Иоанна ХМЕЛЕВСКАЯ

ПРОЗА ЖИЗНИ

Перевод с польского Л.Ермиловой

Тереска Кемпиньская сидела в своей комнате за столом, невидяще глазея в
окно, и вид у нее был мрачнее тучи, в отличие от вида за окном, где в
полуденных лучах нежился воскресный августовский денек. Сладко дремали
залитые солнцем липы, сонно клонили тяжелые головы спелые подсолнухи, все
вокруг дышало летней негой, и тупая тоска в Терескиных глазах неприятно
диссонировала с царившим в природе довольством жизнью.

Обстановка в комнате диссонировала ничуть не меньше. На столе, стульях и
на полу нагло красовались кучи мусора, состоявшего по преимуществу из
писчебумажных отходов. Пустые ящики стола с одной стороны были выдвинуты, а
с другой вытащены вовсе. Кушетка у стены изнемогала под кипами книг и
фотографий, с опустошенной книжной полки свисала внушительных размеров
тряпка для вытирания пыли, а на полу, в большом медном тазу, сиротливо
дрейфовали две губки. Все вместе напоминало процесс сотворения мира,
прерванный почему-то творцом в самом разгаре. Творец, то бишь Тереска
Кемпиньская, сидела, как уже упоминалось, за столом и смотрела в окно.
Обуревавшие ее чувства не имели ничего общего с затеянной с утра пораньше
генеральной уборкой, а если точнее, то составляли с ней очередной вопиющий
диссонанс. Генеральная уборка была затеяна как раз для того, чтобы заглушить
обуревавшие Тереску мысли и чувства, но цели своей, судя по всему, не
достигла. Хитроумный маневр с треском провалился.

Тереске Кемпиньской было шестнадцать лет, и она была отчаянно,
безнадежно, смертельно влюблена.

Великая любовь сразила Тереску в самом начале каникул, сразила внезапно,
как гром с ясного неба. Никакого сравнения с прошлыми ее увлечениями,
впервые всерьез и надолго. Казалось, ей отвечают взаимностью, но как-то
очень уж неопределенно. Одни факты это подтверждали, другие заставляли
сомневаться, а все вместе вселяло в Тереску неуверенность, доводя до
нервного расстройства.

Вот уже три недели Тереска жила в ожидании визита, обещанного в час
разлуки предметом ее воздыханий. Ждала и надеялась, что уж тогда-то все
прояснится. Пришлось ради такого дела даже сократить на две недели отдых в
горах, что далось ох как нелегко, ценой кровопролитной битвы с родителями.
Те отпустили ее в конце концов домой в твердом убеждении, что вскормили на
своей груди чадо неблагодарное и капризное. Напрасно пани Кемпиньская с
пеной у рта защищала свою дочь, пытаясь найти хоть какое-то оправдание
ослиному ее упрямству и странному отвращению к горному воздуху. Бедняга
добилась лишь того, что вызвала огонь на себя. Были даже поставлены под
вопрос ее воспитательные таланты. В семье воцарились разброд и шатание.

Сама виновница обращала ноль внимания на замешательство в дружных рядах
домочадцев. Она была одержима своей великой любовью, о чем те, погрязшие в
прозе жизни, даже не догадывались.

Тереска летела с гор домой на крыльях панического ужаса. Вдруг ее
возлюбленный уже являлся в визитом и не застал ее дома? Вдруг прямо сейчас
стучится в дверь? Так он может и всякое терпение потерять. Да что там
терпение? Всякий интерес!..

И что же? Она вернулась - и до сих пор ждет. Ждет уже без малого три
недели. От звонка до звонка, от стука к стуку. Не срывается с места, не
мчится сломя голову к двери. Просто вся вздрагивает и застывает с
перехваченным горлом и замирающим сердцем. И правильно делает, что не спешит
- всякий раз, вот уже в течение трех недель, звонят и приходят совсем не те!
Ну, вс„, каждый раз думала она, очередного звонка я не переживу, но ничего -
не умерла и ждет до сих пор, хотя и увязла в своей беде с головой.

За генеральную уборку в комнате и ящиках стола Тереска принималась уже в
четвертый раз. Начало учебного года приближалось с неотвратимой
неумолимостью, и чувство долга, впитавшееся, можно сказать, в кровь,
повелевало худо-бедно к нему подготовиться. К тому же была надежда, что
тяжкий труд отвлечет ее от мучительного, невыносимого ожидания.

Надежда не сбывалась. Каждый раз все заканчивалось одним и тем же.
Тереска приносила таз с водой, тряпки и губки, опустошала ящики и полки с
благим намерением перебрать, выбросить ненужное и разложить остальное в
образцовом порядке, засучив рукава принималась за дело... и вскоре бросала
его, обезоруженная мыслью, что перед лицом великой любви ей все кажется
ненужным. Руки у нее опускались, и, покорясь судьбе, она усаживалась за стол
посреди мусорной свалки и отключалась, мрачно уставясь в окно, на несколько
часов, после чего запихивала все обратно, все больше превращая свою комнату
в склад макулатуры. Если бы на кровати не надо было спать, а мимо стола
ходить, свалка так бы и оставалась нетронутой.

