот короля подхватили даже те, кто не слышал его беседы с братом — уж больно заразительно тот смеялся. Тем временем, рассчитывая на свою порцию внимания, из дверей башни вышла королева Вульфтрит в ярко-красном платье, слишком нарядном, слишком роскошном для охоты. Конюх уже устал держать в поводу ее оседланную кобылицу — государыня ездила в обычном мужском седле и взбиралась на него при всех, не смущаясь, нисколько не заботясь о правилах приличия. Придворные дамы, роившиеся вокруг королевы, принялись торопливо расправлять ей юбки еще до того, как она уселась в седле — не дай Бог кто-нибудь увидит то, что видеть не положено.

Взбираясь в седло, Вульфтрит недовольно поджимала губы. Царственно заставить всех ожидать себя не получилось — придворные даже не заметили отсутствия жены своего суверена, не обратили внимания и на ее появление. Мужчины же были заняты беседой и чему-то неприлично громко смеялись. Она ожидала встретить недовольство своего супруга, или даже упрека, мимо которого можно было бы проплыть с достоинством — словом, любого знака — только не равнодушия. Но равнодушие было налицо.

Потому что если кого Этельред заметил, то лишь Брадхит, новую придворную даму королевы, дочь богатого тана, гибкую, юную, очень красивую девушку с роскошными косами цвета спелой пшеницы. Король окинул ее заинтересованным взглядом и, отвернувшись, велел:

— В седло, господа.

Эльфред скакал на своем сером в яблоках коне рядом с братом, с другой стороны пристроилась было королева, но ее кобылица не выдержала заданного темпа и тяжести, которую везла, и отстала. Да и самой Вульфтрит не так легко было держаться наравне с мужчинами. Этельред прекрасно сидел в седле, Эльфред нисколько не отставал, более того, он славился тем, что ловко и метко, как никто, умел метнуть на скаку копье или выстрелить из лука в цель. Юный брат короля нисколько не напоминал будущего священнослужителя — он любил повеселиться, выпить пива в хорошей компании, хорошо охотился, отлично сражался и не обделял своим вниманием прелестных женщин.

Но он родился младшим. А куда идти младшим сыновьям королей? Только в священники. Так уж повелось. Королевы дарили жизнь такому количеству детей, и среди них было столько младших, что простолюдинам не приходилось и мечтать о высоком священническом сане. Все высокие духовные должности расхватывала знать.

Эльфред не возражал против того, что было «принято». Он охотно учился грамоте, читал книги (во всей огромной королевской семье он единственный по-настоящему был грамотен, знал три языка), часто беседовал со священниками, но не торопился ступать на путь, с которого нет возврата. Будучи двадцати лет от роду — то есть совсем недавно — он посватался к Эльсвисе, дочери Этельреда Мусила, графа Гейнсборо. Король, старший брат новоиспеченного жениха, узнал об этом лишь тогда, когда отец невесты уже ответил согласием. Граф рассчитывал на военную подмогу Уэссекса — что ж, король ничего не имел против. Военная помощь обычно имеет и оборотную сторону — возможность распространить свое влияние на того, кому помогаешь.

А то, что о жене и детях брата, когда тот станет священником, придется заботиться, выплачивать им достойное содержание, Этельреда не волновало. Уж невестка и племянники его не разорят.

Эльсвиса оказалась девушкой привлекательной. Хоть и не слишком красивая, она была вполне во вкусе Этельреда. Конечно, он не собирался делать своей любовницей жену брата, это было бы слишком, но развлечения вполне могли подождать. Рано или поздно Эльфред будет рукоположен, и его супруга окажется в небрежении. Бывший брак священнослужителя расторгался сам собой, но женщина вряд ли вернется к отцу. Юная Эльсвиса уже носит дитя. Скорее всего, она останется воспитывать его в Уэссексе, у родственников мужа.

