Валерий Елманов

Сокол против кречета

Обреченный век #8
Нет мира на русской земле. Многое удалось сделать князю Константину, но против подлости и коварства бессилен и он. Ничем не брезгует Бату-хан в своих попытках уговорить сына-князя пойти против отца-царя.
Есть изменники и среди Мертвых волхвов. Кое-кто, обуреваемый гордыней и жаждой мести, готов всю Русь предать огню и мечу.
И скачут по ее дорогам несметные полчища врагов, подбираясь все ближе к златоглавой Рязани. А далеко в степи, близ реки Яик, уже кружит черное воронье над десятками тысяч защитников своей родины.
Валерий Елманов
Сокол против кречета
Мне в жизни всегда везло на хороших людей, с которыми во множестве сталкивала меня судьба. Всем им с огромной благодарностью за то, что они мне дали, порою сами того не подозревая, ПОСВЯЩАЕТСЯ.
Еще одно, последнее сказанье —
И летопись окончена моя,
Исполнен долг, завещанный от бога
Мне, грешному. Недаром многих лет
Свидетелем господь меня поставил
И книжному искусству вразумил…
    А. С. Пушкин
Пролог
Далеко-далеко, за Луковыми горами
Прикрыта дикими кустами,
На нем пещера есть одна —
Жилище змей – хладна, темна,
Как ум, обманутый мечтами,
Как жизнь, которой цели нет,
Как недосказанный очами
Убийцы хитрого привет.
    М. Ю. Лермонтов
Если путешественник последует от благословенных аллахом городов Мавераннагра[1 - Мавераннагр – местность между Амударьей и Сырдарьей.] прямиком через горные хребты Памира, соединяющие Тянь-Шань на севере и Тибет на юге, то он увидит на своем пути загадочное место, расположенное на северо-восточной окраине пустыни Такла-Макан. Это Турфанский оазис.
Обычный путник, изнуренный леденящим горным холодом и слепящим блеском девственных снегов Памира, а затем мучительным зноем, веющим не только с неба, но и от суровых раскаленных камней – единственных обитателей этой жестокой пустыни, навряд ли узнает о ней хоть что-нибудь интересное. Ему не до того.
Перебраться бы побыстрее через эти гиблые места да вступить в пределы великой Срединной империи – вот и все его мечты. Ему нет времени узнать даже название этой страны, которого, впрочем, у нее и не существует.
Китайцы в древности называли ее Сиюй, то есть Западный край, и концом ее считали Луковые горы – Памир и Алтай. У эллинов она называлась Серина, а местные жители в ответ на такой вопрос только недоуменно пожимали плечами. Они знают лишь название своего города и еще нескольких соседних.
Но это не означает, что они вообще ничего не знают. Жестокие зимние морозы, доходящие до сорока градусов, и еще более изнуряющая летняя жара – изрядная помеха для тех, кто хочет учиться.
Но для жаждущих знаний здесь зато имеется нечто иное. Ночью крупные, как китайское голубое блюдце, звезды с точно таким же нежным отливом, а днем – ослепительный блеск снежных вершин побуждают людей постоянно размышлять о высоком, хотя и недостижимом.
Да-а, светловолосые тохары – жители этой диковинной страны, где реки не имеют ни истока, ни устья[2 - Имеется в виду река Тарим, прорезающая пустыню Такла-Макан.], где даже озера постоянно меняют свои места[3 - Речь идет об озере Лобнор.], могли бы рассказать путешественнику немало интересного и поучительного.
Например, о том, как в таких тяжких условиях они ухитряются выращивать самый лучший в мире виноград, дыни, арбузы и абрикосы, как они дважды в году умудряются собирать со своих полей урожай, сколько усилий ими затрачено, чтобы защитить от смертоносных ветров хлопчатник, который сейчас надежно закрыт пирамидальными тополями и шелковичными деревьями.
Оазис в пустыне – само по себе великое и благодатное чудо, а когда он так заботливо ухожен, то чудо превращается в диковинную восточную сказку.
Ну а где сказка, там непременно должны быть не только отважные цари и герои, наподобие Гесера[4 - Гесер – герой многочисленных сказаний тибетских народов и уйгур. По одним преданиям, он был сыном горного духа, по другим, монгольским, отождествлялся с богом войны Дайчин-тенгри. Выступал как покровитель воинов, защитник стад, победитель чудовищ (мангусов) и податель счастливой судьбы, в том числе охотничьей удачи.], не только справедливые и грозные далха[5 - Далха (боги-хранители) – защищали от врагов и покровительствовали человеку.], обитающие в небе и в горах, но и злые оборотни-мангусы.
