Ольга Громыко

Кому в Навьем царстве жить хорошо

(цикл "Сказка - ложь, узнайте правду")
Вешним утром, ранним солнышком выехал я из терема батюшкиного; матушка сонная проводить вышла, котомку в дорогу дальнюю собрала, платочком на прощание помахала. Налево махнула - озеро в чистом поле стало, направо лебеди по нем поплыли, еще раз налево - вороны полетели, каркают отвратно, направо - из сырой земли какой-то богатырь расти начал, шелом с купол теремной. Спешился я поскорее, отнял у матушки платочек чародейский, пока, чего доброго, рек огненных либо лесов дремучих не намахала, давай поле в порядок приводить.
- Извини, Семушка... - зевает матушка, на ветру утреннем ежась, снова я платочками с батюшкой твоим попуталась...
- Ничего, матушка, ерунда, - пыхчу я, а с самого пот градом: упрямый богатырь попался, так и норовит землю разломать и на волю выбраться, глазом налитым недобро ведет. - Вороной больше, вороной меньше... а платочек я и сам взять собирался, да забыл... чтоб тебя, окаянного!
Запихал я богатыря под землю, пот утер. Руки в озере ополоснул, оно и истаяло, травой взялось, лебеди же былинками обернулись. Вороны так и разлетелись, не собрать.
- Бывай, матушка, не поминай лихом!
- Возвращайся поскорей, дитятко!
Хорошая у меня матушка - ни тебе слез, ни причитаний, ни уговоров-отговоров: благословила наскоро, в щеку походя лобызнула и в терем досыпать вернулась. Понимает, что доброго молодца навеки под крылышком не удержишь, пущай с малолетства к подвигам привыкает.
Сел я на доброго коня, сивого жеребчика, поводьями тряхнул - и только поминай как звали!
Эх, знать бы еще, где те подвиги искать! Полдня без толку в седле протрясся, хоть бы упырь какой навстречу выскочил. Уже и конь еле ноги переставляет, на всадника мрачно косится, да и у меня от зада отсиженного одни воспоминания остались. Чую, так он на седле и останется...
Впереди река показалась, а за ней город какой-то, маковки церковные на солнце горят. Ну, думаю, перееду реку - сяду да покушаю, на траве-мураве сосну малость. Тут и дорога как раз в мост уперлась. Не шибко прочный, деревянный, да коня со всадником выдержит, не переломится.
Только я на мост - конь подо мной споткнулся, черный ворон на плече встрепенулся, позади черный пес ощетинился. Свистнул я плеткой для порядка:
- Моста не видели, бестолочи? А ну марш вперед!
Конь хоть бы вид сделал, что испугался. Только хвостом махнул:
- Как же, раскомандовался! Вот слазь и иди вперед пеш, не чуешь - мост трещит да гнется, под ногами ровно живой шевелится?!
- И сидит под тем мостом кто-то незнакомый, - рычит Волчок, носом черным поводя, - пошто затаился, не сказывается, а? Тать, поди!
И Вранко вслед за ними:
- Сто лет живу, моста этого не помню! Не к добру!!! Кар-р-р! Кар-р-р!
Послушался я, слез. И впрямь - вовсе негодящий мост, каждый шаг волной отдается, вперед бежит. Доски новые, да положены вкривь и вкось, не к тому месту руки мастеровитые приставлены были. Берега у речки крутые, не видать, кто там под мостом схоронился. Остановился я посередь моста, призадумался:
- Сбегай, Волчок, разведай, что там да как!
- Вот еще, - трусовато щерится пес, - я и отсюда брехнуть могу... Гав!!!
Тут мост как зашатается, опоры понадломились, доски поразъехались, взвыли мы на пять голосов - вместе с татем неведомым - да в реку!
А воды-то в реке всего ничего, псу по шею, коню по колено, я же с головы до ног измочился - плашмя упал, думал, тону, ан нет - побарахтался и сел. Ощупал себя - вроде цел, не отбилось ничего нужного. Вокруг доски плавают, течение к ним примеривается, вниз по реке утягивает. Над нами ворон кружит, сверху доносится:
- Я же говорил! Мудрых птиц слушать надобно!
- Сам же и накаркал! - брешет пес, отряхиваясь.