Эльфред и не догадывался, какие вольные мысли посещают короля. Он был молод, беспечен и весел. В его жизни все шло хорошо. Богатое приданое Эльсвисы позволяло ему жить так, как он хотел, а положение брата короля обеспечивало почести, которых могло жаждать сердце юноши. Ведь, по сути, несмотря на свой возраст (в те годы, когда большинство умирало в возрасте между тридцатью и сорока годами, а порой и раньше, и мало кто доживал до пятидесяти, двадцать лет знаменовали шаг за грань середины жизни), он все еще оставался юношей. Хотя бы в душе.

Охота радовала его, как ребенка. Не обращая внимания ни на кого, он горячил своего коня и ждал, когда придет время показать свою ловкость и силу.

Собаки очень скоро загнали оленя. По традиции, право первого удара предоставлялось королю, но и спутникам его было чего ждать. Егеря старались изо всех сил, они подняли целое семейство кабанов — матерого секача и свинью с тремя поросятами. Справиться с последними загонщикам было проще всего, они с визгом понеслись туда, куда их направляли, навстречу собственной смерти на острых копьях. Свинья понеслась за своим выводком, она была готова защищать его всеми силами, и опасна была именно своей яростью и чудовищной силой, удесятеренной материнским инстинктом. А вот с кабаном было сложнее.

Он оказался весьма опытным, должно быть, пережил на своем веку не одну охоту. Почти сразу он потерял из вида свою семью и теперь, донимаемый собаками, под прицелом десятка копий, собирался всерьез биться за свою жизнь. Он кидался то в одну, то в другую сторону, ища прорехи в той цепи, которой загонщики почти опоясали изрядный кусок королевского охотничьего леса. Опытный в драке, он упорно не подпускал к себе собак, а те старались держаться подальше от его клыков и копыт. Кабан двигался медленно и величаво, собаки — быстро, но, даже окруженный целой сворой, кабан умудрялся оставаться опасным и для псов, и для людей.

Слугам короля было настрого запрещено даже замахиваться на королевскую добычу — только кричать и пугать взмахами красных лоскутов или палок. Но не на того напали. Кабан быстро сообразил, в чем дело, и кинулся на одного из загонщиков.

Тот не ожидал ничего подобного. У него и рогатины-то не было, только нож и длинная, обструганная на конце палка. Такой без толку замахиваться ни зверя. Он попытался ударить кабана по пятачку, не попал и врезал промеж глаз. Но череп у секачей таков, что туда даже копьем не целят, что уж говорить о ноже или палке. Загонщик был немедленно наказан за самонадеянность. Кабан отмахнулся клыками, сбил человека с ног и пробежался по нему, кромсая тело острыми копытами. Дикий крик обреченного сотряс кроны деревьев, и по всей цепи пронеслась весть: кабан вырвался из круга.

— Кабан вырвался из круга, брат! — крикнул Эльфред, перехватил копье и поскакал в сторону, откуда доносились звуки переполоха. За ним направились было и придворные, но, покосившись на короля, придержали лошадей.

— Твой брат ведет себя, как деревенщина, — фыркнула Вульфтрит, подъехав поближе к супругу.

— Помолчи, — грубо ответил Этельред и направил коня вслед за Эльфредом, растворившимся в листве, уже довольно густой, хотя лето еще не наступило.

Принц вырвался далеко вперед. Его жеребец несся, запрокинув голову, а в лицо летели ветви, густо оперенные листвой. Эльфред нырял под них лицом вперед и чувствовал, как ноздри наполняет сладостный запах погони — ветер, становящийся все плотнее, аромат зелени, запах земли и мокрого мха. Густые папоротники ложились под копыта коня. Кабана молодой воин почувствовал прежде, чем увидел. Его ухо вряд ли отметило все те звуки, которые сопровождали бег зверя, слишком они были тихи, но сознание отметило их и дало знак: «Берегись»! Потом среди ветвей в ажурной зелени ему почудилось движение, конь заартачился, вскинул голову, и Эльфред заметил кабана, бегущего прямо на него.