Если ты будешь внимательно слушать, то седобородый старик, польщенный таким искренним интересом, расскажет тебе и про многое другое. Например, про местных и чужих дрегпа[6 - Дрегпа (боги Тибета) – делились на шесть групп. В первую входили так называемые чужие, то есть относящиеся к чужим верам, преимущественно из индийского пантеона. Местные дрегпа относились к пятой, так называемой магической группе.], про загадочных лу[7 - Лу (те, кто ползает по земле и плавает в воде) – божества из разряда дрегпа. Относились к шестой группе – видимых богов.], обитающих у водных источников, про синего кузнеца Бала[8 - Синий кузнец Бал – один из наиболее известных дрегпа, бог кузнечного дела.], который живет совсем недалеко в горах, в своей пещере. Не забудет он и про злых тхеурангов[9 - Тхеуранг – божества в облике одноруких, одноногих и одноглазых существ, которые родились из жира космической черепахи. Олицетворяли собой различные атмосферные явления, вызывая снежные бури, штормы, град и ссоры между людьми.], которые по повелению Пехара[10 - Пехар – владыка тхеурангов.] время от времени насылают на их благословенные земли то иссушающую засуху, то леденящий душу мороз.
Словом, много чего расскажут местные жители. Но ни один из них никогда, особенно после захода солнца, не упомянет о творце зла Нодджеде, ибо владыка небытия и тьмы не просто суров и не просто несет зло. Он сам и есть это воплощенное зло. Даже яйцо, из которого он вышел, было черного цвета, темнее самой непроглядной ночи.
Безнаказанно поминать его имя может разве что архаг[11 - Архаг – в ортодоксальном буддизме хинаянского толка (хинаяна – малая переправа или малая колесница) целеустремленный человек, не зависящий ни от божеств милосердия, ни от посторонней помощи, который может по примеру Будды самостоятельно достичь нирваны, состояния абсолютного покоя.]. Но с тех пор, как города и их окрестности заполонили кочевые уйгуры, поклоняющиеся Мани, а также бородатые несториане, исступленно доказывающие, что все боги ложны, кроме одного, распятого на кресте, архаги куда-то исчезли. Может, они и есть, ибо не жить земле без святых людей, но где найти их?
Разве что в Дуньхуане, где молчаливые буддийские монахи денно и нощно сидят в своих пещерных кельях, очищаясь от скверны и отрешаясь от ежедневных забот и суеты этого мира. Но до Дуньхуаня далеко, а тут дом, хозяйство. Ну куда все это оставлять?
Да даже если и найдешь ты этого архага – что толку? «Будь светильником самому себе», скажет монах[12 - Знаменитая фраза буддистов хинаянского толка, поскольку они отрицали бога вообще, ставя на его место нравственный закон кармы (причинной наследственности).], и как знать, возможно, что он прав. Только очень уж это тяжко – светить самому себе.
А потому лучше попросту не упоминать ни о Нодджеде, ни о Черном человеке – его слуге, принявшем человеческий облик. С этим страшным слугой лучше не встречаться, и сохрани тебя Гесер от общения с ним….
Увидев этого незнакомца в черных одеждах, солнце мгновенно спряталось за тяжелые фиолетовые тучи. Конечно, можно утверждать всякое, но навряд ли было совпадением то, что едва высокий худой человек с резким злыми морщинами на лице и пронзительным взором свинцово-серых глаз миновал городские ворота, как немедленно полил дождь.
Впрочем, жителям древнего Гаочана, лежащего прямо у подножия Пылающих гор, как здесь называют заснеженные вершины Тянь-Шаня, незнакомец не причинил особого вреда. Он добросовестно уплатил за все, что купил на городском базаре, полновесными золотыми динарами, договорился о проводниках, которые отвезут его вместе со всем добром в горы, а на следующий день уже выехал, держа путь по направлению к Пещерам тысячи Будд, которые местные уйгуры называли Безекликом.