Откинул я волосы с лица, огляделся - больше нас стало. Подымается из пучины речной неглубокой молодец незнакомый, конопатый, упитанности немалой, в кольчуге поржавленной, с булавой шипастой наперевес, молвит неуверенно:
- Ну, чудо-юдо поганое, теперь держись - пришел я твоей крепости испробовать, дай-кось попытаю, что опосля удара богатырского выдюжит - моя булава али твоя голова?!
- Ты что, - говорю я злобно, воду сплевывая, - ошалел?! Какое я тебе чудо-юдо, да еще поганое? Я тебе сейчас твою булаву о твою же хребтину пообломаю, чтобы знал впредь, как честным людям мосты подпиливать!
Пригорюнился молодец, снял шелом, почесал кудри рыжие. Смачно вышло, со скрипом.
- Извиняй, добрый человек, обознался... Сказывали мне бабки знающие, что, ежели через воду текучую в месте безлюдном мост перекинуть, в полночь всенепременно чудо-юдо на него пожалует, тут-то его и хватать надобно, пока тепленькое!
У меня так глаза на лоб и полезли.
- То ли я от падения умом тронулся, то ли полдень сейчас самый что ни есть жаркий да светлый!
- Ночью-то оно того... боязно... - мнется молодец.
- А мост зачем подпилил, дурень эдакий?
- Дык... чтоб врасплох застать... а то вдруг оно на меня кинется?
- Еще бы ему не кинуться... - цежу я сквозь зубы, подымаясь да пиявку из-за ворота выкидывая. - И кто ж тебя, такого удалого да смекалистого, на белый свет породить сподобился?
- Семен я... - басит молодец. - Ильи Муромца сын...
Позабыл я всю свою обиду:
- Так ты же брат мой двоюродный да тезка в придачу: я Семен - Кощеев сын, наши матери друг другу сводными сестрами приходятся!
Возрадовался Семен Муромец, сгреб меня в охапку - только кости затрещали.
- Слыхал я про тебя, братец, жаль, прежде свидеться не довелось! Куда путь-дорогу держишь?
Отдышался я маленько после объятий богатырских:
- Ищу я цветочек аленькой, а иду куда глаза глядят - не знаю я, где тот цветочек искать, может, по пути что сведаю. А ты зачем на чудо-юдо засаду строишь?
- Прославиться решил, - вздыхает тезка. - Чтоб как батюшка! А то все "Муромцев сынок" да "Илюшин отпрыск", аж во рту кисло. Мне батюшкина слава без надобности, своей бы разжиться!
- Вот те и разжился! - с берега лает пес. - Кощеева сына мостом пришиб, не всякий так-то сумеет! Суму, суму лови, хозяин, уплывает!
Уставился Муромец на Волчка, уши мизинцами прочищает:
- Вот те раз, а ведь всего-то одну чарку для храбрости и выпил!
Не до разъяснений мне - сума-то и впрямь уплыла да потопла, а в ней одежа запасная, еды на три дня и книжка чародейская.
Тут ворон ко мне на плечо присел, когтями в наплечник кожаный впился:
- Тридцати верст не проехал, все припасы сгубил! Не к добру!!! Кар-р-р, кар-р-р!

Отмахнулся я от вещей птицы, пошел к берегу, сапогами хлюпая. Ничего, едой да одежей всегда разжиться можно, а книжку я и так назубок знаю, на всякий случай брал.
- Не печалься, Сема... - утешает меня Муромец, коня своего богатырского, бурого да лохматого, от куста отвязывая. - Я виноват, мне и ответ держать - поехали на торжище в славный город Колдобень, кольчугу мою купцам сбудем, на квас пропьем, на калачи проедим! Город-от за горушечкой, рукой подать.
Покосился я на него с усмешкою:
- Ну и безлюдное же место ты для моста выбрал, братец...
- А какая ему, чуду-юду, разница? - хорохорится Муромец. - Зато мне польза великая: головы срубленные тащить недалеко, а в случае чего за стенами белокаменными отсидеться можно...
Оглядел Сивка кольчугу богатырскую, всхрапнул жалостливо:
- Ну, ежели кузнецу на лом всучить сумеете, может, по черствой баранке на брата и разживетесь...
- Вот и ладненько,- говорю, - а ежели на квас не хватит - коня моего на мыловарню продадим.
Прикусил Сивка удила, оставил шутки строить.
Заехали мы в город, сыскали кабак почище, спросили питья хмельного да закуси. Отговорил я Муромца кольчугу продавать - не сумой единой жив путник, сподобился перед дорогой пару монет в пояс зашить. Выпили мы за знакомство, разговорились. Хороший, кажись, Сема парень; чуток простоватый, зато души добрейшей и слову своему верен.