Жеребец боялся, он мог подвести. Принц спрыгнул на траву и отпустил повод — скакун рванулся прочь. Кабан замедлил бег, поднял голову, словно удивляясь столь неразумному поведению человека, остановился, разглядывая его одним глазом. Эльфред медленно шагнул вправо, опуская копье. Оно было снабжено надежной перекладиной чуть пониже наконечника и, хоть рогатиной не являлось, вполне годилось для охоты. Младший брат короля проводил ладонью по ясеневому древку и, ощущая под пальцами гладкое, отглаженное сперва инструментами, а потом и ладонями дерево, чувствовал спокойствие и уверенность.

Зверь бросился внезапно, не изготавливаясь, не замирая перед атакой. Миг — и вот он уже распластался в беге, стремительном, словно полет стрелы. Молодой принц не смог бы приготовиться к драке в миг первого прыжка, если б даже захотел, не смог бы отреагировать мыслью. За него отреагировало тело. Стремительный шаг вбок, еще один, уже с замахом, и вот широкий наконечник входит под лопатку зверя, сбоку и чуть сверху.

Кабан по-поросячьи взвизгнул и завертелся на траве, умудрился вырваться, отскочил. Но инстинкт отнюдь не велел ему бежать, но убить. Хоть в последний миг, хоть на последнем дыхании — убить, прежде чем умрешь сам. Эльфред прочел это в его стеклянном взгляде и почему-то вспомнил датчан. Он уже встречался с ними в бою. Датчане такие же, как этот кабан — они ужасны своим стремлением добраться до горла врага, даже если последние капли жизни уже покидают их тела. Подобные истории давным-давно рассказывала принцу его мать, благородная Осбурга. По ее словам, именно так и погиб ее брат. Он пронзил датчанина копьем, да так, что из спины врага высунулось окровавленное острие, дымящееся на морозном ветру, а датчанин дотянулся и снес противнику-саксу голову.

В свое время рассказ поразил Эльфреда, еще мальчика. Датчане тогда представлялись ему чудовищами, которыми пугали его то священник, то няня, или детьми сидов2, про которых служанки рассказывали сущие небылицы. Одновременно он не мог не признать, что датчанин, убивший своего убийцу прежде, чем закрыл глаза навеки — истинный воин, из тех, о которых поют песни, сочиняют баллады. Некогда наставник произнес фразу, которая запала принцу в душу: «Тот, кто погиб — потерпел поражение. Не поддавайся слабости — стремись к победе». Для себя он твердо решил, что будет победителем, несмотря ни на что.

Зверь снова кинулся, Эльфред вновь прыгнул вправо и ударил копьем, на этот раз чуть ниже, помня свою недавнюю ошибку, и налег всем телом. Уже навалившись, мужчина вспомнил, что к кабану нельзя приближаться, пока тот не издох, и отдернул ногу. Чуть позже, чем надо — извивающийся в муке кабан извернулся и полоснул клыком по голени. Принц не почувствовал боли, только удар. Переступил, навалился еще сильнее, и тут из-за его спины высунулось сразу четверо или пятеро егерей с рогатинами. Они прижали ими зверя, и тот скоро затих.

Выпустив из рук древко, Эльфред обернулся и лишь теперь заметил брата, а с ним — почти всю его свиту. На полянке и между деревьями стало тесно. К изумлению молодого человека, небольшая поляна умудрилась вместить в себя столько придворных, что не верилось — принц и не заметил, когда они успели подобраться так близко к месту схватки. Король сидел верхом, его конь нервно плясал, косясь на затихшего кабана, не слушаясь даже твердой руки Этельреда, придворные, глядя на государя, тоже пытались попятиться, отойти в сторонку. Но как это сделать, если на каждом футе молоденькой травы вынуждены стоять двое, а то и трое?

— Хорош секач, — отметил Этельред. — Неплохо, брат.