Вот только солнце ни разу не появилось в небе, пока он находился в Гаочане. Вот только торговцы потом так и не нашли, как ни искали, тех золотых динаров, которые вручал им, расплачиваясь за еду, мулов и прочее, незнакомец в черной одежде. Вот только умерла с выражением дикого ужаса на лице услужливая уйгурка, предложившая ему свое смуглое стройное тело, а другую – синеглазую и светловолосую славянку-невольницу, которую человек в черных одеждах купил тут же, в Гаочане, и увез с собой, больше никогда и никто не увидел. Вот только бесследно исчез тот небольшой караван, с которым незнакомец прибыл в Гаочан.
Совпадение? Возможно. Но слухи поползли. Поначалу они были туманными и неясными, но затем, когда с гор вернулся чудом выживший проводник – один из восьми, которые взялись сопровождать его за щедрую плату, кое-что стало ясно.
По его сбивчивым односложным репликам и не договоренным до конца фразам трудно было догадаться о том, что же все-таки произошло в горах. Люди поняли только одно. Даже не добравшись до Пещер тысячи Будд, Черный человек и все его спутники свернули куда-то в сторону и еще один долгий и томительный день блуждали по хаотичному нагромождению скал. Потом, уже в темноте, они остановились близ неприметной мрачной пещеры, надежно укрытой от человеческих глаз.
Проводник был смертельно напуган увиденным, а уцелел лишь потому, что бежал без оглядки, наплевав на остальных, с которыми незнакомец пообещал расплатиться наутро. И расплатился, подарив им безболезненную и быструю смерть, когда скалы, окружающие людей, вдруг зашевелились, угрожающе загрохотали и принялись швыряться огромными неподъемными валунами.
Укрыться в пещере возможности не было – вход в нее попросту исчез. Неприметная тропа, по которой поднимались люди, тоже куда-то пропала. Остался только безудержный гнев и ярость гор, осыпающих людей камнями, да еще черный скалистый базальт, внезапно превращающийся в трясину и смачно всасывающий в себя людей, под ногами которых вдруг распахивались бездонные провалы.
Проводник еще долго убеждал жителей Гаочана, что он рассказал истинную правду. Почему-то ему было очень важно, чтобы ему поверили. А потом, через три дня, он поклялся разыскать проклятую пещеру и черного человека.
Возможно, он действительно ушел бы на поиски, но не успел. Его нашли утром следующего дня, привалившегося к стене дома, где проживал горшечник Нияз. Лицо мертвеца было искажено от страха, а в широко раскрытых глазах застыл ужас перед какой-то запредельной тайной, за краешек которой он по глупости заглянул.
Но в его глаза никто не вглядывался. Уж очень не по себе было тем, кто его обнаружил. Да и чего в них всматриваться – все равно в огромных черных зрачках бывшего проводника нельзя было ничего разглядеть, кроме густого мрака всепоглощающей бездны.
Только тогда и стало людям кое-что понятно, но опять-таки не всем, а лишь знающим тайную суть вещей. Таких же – увы – всегда было мало в мире и по пальцам перечесть в торговом Гаочане, жители которого знают толк лишь в умении развлечь заезжих путешественников, чтобы те оставили побольше золотых и серебряных кругляшков в их широких поясах.
К тому же сам Черный человек еще долгое время – не один год – совершенно не беспокоил жителей города. В другой раз он появился, когда те, кто видел безумного проводника сопливыми мальчишками, стали уже совсем взрослыми, обзавелись семьями и точно такими же непоседливыми сорванцами, какими были они сами.
Но странное дело – они-то изменились, а вот незнакомец, который на этот раз был один, без каравана, остался прежним. Все те же острые морщины двумя хищными стрелами отделяли его хрящеватый нос от впалых щек, все так же презрительно были поджаты его тонкие губы, и все так же щедра его рука, которая охотно раздавала золотые динары.
Вот только черных дирхемов, которые ему протягивали торговцы, честно отсчитывая сдачу с многочисленных покупок, он не брал. Наверное, был богат и попросту не нуждался в сдаче.
Именно поэтому его и припомнили. Купцов, побывавших за свою жизнь в гостеприимном Гаочане не два, а десять раз, жители города могли и забыть. Очень уж много людей едут с верблюжьими караванами через этот самый Гаочан, вывозя нежный гладкий шелк и тонкую невесомую фарфоровую посуду голубоватого цвета из пределов Срединной империи в богатые города Италии и Прованса. Не меньше их следует и обратно – европейцам тоже есть что предложить для выгодного торга! Разве тут всех упомнишь?
