ОПАСНАЯ ТИХОНЯ
Анонс
И лишь усилия журналистки Капитолины Алтаевой, поклявшейся отыскать убийцу
своей подруги, сдвинули дело с мертвой точки. Сдвинули для того, чтобы
умножить число жертв: погибает любовник журналистки, застрелили ее давнего
приятеля, покончила с собой всемирно известная певица. Смерть,
предательство, горечь... Эту страшную цену приходится заплатить Капитолине
за возмездие которое она ждала так долго...
Глава 1
к коим я имею наглость себя относить. Еще я болезненно самолюбива, хотя и
стараюсь - по возможности, конечно, - это не афишировать, что для меня
довольно сложно. Недоброжелатели, а я тешу себя надеждой, что таковых у меня
предостаточно, считают меня выскочкой и зазнайкой, но это меня только
подстегивает, как кнут норовистую лошадку, и я даже начинаю беспокоиться,
когда не слышу за спиной привычного шепота:
существом, распускающим нюни по поводу и без повода, а опасный переходный
возраст я встретила долговязой девицей, жутко неуверенной в себе,
зацикленной на собственных неудачах, этаким ходячим комплексом
неполноценности с глазами на мокром месте и красными юношескими прыщами на
лбу и подбородке. Мама покупала мне специальный настой в аптеке, и, пока я,
стоя перед зеркалом, неверными движениями заржавленного робота втирала его
себе в лицо, на уме у меня было только одно: почему природа дает одним
неземную красоту, а другим такое уродство? Почему бы ей не поделить все
поровну, так сказать, по справедливости? Тогда у меня было еще очень
примитивное, почти большевистское представление о справедливости как о
чем-то среднем арифметическом.
выглядит смешно, а тогда было вполне серьезно), но неловкий подросток со
странным, если не смешным, именем Капитолина справился с тягой к суициду,
построив собственную теорию, до безобразия глупую и наивную, в которой,
однако, имелось разумное зерно. Оно-то и позволило мне более-менее
благополучно миновать сложный и чреватый неожиданностями переходный возраст.
Подробно углубляться в эту спасительную теорию я не стану, замечу лишь, что
основная ее идея выглядела примерно так: везунки изначально имеют фору перед
неудачниками, но это их только расслабляет, зато неудачники, оставленные
судьбой на произвол, получают прекрасный шанс потренировать себя в
преодолении препятствий и закалиться в горниле жизни, которого напрочь
лишены везунки.
моей жизни появилась Наташка. Наташка Русакова. Хорошенькая девочка с
толстой белокурой косой и скрипкой в футляре, ежедневно пересекавшая наш
двор по дороге в музыкальную школу. Я смотрела на нее, приникнув к оконному
стеклу, и тихо завидовала ее чистенькому личику, ясным голубым глазам и
нежнейшему румянцу. Однажды она остановилась, чтобы завязать шнурок на
ботинке, и случайно посмотрела наверх, наши взгляды встретились, мы
улыбнулись друг другу и, кажется, сразу же поняли друг друга и полюбили.
Было очевидно, что мы из разных лагерей (Наташка - из везунков, а я - из
неудачников), но это нас не развело, а, напротив, объединило. И Наташка как
была, так и осталась единственной настоящей подругой в моей жизни, несмотря
на то что с нашей последней встречи прошло уже пятнадцать лет.
До сих пор, заметив на улице хрупкую девушку с белокурой косой, я стараюсь
забежать вперед и заглянуть ей в лицо в надежде, что она вдруг окажется
Наташкой. И, в очередной раз потерпев жестокое разочарование, запоздало
соображаю, что тридцатитрехлетние женщины (а Наташка моя ровесница) уже не
заплетают косы. А еще, когда мне не спится, когда у меня что-нибудь идет
наперекосяк или я сомневаюсь в своем хваленом профессионализме, я выхожу на
балкон, долго смотрю в ночное небо, усыпанное золотой пылью звезд, и зову
Наташку. Потому что это невыносимо - пятнадцать лет не знать, куда она ушла
душным августовским вечером восемьдесят третьего года и почему до сих пор не
вернулась.
воспользовалась представившейся оказией - юбилейным интервью с высоким
милицейским начальством, - поинтересовалась, что сталось с делом Натальи
Русаковой, и узнала, что оно благополучно закрыто и отправлено в архив. Как
говорится, следствие окончено - забудьте. При этом мне популярно, почти
по-дружески растолковали, что Наташино дело безнадежно. Подполковник, с
которым я имела доверительную беседу, честно признал, что судьба пропавшей
девушки (а для него она была абстрактной девушкой, одной из многих) вряд ли
когда-нибудь прояснится, а если это и произойдет, то только по чистой
случайности.