— Прошу прощения, мой король, что не оставил тебе такую завидную добычу, — рассмеялся Эльфред.

— С меня хватит и оленя, — король оглядел брата с ног до головы. — У тебя штанина в крови.

— А… — Эльфред покосился вниз, на свою ногу. — Есть немного.

— Тебя нужно перевязать.

— Оставь, брат, это ерунда.

— Не ерунда, — Этельред оглянулся на своего оруженосца. Показал ему на брата.

Принца немедленно усадили, сняли порванный сапог, подняли штанину и осмотрели рану. Эльфред с любопытством следил за тем, как его осматривали и перевязывали. Вид крови, конечно, обеспокоил его, знающего, что у каждой, самой пустяковой раны, есть шанс загноиться (к тому же, раны, нанесенные кабаном, обычно весьма нехорошие), но лицо его не дрогнуло. Он спокойно перенес перевязку и, когда брат предложил немедленно перевезти его в замок, решительно замотал головой.

— Я пришиб этого злосчастного кабана — я его и освежую.

Он вынул из правого, уцелевшего сапога нож, и взялся за кабана. Присел у туши, сделал надрез у анального отверстия, по ладонь запустил два пальца в брюшной жир и вставил кривое лезвие под шкуру. Потянул нож вверх, следуя за лезвием пальцами. Шкура отставала на брюхе, и надрез получился аккуратный и ровный. Внутренностей металл не задел. Вываливать их из брюха не было никакой нужды — за Эльфреда всю грязную работу сделали слуги. Снимать грубую шкуру ему тоже не пришлось — принц лишь обозначил свой труд. Только это имело значение.

Кабана, как и оленя, свинью и поросят, погрузили на телегу. Лошади фыркали и косились на страшно пахнущий груз, но они, в отличие от скаковых, были послушные и тихие — погонщики быстро совладали с ними, и телега заскрипела вслед за разодетой кавалькадой придворных, направляющейся за королем в Солсбери. Добыча знатных господ должна была появиться на пиршественных столах этим же вечером, только уже в жареном, пареном и вареном виде.

До замка Эльфред добрался с облегчением. Усталость и ранение давали о себе знать. Его не занимал ни лес вокруг, ни придворные, ни сам брат — принц мечтал поскорее оказаться дома, да чтобы никто вокруг не заметил его состояния. Во дворе замка оруженосец короля предложил принцу помощь, но тот, разумеется, отказался и спешился сам. Он ласково потрепал по холке своего конька, скакун ответил довольным фырканьем.

Принца отвели в залу, где он ночевал в небольшом алькове вместе со своей женой, и вызвали к нему лекаря. Эльсвиса — белокурая, большеглазая, кругленькая, как апельсин, совсем еще юная и живая, захлопотала вокруг супруга встревоженно и ласково, молодой мужчина улыбался ей, но позаботился отослать ее от себя прежде, чем пришел лекарь и принялся разматывать повязку. Эльфред беспокоился, что вид раны и крови может испугать и поразить его жену, повредить в ее положении. Для Эльсвисы вот-вот должен был наступить срок.

Лекарь очистил рану и, несмотря на возражения принца, принялся рассматривать и смачивать настоями то из одного маленького горшочка, то из другого. Целитель был уже немолодой, седоголовый седобородый мужчина лет пятидесяти, которого называли стариком, а кое-кто и дряхлым стариком. Он был очень молчалив, невозмутим и флегматичен, ни на крики своих пациентов, ни на шутки за спиной не обращал внимания, размеренно и неторопливо делал свое дело. Стариком он себя не считал, что и доказал, недавно женившись на молоденькой и уже успев стать отцом. Руки у него были сильные и уверенные. Он залил рану травяной настойкой, стер лишнее с кожи вокруг и приложил свернутый кусок расстиранной, мягкой холстинки.

— Ни к чему столько возни с пустяковой раной, — бросил принц. — Перевяжи, да и все.