Но вот человек, который не торгуется из-за каждого черного дирхема, который отказывается принять серебро, а расплачивается исключительно золотом, жителям города запал в память, как удивительно редкостная диковина.
И вновь все повторилось, как и в первый раз. Никто так и не запомнил, куда выехал небольшой караван, который вели три брата, нанятые за баснословные деньги – по десять золотых монет каждому. Братья же так потом никогда и никому не поведали, куда они ездили, потому что больше их никто не видел.
А потом, когда еще одно поколение сопливых мальчишек стало степенными мужами, незнакомец появился в городе в третий раз.
Вот тогда и прояснилось многое, но тоже далеко не все, потому что есть вещи, до сути которых ни один здравомыслящий человек докапываться попросту не станет. Разве что в мыслях. А то чревато, знаете ли.
Да и как тут не поймешь, когда сразу после его очередного появления и исчезновения весь город буквально начало лихорадить. Кроткие мужья чем ни попадя лупили своих жен, жены, будто обезумев от похоти, накидывались на чужих мужчин, дружные соседи начинали между собой злые свары, переходящие в побоища, а уж какая ругань царила на базаре из-за одного-единственного неудачного словца, и описать нельзя.
Через день, от силы два после ухода незнакомца все начинало утихать, а к исходу третьих суток соседи шли мириться, муж покупал жене в знак извинения нарядные бусы, а та, в свою очередь, еще долго вела себя тише воды и ниже травы, хотя каяться в тайных грехах не спешила – авось пронесет.
Глава 1
Первый блин комом
Он и в томах старинных книг
Отраву находить привык,
И, в непонятные места
Все углубляясь неспроста,
Он в них отыскивал слова
Для каббалы и ведовства…
    Вальтер Скотт
Так случилось, что очередное появление Черного человека совпало с въездом в город небольшого военного отряда монголов. Вел его Бату, второй сын Джучи, который в ту пору возвращался с добычей, награбленной в богатых городах империи Цзинь.
Воинов у него было довольно много, около полутора тысяч, включая раненых и увечных, но остальные в город не заходили, разбив свои юрты недалеко от высоких и толстых каменных стен.
Дело в том, что еще во времена Чингисхана молодой отважный Барчук, правивший Уйгурским индикутством[13 - Уйгурское индикутство образовалось в IX в., после того как основатель династии Баку Чин отнял у слабеющего Тибета города Турфан, Бэйтин, Карашар и Бугур. Соответственно индикут – что-то вроде княжеского титула у уйгуров. Образованное Баку Чином государство не было сильным в военном отношении, но сама местность, окруженная со всех сторон Тянь-Шанем, Тибетом и пустыней Такла-Макан, создавала почти непреодолимое препятствие для ведения захватнических войн.], куда входил и Турфанский оазис, и сам Гаочан, добровольно перешел в подданство к монголам. Впоследствии он столь успешно воевал и так сильно понравился потрясателю вселенной, что тот не только женил его на своей дочери Иль-Алти, но и назвал уйгурского индикута своим пятым сыном[14 - Пятым, потому что это было еще до рождения Кулькана, который появился на свет буквально за несколько лет до смерти Чингисхана.].
Выиграли от этого обе стороны. Чингисхан получал дань не только в виде благородного металла, но и людьми. Барчук посылал к монгольскому правителю образованных юношей, которых полководец назначал своими битекчи[15 - Битекчи (в переводе с тюркского писарь) – так называлась должность первых чиновников в империи Чингисхана. Кстати, самый первый из них, появившийся после разгрома найманов в 1204 г., по имени Тататунга, был именно из уйгуров.], а в войске монгольского хана с тех пор появился уйгурский тумен.
Кроме того, к немалой выгоде обеих сторон, оставался нетронутым великий торговый путь[16 - Имеется в виду Великий шелковый путь, как его стали называть через несколько веков.] – источник экономического благополучия жителей всех уйгурских городов.
Взамен Чингисхан давал своим новым подданным некоторые льготы, в том числе и строгое ограничение числа воинов, которых они обязаны были принять на постой в караван-сараях. Только в случае, если бы через Гаочан следовал сам потрясатель вселенной, это число можно было увеличить, но не более чем вдвое, со ста до двухсот.
Местные уйгурки были ласковыми и покладистыми, а хан – веселым и щедрым, да к тому же еще и молодым. Он не жалел своего семени, а уйгурки – ласк, и все были довольны, включая воинов его отряда и мужей этих уйгурок, которые радостно прятали серебро, получаемое от жен.
