ОТПЕТЫЕ ПЛУТОВКИ
начался дождь. Накрапывать стало, как только я выехала из города. Небо
серое, мутное, я в машине поежилась и включила печку, тогда и подумала: "Кой
черт я туда еду?" Можно было вернуться. Честно говоря, вернуться очень
хотелось. Выпить чаю и лечь в теплую постель. И наплевать на Димку, пусть
говорит, что угодно. Если бы у меня ума было побольше, так бы и сделала, но,
видно. Бог обидел меня разумом, зато упрямством наградил ослиным, и я
продолжала ехать вперед, вглядываясь в темноту за лобовым стеклом. А дождь
потихоньку разошелся и где-то на полдороге перешел в тропический ливень.
Теперь моя затея выглядела просто дурацкой.
причем из этих сорока пяти километра три надо было пилить по проселочной
дороге. Я представила, что там сейчас творится, и всерьез засомневалась:
удастся ли мне сегодня заночевать под крышей. Да если и доберусь, радость
небольшая: в доме холодно, сыро. Можно, конечно, податься к соседке, тете
Кате, она будет рада. Выпить чаю из самовара, потом забраться на печку и
слушать дождь за окном. Я взглянула на часы: девять. Если дорогу не размыло,
через полчаса буду в деревне, тетя Катя смотрит телевизор до десяти.
включателем, "дворники" заработали, но как-то подозрительно неритмично. Мне
опять захотелось вернуться. Необязательно домой, можно к папе. Я вздохнула.
Конечно, придется объяснять, почему явилась на ночь глядя. Папа расстроится.
Димку он терпеть не мог, хотя от меня это скрывал. Однако на прошлой неделе
папа не выдержал и после очередной нашей с Димкой ссоры сердито заявил: "Я
твоему мужу морду набью", - что было на моего отца совершенно не похоже.
следовало, хотя, если разобраться, не последнюю роль в этом браке сыграл
отец.
учительницей, потом завучем, а затем и директором. Может, она и в самом деле
была замечательным педагогом, но на меня у нее времени не хватало. Сколько
помню себя, мама приходила домой усталой, падала на диван и говорила: "У
меня сил осталось - еле-еле телевизор посмотреть". Зато у отца для меня
всегда было время: и на рыбалку с собой возьмет, и на лыжную прогулку, а на
концерте в музыкальной школе он всегда сидел в первом ряду: огромный,
веселый, добрый.
перешла в восьмой, отца посадили. Трудно объяснить, что я пережила тогда.
Было это чудовищно, в особенности то, что мама сразу же развелась с отцом.
Она кричала: "Жулик, ворюга бессовестный, опозорил семью, пусть сгниет в
тюрьме!" Для меня отец стал страдальцем и едва ли не героем, что-то среднее
между Робин Гудом и Котовским. Я писала ему длинные письма, ждала
почтальона, ревела, если ящик оказывался пустым, и целовала конверт,
подписанный отцовской рукой. Мне было наплевать, что о нем говорят другие,
я-то знала: он лучше всех.
охотно встревал отчим (мама через полгода после ареста отца вышла замуж),
потом у меня появился брат, в общем, в восемнадцать лет я оказалась в
квартире отчима, предоставленная самой себе. Я училась в институте, по
вечерам мыла полы в поликлинике, откладывала каждую копейку и с нетерпением
ждала, когда вернется отец. Наконец этот день настал.
выбирала ему одежду - на это ушли почти все мои сбережения. Я и помыслить не
могла, что он появится в городе в чем-то старом или, спаси Бог, в тюремном.
Боялась, что в этом случае он будет чувствовать себя неловко. Как только я
его увидела, все это мне показалось страшной чепухой: отец мог быть одет во
что угодно, хоть в полосатую робу, он все равно оставался самим собой. Он
был лучше всех.
сумасшедший и нес на согнутом локте, как в детстве, пока я, пряча лицо на
его груди, не попросила, шалея от счастья:
отцу больше нравится так.
хотя поначалу возникло много проблем: отцу трудно было устроиться на работу,
соседи злословили, да мало ли всего... Главное, мы были вместе. Отец был
счастлив, я это видела, чувствовала и порхала, словно на крыльях.
нужен возлюбленный, а у тебя что? Женька, Игорь, телефон целый день трещит,
а в кино табуном идете.
чтобы Игорь потерял для меня всякую ценность. В парнях у меня недостатка не
было, но как-то так всегда выходило, что рядом с отцом они выглядели
невзрачно. А время шло. Институт был позади, на работе поначалу мужчины на
меня охотно поглядывали, но и им это вскоре надоело, папа тревожился, и я,
вдруг испугавшись, твердо решила выйти замуж за первого приличного парня,
рискнувшего сделать мне предложение.
третьего класса. Мы вместе учились в школе, потом в институте. Он предложил,
и я согласилась. Папа сказал:
в моей жизни. Наше с Димкой супружество не задалось с самого начала. И
камнем преткновения стал мой отец.
Допляшется, опять сядет. Ты хоть знаешь, чем он занимается, этот твой Павел
Сергеевич?
Двухкомнатную квартиру нам купил отец, и обстановку, и машину, и даже гараж.
Димка воспринимал это как должное, но отца иначе как бандитом не называл.
произносимые при этом, становились все обиднее, пока три недели назад Димка
в бешенстве не дал мне пощечину. Что-то во мне разом оборвалось. Я уехала к
отцу, плакала, хотя сказать правду постеснялась, отец сидел хмурый,
непривычно молчаливый, а потом заявил:
работы, просил прощения, даже плакал. Я простила, но за эту пощечину
перестала его уважать. Стал он для меня кем-то вроде капризного ребенка: и
утомительно с ним, и жалко.
ненадолго. Сегодняшний вспыхнул из-за Юльки. Юлька, подруга отца, была
старше меня на три года, мы с ней сразу подружились, а потом и вовсе стали
закадычными подругами. Отца она очень любила, уже год они жили вместе, и
ничего плохого я в этом не видела. Димку же это злило чрезвычайно. Юльку он
и за глаза и в глаза иначе как содержанкой не называл, на что она неизменно
отвечала: "Лучше быть содержанкой Павла Сергеевича, чем женой такого осла,
как ты". Димка выходил из себя, а Юлька смеялась.
Работник я, по моему собственному мнению, была неплохой, а потому было
вдвойне обидно. Вызвал меня начальник, горестно вздохнул и сказал:
мужа, Нине Сергеевне четыре года до пенсии, а Сокращать кого-то надо. Ты у
нас не бедствуешь, детей у тебя нет, что прикажешь делать?
пару.
втроем повозмущались всеобщей несправедливостью. Потом папа сказал:
что-нибудь путное. О деньгах не думай.
сживать, - сказала Юлька. - Что хочешь говори, а парень он никчемный.
много чего еще хотела сказать в Димкин адрес.
по-дурацки.
дверях и смотрел на нас, лицо у него было сердитое.
по душе ему было мое замужество. Первые месяцы после свадьбы он шутил:
остановиться уже не мог. О чем бы мы ни говорили, все неизменно сводилось к
одному: твой папаша - уголовник. Иногда я с ужасом ловила себя на мысли, что
совершенно серьезно желаю Димке провалиться к чертовой матери.
вспоминать его положительные качества, вновь подумала о проселочной дороге,
по которой предстояло проехать на моих "Жигулях", и тоскливо вглядывалась в