— Твое высочество, клыки кабана — коварное оружие, — медленно произнес лекарь, прилаживая чистый лоскут мягкой ткани. — Они несут не только рану, но и яд. Этот яд заставляет гнить раны. Зачем тебе, молодой человек, погибнуть из-за простой неосторожности в столь юном возрасте?

Услышав про «юный возраст», Эльфред фыркнул. Он чувствовал себя совершенно взрослым, даже зрелым мужчиной, и эти слова целителя показались ему хоть и простительными для старика, но чересчур высокомерными.

Повязка была наложена должным образом. Собрав все инструменты, лекарь вышел из алькова и пустил туда супругу принца, Эльсвису. Она тревожно взглянула на мужа, но, заметив веселые искорки в его глазах, улыбнулась сама. Молодая женщина легко вспыхивала румянцем, как все белокурые и рыженькие.

Эльфред был у ее отца в гостях, когда Эльсвисе еще не исполнилось пятнадцати, и тогда же стал оказывать ей знаки внимания, отваживая других молодых людей.

Священник твердил девушке, что это дурно, ибо отроки и отроковицы должны вести себя очень скромно и ждать, кого им Господь пошлет в пару, или кого выберут родители. И потому Эльсвиса не решалась поднять на Эльфреда глаза, но жарко краснела при каждом его слове, обращенном к ней. Она не была влюблена в сына Уэссекского короля, но в ее возрасте душа девушки так широко распахнута любому чувству, что мимолетную симпатию они готовы признать за неземную страсть. Все случилось, как в сказке — Эльсвиса поверила, что любит Эльфреда, а Эльфред спустя два года посватался к ней.

Оба они не до конца понимали смысл сделанного шага. Они связали свои судьбы навсегда, и при этом вряд ли руководились правильными соображениями. Принц думал о приданом и о том, что каждый мужчина должного возраста должен быть женат. К тому же дочь графа гаинов так хороша… А юная дочь графа пребывала в уверенности, что встретила свою единственную любовь. И потом, быть женой — это не то же самое, что быть дочерью. Жена все-таки хозяйка. Что за человек ее молодой муж, она понимала смутно, но готова была выполнять свои обязанности и стать ему хорошей женой.

Эльсвиса подала супругу новую тунику — алую, с трехцветной тесьмой, украшающей рукава и горловину, вынула из сундука ремень с красивой пряжкой.

— Король спрашивал о тебе. Стол уже накрыт, почти все собрались.

— Да-да. Я вижу, ты уже готова, — он оглядел ее, одетую в меру нарядно. — Хорошо.

Жена помогала ему одеваться.

— Один тан сказал мне, — робко начала она, — будто король желает, чтоб ты был рукоположен как можно скорее.

— Ну, душенька, согласись, уходить в епископы от затяжелевшей жены — поступок не слишком красивый. Даже бестолковый. Зачем тогда было жениться?

— Ну, так и что же? Ты не рассказывал мне, что твой отец настаивал, чтоб ты стал священником.

— Он не настаивал. Он полагал, что это возможно и даже хорошо.

— Но ты-то этого хочешь?

— Я? Может, когда-нибудь. Когда стану стариком. Лет в тридцать. Что ж… Кстати, что это за тан, который вдруг начал говорить с тобой о моих планах?

— Берн из Лонг Бега.

— А, человек королевы… — Эльфред оправил котту, затянутую поясом, и, повернувшись к жене, погладил ее по щеке. — Запомни, солнце мое, уж если кто заинтересован в том, чтоб я был рукоположен, так это королева.

— Вульфтрит?

— Разумеется. Пока ее сыновья еще очень молоды, я для них — самый серьезный соперник за трон. Ты знаешь, власть берет тот, кто сильнее, у кого больше сторонников. Кроме того, возможно, ты слышала, что, когда мне было пять лет, папа Римский короновал меня. Ты слышала об этом?