Довольны были и остальные местные жители. Ведь монеты в поясах воинов быстро заканчивались, и приходила пора продавать то, что они награбили в Срединной империи. Огромные куски нежного шелка, тонкие фарфоровые чашечки и многое другое уходило за бесценок, оседая в просторных ларях и сундуках хозяйственных гаочанцев в ожидании достойных покупателей.
Так длилось целых три дня, а утром четвертого в город вошел Черный человек. На этот раз он отсутствовал недолго, всего-то лет десять. Вид его был неизменным – суровое лицо и тяжелый взгляд серо-голубых глаз цвета грязного льда. Как обычно, он и на этот раз прямиком подался на городской базар, но затем двинулся туда, куда обычно не ходил, к ханскому дворцу, расположенному в северной части города, на высокой террасе и отделенному дополнительной стеной от всех прочих жилых кварталов.
Как его пропустили неподкупные и верные нукеры, зорко следящие, чтобы ни одно живое существо не проскользнуло в покои их повелителя Бату, – не скажет никто. Да и они сами тоже. Во всяком случае, трое из них, ибо впоследствии хан обнаружил их уже мертвыми.
От четвертого же добиться чего-либо вразумительного удалось бы разве что архагу, потому что на все вопросы начальника караула он только глупо улыбался, хлопал глазами, в которых не осталось ни капли разума, и обильная слюна стекала у него из приоткрытого рта.
Одним словом, когда Бату проснулся, то увидел человека в черных одеждах, стоящего совсем рядом и внимательно разглядывающего монгольского хана. Осмотр, по всей видимости, человека удовлетворил, и тогда он произнес свою первую фразу:
– Я думаю, что мы с тобой поладим.
– Ты кто? – встревоженно спросил Бату, лихорадочно шаря рукой под подушкой в поисках узкого стилета, который ему подарил один итальянский купец два года назад.
Одна сторона его лезвия была обильно смазана ядом, который действовал безотказно. Эта вещица приходилась весьма кстати, когда хану надо было устранить человека, заподозренного в неверности или лжи. Достаточно просто предложить ему совершить обряд крови, вознеся жертву Вечному Небу и Сульдэ.
При этом свое запястье Бату надрезал той стороной лезвия, на которой яда не было. Когда человек после совершения обряда умирал, ни у кого не оставалось сомнений в том, что он был лжив и таил в себе черные мысли, иначе бы он не умер. Ведь всем известно, как жестоко и беспощадно карает Вечное Небо тех, кто кривит душой.
– Ты ищешь его? – вместо ответа спросил человек в черном, и в его руках, как по мановению волшебной палочки, оказался стилет, уже извлеченный из ножен.
Хан сглотнул слюну и молча кивнул в ответ. Крикнуть нукерам, чтобы убрали наглеца, он почему-то не мог – горло перехватило, что-то невидимое властно сжимало его и не давало вымолвить хоть слово. Бату внезапно ощутил непонятную тяжесть в желудке и колющую боль в груди. Человек неторопливо провел большим пальцем по острому лезвию и удивленно посмотрел на густые, почти черные капли крови, выступившие из образовавшегося пореза.
– Это хороший нож, – похвалил он. – И лезвие у него тоже хорошее. Во всяком случае, острое. Хотя я видывал получше и поострее.
Он присел перед ханом на корточки и дружелюбно, можно сказать, доверчиво, протянул ему стилет.
– Нам надо поговорить, – предложил человек. – Если хочешь, мы можем сделать это здесь, а можем и поехать ко мне.
– Нам не о чем с тобой говорить, – обрел наконец дар речи Бату.
Вновь обретенный стилет придал ему спокойствия и уверенности.
– Я думаю, что нехорошо брать без спроса чужие вещи. Вечное Небо тебя непременно за это покарает, и очень скоро, – проворчал он, бросив взгляд на порезанный палец своего собеседника.
– Но оно же не карает тебя, когда ты без спроса берешь чужие города, насилуешь чужих женщин, а твои воины по твоему повелению отнимают чужие жизни, – удивился человек. – Неужто, терпя все это, оно покарает меня за сущую безделицу, тем более что я не украл твой нож, а вернул его тебе и сделал это добровольно?