Встречу с предметом своей любви Тереска воображала себе уже десятки тысяч
раз. До последней мелочи, включая и то, в каком наряде и с какой прической
перед ним предстанет. Он был старше на три года, и тогда, в лагере,
относился к ней снисходительно, как к какой-нибудь мелюзге. Да и попадалась
она ему на глаза не в наилучшем виде; взлохмаченные от морского ветра
волосы, облупленный нос, еще и купальник совсем ей не шел. Но уж на этот раз
перед ним предстанет настоящая леди: элегантная и неотразимая, опытная и
холодная, словом, настоящая светская львица. На этот раз у него откроются
глаза, и он оценит ее по достоинству...

Да-да, теперь все будет по-другому, но для этого надо, чтобы он ее
увидел, а для этого надо ему прийти и застать ее при полном параде.

Ничего не оставалось, как ждать. И Тереска ждала, сиднем сидела дома и
ждала, несчастная и злющая, как черт...

В этот погожий солнечный денек, в последнее августовское воскресенье она
осталась дома одна. Младший брат еще не вернулся из лагеря, бабушка на три
дня уехала, а родители гостили у тетки. Тереска наотрез отказалась
присоединиться к ним. Оказавшись в одиночестве, она превратила свою комнату
в подобие авгиевой конюшни и по привычке застыла каменным изваянием за
столом, отрешенно вылупясь в окно.

Где-то в глубине души назревал бунт. Муки ожидания превзошли уже все
мыслимые границы. Надо что-то делать, надо избавляться от наваждения, чем-то
заняться, чем угодно, лишь бы не ждать! Вот только чем? Чтобы смертельно
устать, почувствовать себя загнанной лошадью и больше ни о чем не думать?

Тереска сложила руки на столе, локтями раздвинув хлам и свалив при этом
старый атлас и восемь новых карт. Подсознание отметило, как что-то упало, но
сознанию было на это глубоко наплевать. Отсутствующим взглядом Тереска
уставилась на большую обломанную ветку за окном, висящую на дереве, можно
сказать, на честном слове. Ветка, как и вся природа, сонно цепенела в
солнечном безветрии, а листья на ней уже начинали желтеть.

Какое-то время эта ветка ничего не говорила ее, тоже оцепеневшему, мозгу,
затем в нем мелькнул спасительный проблеск.

Рубить дерево! - внезапно осенило Тереску, и она возбужденно сорвалась с
места, опрокинув стул. Господи, ну конечно же, рубить дерево!!!

Довоенный, рассчитанный на одну семью особняк отапливался водяными
радиаторами, а вода нагревалась от допотопной печки, которую топили больше
дровами, чем коксом.

Дрова приходилось колоть всю зиму, что, кстати, Тереске совсем не было в
тягость, скорее наоборот. Даже странно, как это она до сих пор не вспомнила
о своем любимом занятии. Летом, конечно, дрова не нужны, но почему бы не
сделать запас на зиму? В подвале наверняка еще остались чурбаки с прошлого
сезона, не говоря уже о сломанной ветке, которую даже полагается отпилить!

Первым делом нужно найти старые перчатки. Где они могут лежать? Одержимая
спасительной идеей, Тереска засуетилась так, словно дом должен вот-вот
взлететь на воздух. Сначала бросилась рыться в шкафу, вывалив содержимое
верхней полки на пол. Потом таким же манером опорожнила выдвижной ящик.
Потом на какое-то время застыла в глубоком раздумье, после чего жестом
фокусника извлекла перчатки из кармана старого жакета, висевшего в шкафу на
плечиках.

Затем она кинулась вниз, в подвал. Сбежав до середины лестницы, резко
остановилась и метнулась наверх, в кухню, где вытащила из закутка громадный,
изуверского вида топор. Наверняка, именно такими орудовали в свое время
палачи. Уже с топором в руке она снова понеслась в подвал. Там приставила
его к стенке, вытащила из сундука для инструментов ручную пилу и топор
поменьше, и бегом выскочила из подвала.

Садовая лестница оказалась коротковатой. Тереска перебралась с нее на
дерево, влезла повыше и устроилась на соседнем суку, оборвав при этом
подшивку юбки. Подшивка была широкой и обвисла шлейфом почти до лодыжек, но
Тереска даже не обратила внимания. Не помня себя от азарта, она нетерпеливо
приступила к делу.

Со сломанной веткой удалось справиться быстро, правда, не без
сопротивления с ее стороны - на руках и лице остались царапины. Тереска
отнесла свою жертву к щербатой березовой колоде, на которой обычно рубились
дрова, снова помчалась в подвал и стала вытаскивать наверх буковые чурбаки,
решив, что в такую погоду гораздо приятнее заниматься любимым делом на
свежем воздухе. Потом спустилась еще раз за топором и, наконец, прислонив
первый чурбак к колоде, в исступлении на него набросилась.

Буковая древесина твердая, но раскалывается легко. Ровные, аккуратные
полешки разлетались во все стороны. Лезвие изуверского топора зловеще, во
все убыстряющемся темпе поблескивало на солнце, и в таком же темпе убывал
зимний запас.

Не хватит, с беспокойством думала Тереска. И что потом делать? Взяться за
ветку? Распилить ее, или рубить сходу, поперек?

Остервенело, в ярости прямо нечеловеческой расправлялась она с чурбаками.
Послеполуденная жара не спадала, топор чувствительно оттягивал руку,
некоторые поленья попадались сплошь в сучках, но Тереске все было мало. Она
отерла пот со лба, размазав темную полосу грязи, и решила ветку сразу