- Ты, Кощеич, не серчай на меня за мост да суму, вот совершу подвиг, разживусь деньжищами и покрою твой убыток.
- Какой подвиг-то, Сема? Полчища басурманские давно копья сложили, торговлей живут, чудо-юдо последнее твой батюшка прикончил, цари и те промеж собой замирились.
Вздохнул Муромец горько, до дна чарку осушил.
Подступила тут к нам голь кабацкая - мужичонка ледащий, в одежонке худой. Мнется у лавки, облизывается:
- Ох ты гой еси, богатыри могучие, народные заступнички, а не лепо ли вам человека от лютой смерти похмельной избавить, поднести хоть на донышке?
Посмеялись мы, налили голи кабацкой чарку зелена вина да зелен же огурец в придачу пожаловали. Все равно уже кем-то надкушенный.
Опохмелилась голь кабацкая, повеселела:
- Вот спасибо, добры молодцы, не дали пропасть! Дам я вам за то совет мудреный: не связывайтесь с девками, от них все беды.
Мне ли девок бояться - на какую гляну, та и растает, да ни одна еще по сердцу не пришлась. Батюшка все посмеивался: "Тебе, Сема, по матушке прозываться надобно - Прекрасный: и волос ее золоченый, и очи зелены кошачьи, только что стать молодецкая".
- Проку с того совета! Вот кабы подсказал, где цветочек аленькой сыскать, я бы тебе цельный ковш поднес.
Призадумался мужичонка, головой качает:
- Слыхом не слыхивал я про такое чудо, а значит, нет его вовсе на белом свете. Кабы был, уж непременно в кабаке сказывали бы! Заезжали к нам и купцы берендейские, и служивые кусманские, и торговцы ордынские, про края свои баяли, цветочка же не поминали. Вот только с пустошных земель, лесов нехоженых, дорог неезженых, где солнышко садится, отродясь никто не приходил. Подавались в те дурные места иные богатыри, славы ратной да подвигов великих искать; сыскали, видать, на свою головушку - ни один не вернулся.
Вижу, у Муромца глаза загорелись.
- Может, и мне счастья попытать?
- Невелико, - говорю, - счастье - голову в дурное место свезти да там ее и сложить. Добры молодцы подвигов не ищут, те их сами находят. Вот кабы с умом в пустошные земли наведаться, на рожон зазря не лезть, авось и сыскали бы чего.
Молвит Муромец в шутку:
- Хошь, Сема, тем умом быть? А я тебя обороню, ежели чудище какое на кудри твои буйные покусится.
Кудрей у меня отродясь не бывало, приплел Сема для красного словца, а вот самого ровно барашка стричь можно.
- У меня за плечом тоже не прут ивовый, а меч-кладенец родовой, и махать им я сызмальства обучен. Может, и впрямь за цветочком в земли неведомые податься, дорог исхоженных напрасно не топтать?
Пожали мы друг другу руки:
- Будь же ты мне не просто братом-родичем, а другом-побратимом верным, коему в бою смертном без опаски спиной доверяются!
Голь кабацкая между нами влезает:
- А ковш обещанный?!
- С цветочком вернемся - проставим!
Пригорюнился мужичонка:
- Вернетесь вы, как же... с цветочками аленькими - по два на могилку!
Ну да нам голь трусливую слушать не с руки. Закупили припасов в путь-дорогу дальнюю, выспросили, как из города ловчей выехать, да и повернули коней вслед за солнышком.
Начались вскорости земли пустошные, травой сорной поросшие. Селились тут раньше люди, да повывелись - пустые срубы где-нигде стоят, провалами оконными щерятся. Сказывал кабатчик, будто волкодлаки на пустоши водятся, из лесов нехоженых к жилью за поживой тянутся, по ночам у стен городских воют, да к нам они не вышли, остереглись. Волчок к лошади жмется, как что треснет в кустах - на седло ко мне вспрыгнуть норовит, зубами со страху щелкает.
- Да уймись ты, песий сын! Чуешь кого али дурью маешься?
- Чуять не чую, да ты ж сам говорил - на рожон не лезть!
- Так оттого ко мне на голову лезть надобно?!
- Ты, хозяин, пользы своей не понимаешь! Ежели волкодлак на тебя из засады бросится, я его на подлете встречу!