– Ты можешь говорить что угодно, – великодушно разрешил хан. – Я позволяю тебе это. Что же до меня, то я беру не чужое, а свое, по праву воина и победителя. – Он немного замялся, но затем нашел еще более весомый аргумент в свою защиту: – К тому же я – любимец Вечного Неба, которое бережет меня для великих дел, – вспомнил он слова своего мудрого наставника Субудая, которые тот не раз говорил ему, многозначительно указывая пальцем на закат солнца.
– Любимец богов и отверженный богами. Это интересно, – задумчиво произнес человек в черном, размышляя о чем-то своем, и криво усмехнулся.
– Что ты там бормочешь? – подозрительно спросил Бату.
– Я говорю, что юный воин-хан и мудрый волхв могут найти общий интерес. Если мы с тобой объединимся, то навряд ли отыщутся силы, которые смогут помешать нам осуществить все, что мы захотим, – ответил тот.
– Твоя речь мутна, как воды Сейхуна[17 - Сейхун – Сырдарья.], и извилиста, как путь змеи в траве, – заметил хан. – Ты говоришь многое, но не сказал ничего.
– Я поясню, – успокоил его человек в черном.
– Зачем мне тебя слушать? – возразил Бату. – Ты глуп, говоришь о великих свершениях, а сам не знаешь, какой малый срок для оставшейся жизни отвело тебе Вечное Небо.
– Это не так, – спокойно ответил его собеседник. – Я и впрямь не знаю, сколько лет отвела мне судьба, но поверь, что ни завтра, ни послезавтра я не умру. К тому же ты давно не освежал лезвие, и яд уже выдохся. Хотя… на пару человек его еще должно хватить, – произнес он, подумав.
– Я не знаю, откуда ты слышал о яде, но понимаю, что был не прав, назвав тебя глупцом, потому что ты глуп вдвойне, – фыркнул молодой хан. – Если, как ты утверждаешь, его должно хватить еще на пару человек, то тем более хватит для тебя самого.
– Хорошо, – решительно кивнул человек в черном. – Тогда просто выслушай меня, и я уйду, как ты говоришь, умирать. У тебя будет время подумать над моими словами, а когда через три дня я приду к тебе – ты дашь мне ответ.
Через полчаса Бату, внимательно все выслушавший, но по-прежнему недоверчиво поглядывающий на своего собеседника, сказал:
– Ты похож на белых шаманов с крестами на груди. Они тоже обещали мне много радостей и счастья, но лишь тогда, когда я умру. – И усмехнулся: – Глупцы. Зачем мне их рай, если там не будет моих воинов и врагов, которых можно убивать?
– Я обещаю тебе все это еще при жизни, – напомнил человек в черном.
– Да, в этом ты поумнее, чем они, – согласился хан. – Право же, мне будет немного жаль, когда ты умрешь. Я люблю послушать занятные сказки.
– Это не сказки, – не согласился его собеседник. – Так будет на самом деле. Я помогу тебе, а ты – мне. Но я не тороплю тебя. Три дня – хороший срок, чтобы сложное превратилось в простое.
– А если больше? – полюбопытствовал Бату.
– Тогда, следуя неизменному закону круговорота, который справедлив применительно ко всему, даже к мыслям и словам, простое вновь начнет превращаться в сложное. Ты можешь запутаться, – быстро ответил человек в черном.
– Ты уже ухитрился меня запутать, – мрачно сознался юный хан. – Ты играешь со своими словами, как маленькие лисята с мышью, которую приносит им мать. Я доволен тем, что ты уходишь и что я больше никогда не увижу тебя живым.
Но он ошибался. Ровно через три дня юный хан, проснувшись, вновь увидел человека в черном, терпеливо ожидающего его пробуждения. Было не похоже, чтобы он накануне умер, ибо нежить не может кривить губы в насмешливой улыбке. Те, кого похоронили без соблюдения должных обрядов, вообще не могут улыбаться. Они пьют кровь молча, а скалят рот лишь для того, чтобы обнажить свои острые длинные клыки.
К тому же их время – ночь, и самый крохотный луч солнца обязательно причиняет им боль. Но ночь давно прошла, человек в черном стоял на самом свету, льющемся из узкого оконца комнаты, в которой спал Бату, и это не причиняло ему никакого неудобства.