чин. - С пропавшими без вести всегда так было. Если не отыщутся по горячим
следам, считай, никаких шансов. Уж поверьте моему опыту. - И, спохватившись,
добавил:
это вовсе не значило, что я смирилась с Наташиным исчезновением. Я не могла,
подобно милиции, "сдать ее в архив", что было бы равносильно предательству,
я то и дело мысленно возвращалась в тот тихий вечер, когда она в последний
раз прошла через наш двор со своей неизменной скрипкой, нырнула в арку, за
которой монотонно шуршали автомобильные шины, помахала мне рукой и навсегда
растворилась в теплом августовском мареве. Нормальная логика подсказывает,
что ее скорее всего давно уже нет в живых, но верить в это мне не хочется. И
Наташина мать, умершая четыре года назад, до последнего своего дня говорила
о ней как о живой, и Наташина бабушка Нина Никаноровна, пережившая дочь на
три с половиной года, тоже надеялась, что однажды в дверь позвонят, она
откроет и увидит на пороге любимую внучку. Только одного боялась: сослепу ее
не узнать.
старушка. Иногда я ее навещала, поскольку у нее не осталось родственников в
городе, спрашивала, чем помочь, но она неизменно мне отвечала:
в слезах (это было около полугода назад и за несколько дней до ее
скоропостижной смерти от инсульта). Оказалось, она разбирала Наташины вещи,
аккуратно сложенные в шкафу, и обнаружила, что любимую внучкину вязаную
кофточку обезобразила прожорливая моль. Старушка так горевала и убивалась,
что не сразу вспомнила о сделанной ею находке, и, только немного
успокоившись, показала мне пожелтевшую газетную вырезку, которую, как
оказалось, она случайно нащупала за подкладкой Наташиной ветровки.
мелко, что я не разберу.
вырезка из газеты: с одной стороны - сплошной текст, речь в котором шла о
сорняках, заглушивших поля колхоза "Рассвет", а с другой - маленькая,
буквально в пятьдесят строк, заметочка с дубовым названием "Комсомольский
вожак" и не очень качественным фото: мужчина с аккуратным пробором, в
пиджаке и галстуке, напряженно смотрел куда-то вбок.
сделана ради них, скорее уж ради комсомольского вожака. И я скороговоркой
перебрала строчки заметки, повествующей о первом секретаре Пролетарского
райкома ВЛКСМ Игоре Пашкове, под руководством которого, если верить
написанному, бурная комсомольская деятельность достигла заоблачных высот.
Судя по всему, речь шла о довольно-таки замшелых временах ударных пятилеток
и переходящих красных знамен.
что заметка вырезана из "Губернского вестника", в котором я отработала два
года и из которого уволилась две недели назад по причинам, речь о которых
еще впереди. Впрочем, тогда еще "Губернский вестник" напыщенно и
многозначительно назывался "Свет маяков", но это не так уж важно. Важнее,
что заметка о комсомольском вожаке была напечатана седьмого августа 1983
года, то есть за четыре дня до Наташкиного исчезновения!
номер от корки до корки, но так и не придумала, чем хвалебный панегирик
комсомольскому вожаку мог заинтересовать мою пропавшую подружку. Потом я
приложила максимум усилий к тому, чтобы побольше разузнать о замечательном
молодежном лидере Игоре Пашкове, и, честно говоря, сведения, которые я таким
образом нарыла, не давали никаких оснований думать, будто бывший
комсомольский функционер мог иметь какое-нибудь отношение к таинственной
Наташиной судьбе. Ну был такой, потом выдвинулся на повышение в Москву,
опять же по комсомольской линии, да так там и остался. Ничего
сверхъестественного, если на то пошло, не помню, чтобы кто-нибудь из здешних
"варягов", пробившись в первопрестольную, спешил вернуться в родную
губернию. Признаться, была у меня мысль сунуться с этой дурацкой вырезкой в
милицию, но я быстро отмела ее по причине полной бессмысленности. Кто станет
возобновлять давнее, сданное в архив дело из-за какой-то вырезки из старой
газеты? Если бы обнаружились улики посущественнее, да где же их возьмешь,