Доехали мы до развилки, глядь - лежит на ней валун, с боков обтесанный, а на верховине каменной молодец чернявый сидит, семечки лузгает, шелухой поплевывает. На волкодлака вроде не похож, в ухе серьга серебряная, взгляд хитрый с прищуром. Конь буланый вокруг камня траву щиплет, поводья по земле тянет. Волчок осмелел, облаял издали.
- Гой еси, добры молодцы! А я уж замаялся вас ждать, все семечки подъел, хоть ты обратно поворачивай!
Переглянулись мы с братом непонимающе:
- Мы-то и впрямь добры молодцы, да только что-то не припомним, чтобы с тобой о встрече уговаривались.
Расправил парень плечи, так с груди шелуха приставшая и посыпалась:
- Я Семен Соловей, по батюшке Васильевичем кличут, из царства Лукоморского, стольного города Лукошкина.
- Эге, - говорю, - это не тот ли Соловей, что к моей матушке сватался, да проворовался некстати?
- А мой батюшка ему за покражу короны царевой чуть голову не снес? подхватывает Муромец. - Слыхал я, что он потом разбойником заделался; бывало, притаится в кустах у дороги, возка купеческого дождется да как засвищет! Лошади понесут, возок с добром по кочкам разметут, а он потом собирает...
- Ага, - всхрапывает Сивка, - он еще как-то глухой ночью моего батюшку со двора свести пытался, да оплошал: батюшка как двинул копытом - конокрад по грудь в сыру землю ушел, едва откопали!
- Ты, хозяин, кошель-то проверь... на всякий случай... - лает пес.
Тут молодец как возрыдает слезами горючими:
- Вот так всегда, как помяну батюшку, немедля татем да конокрадом нарекут! Мол, яблочко от яблони... Хоть ты сиротой без роду-племени назовись, чтобы люди меня не сторонились!
Устыдились мы с Муромцем:
- Прости ты нас, злоязыких, и впрямь негоже отца сыну в упрек ставить. А ты сам каков человек будешь, мастеровой аль торговый?
- Да вор я, вор, - безнадежно отмахнулся Васильевич, - сызмальства мастерству воровскому обучен, а нынче уж поздно иное ремесло постигать. Вот кабы мне такую работу, где только воровать и надобно, уж я бы не оплошал, честным трудом жил!
- Не слыхал я о такой работе... - говорит Муромец в раздумье. - Разве что купцом али казначеем, да и там, ежели попадешься, места живого не оставят. А в чужедальних землях искать не пробовал?
- Второй год ищу... - вздыхает Семен Соловей. - И меня уже по трем царствам-государствам ищут... Не с голоду же мне было помирать, горемычному...
- А что ж тебе от нас надобно, Васильевич? Зачем поджидал-то?
- Да вот, - стучит Соловей по камню, - приметил на свою беду. Так бы ехал и ехал, горя не зная, ан глядь - на валуне придорожном надпись выбита. Прочитайте-кось, сами поймете.
Мнется Муромец:
- Ты бы, Сема, вслух почитал, что ли... А то мне отсюда не видать, уж больно буковки махонькие...
Усмехнулся я понимающе, уважил неграмотного:
- "Направо поедешь - себя спасать, коня потерять, налево поедешь коня спасать, себя потерять, прямо поедешь - женату быть, назад поедешь трусом слыть". Нет, назад точно не поедем.
Волчок камень со вниманием обнюхал, лапу над ним задрал:
- И прилежный же писец выискался - цельный год, поди, долбил без устали! Навряд ли шутки ради... Ну да я быстрей управился!
Сема Соловей сверху на пса косится, спускаться не спешит:
- Вот и я думаю: не для красы он здесь положен - добрым людям на упреждение. Битый час сижу, выбрать не могу - и так плохо, и эдак нехорошо. Решил двух путников дождаться, жребий бросить да разделить дорожки по справедливости.
Сема Муромец ладонь ко лбу приложил, в даль вгляделся - ни по одной дороге встречного не видать!
- Нам жребий бросать не с руки, вместе приехали, вместе и выбирать будем. Тебе, Сема, какая больше глянулась? Вернее, какие две - меньше?
- Давай, - говорю, - Сема, мы тебя женим! Эвон ты у нас какой молодец справный, поутру щетину нож вострый едва берет. Сыщем невесту тебе под стать...