Стараясь не показать своего удивления, юный хан одобрительно заметил:
– Ты сдержал свое слово. Это хорошо. Так поступают настоящие воины. Теперь я готов выслушать тебя внимательнее. Но я не могу договариваться о чем-либо с незнакомцем. В тот раз ты даже не удосужился назвать себя и свой род, если только у шаманов вообще бывают родичи. Как твое имя, играющий словами?
– Какое все это имеет значение? – равнодушно пожал плечами человек в черном. – Рода лишился еще мой отец.
– Если его изгнали из рода, значит, он был плохой человек, – поучительно заметил Бату.
– Он был великим волхвом! – впервые вышел из себя человек в черном. – И не род изгнал его, а он сам ушел, потому что эти глупцы то и дело лезли в его дела и поучали: «Это нельзя делать, ибо оно преждевременно, а так нельзя поступать, ибо оно чревато». На самом деле они просто завидовали его уму, потому что он знал больше, чем все они вместе взятые. Они даже запретили ему читать свитки Первых людей, говоря, что знания, которые содержатся в них, станут опасны в его руках. И тогда он украл сокровенные свитки и ушел в эти края.
– Тот, кто ворует у своих, подлежит смерти, – поучительно заметил Бату. – Так говорит Яса моего великого деда.
– Это было давно, – человек в черном пренебрежительно отмахнулся. – Так давно, что дети, которые впервые увидели его, превратились в седых стариков и умерли. Теперь одряхлели даже их внуки.
Он не потратил это время впустую, изучил свитки и узнал, как можно добиться власти над миром.
– Твой отец так же глуп, как и ты, – фыркнул юный хан. – Я и без свитков знаю это очень хорошо. Достаточно победить своих врагов, и все.
– Но ты не знаешь, как их победить, если с тобой будет всего сотня, а против тебя встанут пять или десять туменов, – строго заметил человек в черном.
– На такое не способен никто, – мотнул головой Бату. – Даже мой великий дед, потрясатель вселенной[18 - Имя Чингисхана после его смерти стало настолько священным, что даже его дети и внуки перестали его употреблять, копируя мусульман, употребляющих слово «Аллах» преимущественно во время молитв.], не смог бы одолеть врага, если бы у него было так мало воинов.
– А ты сможешь, – твердо произнес его собеседник. – Сможешь и это, и еще многое другое, потому что я подскажу тебе, как это сделать.
– Но если все на самом деле так, как ты говоришь, то зачем тебе я, человек без имени? – недоверчиво уточнил Бату.
– Что до моего имени… – Человек в черном ненадолго задумался, уставившись в синюю атласную подушку, валявшуюся у его ног, затем поднял голову и хитро улыбнулся. – Ты, кажется, заметил, что я хорошо играю словами? Думается, очень скоро ты убедишься в том, что я умею играть не только ими одними. Так что называй меня Горесев. Горесев, сын Изгоя. Если ты будешь делать все, что я скажу, то мы с тобой посеем много горя. Так много, что я в полной мере оправдаю это имя. Что же до власти над миром, то мне она ни к чему. Но у меня есть долг мести, который оставил мне в наследство отец, и уплатить его я обязан.
– Пока у меня очень мало воинов, – перебил его Бату.
– Для начала хватит и тысячи, которую ты пошлешь туда, куда я тебе скажу. После того как они сделают то, что им повелит хан, Русь окажется совсем беззащитной перед твоими воинами. Тогда и только тогда ты сможешь переломить ей хребет, – заверил его Горесев.
– А мне хватит воинов, чтобы одолеть другие страны? – жадно загорелись глаза хана.
– Конечно. Если серый кречет[19 - Серый кречет, держащий в когтях черного ворона, был изображен на знамени Чингисхана. Выбор птицы не случаен. По преданию, кречет был покровителем всего рода Чингисхана, так как его бедный предок Бадуенчар жил исключительно благодаря охоте своего прирученного кречета (прим. В. Яна).] победит белого сокола[20 - Сокол русичей – на гербе Рюрика и всех его потомков был изображен сокол.] русичей, то что ему десять глупых болтливых сорок!
– Что ж, я согласен, – важно кивнул Бату. – Говори, что нужно сделать.
– Есть на Руси озеро, именуемое Плещеево. А возле него лежит большой камень. Он не простой. Это оберег всей Руси. Он – ее сердце. Пока оно цело, можно победить их воинов, сжечь их города, сровнять с землей их капища, вывезти все золото и серебро, но Русь рано или поздно воспрянет из пепла и поднимется на ноги, ибо сердце все равно будет продолжать биться в ее груди. И тогда первым, кому придется плохо, будет сам завоеватель, а если он не доживет до этого страшного часа, то удар придется по его сыновьям, внукам или правнукам. Поэтому нужно в первую очередь уничтожить ее оберег. Я помогу твоим людям пробраться незамеченными. Мне легко это сделать. Главное, чтобы твои воины не проходили рядом со святыми местами. Возле них морок, что я наведу, пропадет.
– Я знаю, – перебил его Бату. – Ты говоришь о тех больших каменных юртах, в которых молятся их шаманы в таких же черных одеждах, как у тебя.
– Нет, – отрезал Горесев. – Их новых капищ с крестами можно не опасаться, не считая тех, которые построены на старых заповедных местах, но таких не так уж много. Я же говорю про другие места, где русичи молились своим богам не сотни, а тысячи лет. На всем пути твоей тысяче, если люди не отклонятся от дороги, встретится только одно из них, да и то далеко в стороне. Слушай дальше. Слушай и внимай…
Вот тогда-то и появился в Диком поле невесть откуда тысячный монгольский отряд. Почему-то никто не обращал на него внимания, и он преспокойно миновал бы рязанские земли и так же незаметно переправился бы через Оку, скрывшись в дремучих муромских лесах, если бы командир отряда не решил свернуть немного в сторону.
Он не был жадным. Но одно дело – миновать маленькие городки, где нечего взять, кроме нескольких серебряных монет и пленных, которых за собой все равно не потащишь. Тут соблазн невелик, и одолеть его легко. Совсем другое дело – столица всея Руси. Тут монет должно оказаться столько, что можно уплатить калым за сотню степных красавиц, какую бы высокую цену ни назначали их жадные отцы.
Тысяцкий Тудкан не нуждался в сотне жен, ему вполне хватило бы и одной, но старик Мугэду – слыханное ли дело – требовал за нее тысячный конский табун. Как удалось узнать Тудкану, эту цену отец его ясноглазой звездочки заломил для того, чтобы слух разнесся по всей степи. Люди будут интересоваться, что же за красавица выросла у него, если он требует так много. Донесется и до ушей хана, а там как знать…
Тудкан славно сражался под началом юного хана Бату. Как подобает хорошему воину, он не начинал грабить врагов, пока сражение не закончилось, но он и не был брезглив в поисках добычи. Даже пленных, подлежащих смерти, он не просто убивал, а усердно вспарывал каждому из них живот, старательно копаясь во внутренностях и разыскивая драгоценности, которые те могли проглотить, в надежде сохранить их от злобного степняка.
Усердие не прошло даром. Всего через два года он вернулся в свой улус почти богачом, который в состоянии купить целый табун в сотню голов. Но сотня – не тысяча, а только ее десятая часть. Получалось, что молодому сотнику нужно столь же старательно воевать еще двадцать лет, чтобы получить возможность жениться на своей избраннице.
А тут прямо в руки свалилась такая удача, причем дважды подряд. Первый раз она улыбнулась, когда хан Бату повелел именно ему, Тудкану, возглавить тысячу. И не просто возглавить, а дал ему поручение, за выполнение которого обещал не оставить своей милостью.
Второй же, когда рязанские смерды, схваченные на пути следования его тысячи, в числе всего прочего рассказали, что они направляются в Рязань на строительство городских стен, которые до сих пор толком не возведены.
«Хан, скорее всего, сдержит свое слово, но щедрость бывает разная, – рассуждал Тудкан. – Вдруг он сочтет, что табун в сотню голов – достаточная плата за то, что я выполнил все как надо. Тогда у меня будет две сотни, а мне нужна тысяча. Если же я возьму этот беззащитный город, в котором каан русичей хранит свою казну, тогда мне хватит добра и на тысячный табун, и на покупку украшений, и на то, чтобы за мою звездочку трудились рабыни, а она только повелевала, сохраняя нежность своих ручек для страстных ласк своего любимого мужа».
И тогда Тудкан самовольно изменил путь, указанный Горесевом.
Изменил и… погиб.
Во второй раз хан Бату, так и не дождавшийся возвращения своих воинов, вынужден был сам ехать к старому шаману. Цепкая память не подвела воина, и он вспомнил узкую дорожку в хаотичном нагромождении скал, по которой первый раз вел его в свою пещеру Горесев.