- Бородатую, что ли? - хмыкает Муромец. - Нет уж, спасибо, видал я, что женитьба с добрыми молодцами делает - ни медовухи тебе выпить, ни к девкам на село завернуть. Прямая дорожка, поди, дальше с левой сходится! Давай лучше я у тебя в дружках похожу.
- Ну, ежели сыщешь девицу краше моей матушки, так уж и быть - женюсь.
Муромец только хохотнул, тетку свою, Василису Прекрасную, вспоминая.
- Направо тоже как-то не тянет,- размышляю я вслух.- Коня жалко, как-никак, друг верный, да и матушка огорчится. Все-таки прямо нам, Сема...
- А может, налево? - говорит Муромец с надеждою. - Авось пронесет!
Поглядел я налево - дорожка ровная, не колдобистая, впереди лес зеленый видать. Кто его знает, что каменотес неведомый сказать хотел? Себя потерять - заблудиться, что ли? Эх, где наша не пропадала, не пропадем и в лесу! Глядишь, и Семе на подвиг наскребем.
Взмолился тут Семен Соловей:
- Если вы и впрямь налево ехать вздумали, возьмите меня с собой - все равно мне, беспутному, свет не мил, а там, глядишь, и пригожусь!
Придержали мы с Муромцем коней:
- Ты хоть с оружием управляться умеешь?
Сдвинул Соловей брови, подбросил на ладони четыре ножа булатных - и откуда только выхватил! - и давай в дуб за нашими спинами метать. Так около ушей и засвистело! Обернулись мы - а ножи по самую рукоять в дерево ушли, дупло беличье с четырех сторон закогтили.
Мы так рты и пораскрывали, только ворон крыльями трепетнул одобрительно:
- Ловок! Не к добру!!! Кар-р-р! Кар-р-р!
Приняли мы Васильевича в свою дружину малую, побратались с ним и дальше поехали.
Потянулся вдоль дороги лес нехоженый, бор вековой. Прямо сказать, ходить-то по нему особо и нечего - ни ягодников, ни орешника, одни мухоморы с поганками по кочкам хороводы отплясывают. Сумрачно в лесу, а как солнышко вниз покатилось, и вовсе неуютно стало. Пора бы и местечко для ночлега присматривать, пока кони впотьмах спотыкаться не начали.
На наше счастье, приметил Соловей избушку в стороне от дороги. Мы с Муромцем так бы мимо и проехали - неказистая избенка, приземистая, стены мхом поросли, крышу дожди вычернили, за деревьями на нет теряется. Из трубы дымок курится, слыхать, как ухват о горшок чугунный лязгает, заслонка печная дребезжит и голос старческий, надтреснутый, коту вороватому выговаривает. Потом и кота слышно стало - видать, от одних слов не раскаялся, пришлось веником помогать.
Завернули мы коней к избе, постучались в ставень распахнутый. Выглядывает в окошко старуха сморщенная в платке цветастом. Носом крючковатым потянула и сморщилась:
- Глянь-кось, доселева человечьего духа слыхом было не слыхать, видом не видать, а нынче сам на порог пожаловал!
Утер я рукавом лоб взопревший:
- Дух как дух, знамо дело - с дороги, а ты, бабушка, приветь нас ласково, накорми-напои, в баньке попарь, он и уйдет!
- Вот ишшо, баньку им топить, дрова переводить! Небось из ручья напьетесь, мухомором зажуете! Коль сюда добрались, пущай вас и дальше черти несут, зареклась я незнакомым молодцам дверь отпирать. Развелось вас тут, богатырей проезжих, честной Бабе Яге из дому выглянуть боязно - то в печь живьем засунуть норовят, то ступу угонят, давеча гуся-лебедя недосчиталась, только голова открученная да след богатырский на грядке с репой сыскались. Вон отсюда, проходимцы, пока метлу самометную на вас не спустила!
- Не горюй, бабушка, мы твоему горю подсобим - больше ни один лиходей в избу не войдет! Засучили мы рукава, на ладони поплевали:
- А ну-ка, избушка, стань к нам задом, к лесу передом!
Ухватили избу за углы и давай раскручивать! У Семы Муромца силушки немерено, я приколдовываю малость; Соловей тоже пыхтит, старается. Повернули избу, дверью к дереву ближайшему приставили. Окошки в избенке махонькие, нипочем Бабе Яге не выбраться. Высунула она нос крючковатый в щелочку, давай нас совестить: