Дмитрий ЧЕРКАСОВ

ШАНСОН ДЛЯ БРАТВЫ

Нечего на зеркало пенять, да-а?

(произносится с южным акцентом).

Пацанам России - конкретно красе и чисто гордости нации - посвящается эта
книга.

События и персонажи в большинстве своем вымышлены. Хотя и не всегда...

Глава 1
Август, 1997, Санкт-Петербург

Николай Ефимович Ковалевский слыл человеком общительным.

Он легко договаривался с чиновниками из местной администрации,
непринужденно "давал на лапу" вороватым бюрократам и потеющим от умственного
перенапряжения сотрудникам правоохранительной системы, и организовывал
различные фирмы и фирмочки, где всенепременно занимал должность Генерального
директора.

Проблем с набором штата не существовало, на обещание высокой оплаты люди
слетались, как мотыльки на свет лампы. Ковалевский проводил сделки,
используя преимущественно личные сбережения своих сотрудников, а когда
наступал момент выдачи зарплаты, сворачивал свою коммерческую деятельность,
ссылаясь на внезапно возникшие трудности, и быстренько перебирался на новое
место.

Он любил порассуждать о "многоуровневом маркетинге", но, едва речь
заходила о деньгах, без сожаления расставался со своими "партнерами и
единомышленниками". Благо, Питер предполагал, да и предполагает, широчайшее
поле возможностей для любого экономического эксперимента.

В последнее воскресенье августа Ковалевский решил вместе с женой посетить
выставку-продажу моделей одежды осеннего сезона. Лето уже подходило к концу,
и хотя днем солнце палило, как в Зимбабве, о наступающем "сезоне дождей"
свидетельствовали вечерние порывы прохладного ветерка и появляющиеся в
городе загорелые и поиздержавшиеся на Канарах "братки".

Диана, супруга бизнесмена, была довольно глуповатой особой, но в глазах
Ковалевского имела одно несомненное достоинство - могла часами слушать
бесконечные рассуждения Николая о преимуществах жизни на Западе и
гипотетических "сладких вариантах" в коммерции.

Пока Диана, томно поводя пустыми глазами, примеряла кажущиеся ей
элегантными морковные и салатные плащи из блестящего винила, Ковалевский
направился в бар павильона. Нельзя сказать, что жена раздражала его больше
всех предыдущих женщин, однако ее страсть к дорогущим нарядам была фактором,
грызущим экономного Колюню. На себя, на свой так называемый "имидж", он был
готов тратить любые суммы, а вот обязанность отдавать нажитое непосильным
трудом супруге вызывала чувство сродни переживаниям активиста общества
"Память", втайне от товарищей по борьбе уплетающего мацу в подсобке
еврейского ресторана.

Премерзкое это было чувство...

В свои тридцать семь Ковалевский мнил себя настоящей акулой бизнеса,
прошедшей огонь задорной комсомольской молодости, мутную водицу становления
кооперативного движения и трубные, но бестолковые призывы правительства о
развитии мелкого предпринимательства. Иллюзий, как ему казалось, он не
питал, урывая по кусочкам то, на что не успевали обратить внимание
окружающие. Этичность своих действий он оценивал по своеобразной шкале, ибо
мнение о порядочности составил, ориентируясь на виденные им фильмы из жизни
западных бизнесменов, частенько отвратительные по содержанию. Вообще
преклонение перед всем "нерусским" постепенно захватывало все его существо -
он занимался "джоггингом"и
аэробикой, увлекался всевозможными диетами и режимами питания, старался
бросить курить, штудировал книги Карнеги и Смита, уснащал свою речь
американизмами, а в одежде предпочитал джинсы в сочетании с твидовым
пиджаком. А еще Николая угнетало неумение "вести себя свободно и
раскованно", столь милое сердцу в образах "крутых штатовцев". Он старательно
копировал движения агентов ФБР из боевиков и триллеров, просматривая их на
раскадровке, но в результате добился
того, что своими манерами стал напоминать местечкового педика. Однако в
кругу его знакомых такое поведение было общепринятым, поэтому коллективный
поход в ресторан или на пикник группы "малых бизнесменов" сильно смахивал на
марш протеста сексуальных меньшинств.

Не меньшее самомнение Ковалевский проявлял и общаясь с женским полом,
считая себя образцом мужественности. Явно завышенная самооценка, конечно,
отталкивала от него большинство женщин. Длинноногие красавицы предпочитали
мужчин посолиднее и побогаче, и от этого Николай пасся в кругу ларечниц и
пэтэушниц. Со своей первой женой он расстался давно, особым умом или, на
худой конец, мужской силой похвастать не мог и, что совершенно естественно,
наконец нашел пристанище на могучей груди молчаливой Дианы. Будучи родом из
совхоза "Бугры", она быстро завоевала расположение Ковалевского и переехала
к нему на правах невесты.

Многочисленная родня с вожделением взирала на обшарпанный десятилетний
"мере" жениха и шумно готовилась к свадьбе. Церемония бракосочетания особым
шиком не отличалась, выделялась только "молодая" в ярко-розовом платье с
белыми оборками, что постоянно наводило гостей на мысль о борделе.

Погуляли нормально, только раз пришлось приводить в чувство перебравшего
самогонки тестя. Виной тому были то ли оставшиеся в девках три Дианиных
сестры, статью напоминавшие газонокосилки, то ли горсть таблеток димедрола,
тайно подмешанных в самогон дегенеративным и хулиганистым племянником
Федькой. Закончилось все благополучно, тестя уложили на обычное в таких
случаях место в сарае, и молодые убыли в город. Вдогонку "мерседесу"
свистнули вилы, но Федькин организм был уже ослаблен возлияниями, да и рука
потеряла былую твердость. Вилы застряли в кусте крыжовника и так и провисели
там до следующего лета, пока на них не напоролся один из родственников,
приехавший проведать деревенскую родню.

Проведал, и всей родне пришлось скидываться на лечение и протез левой
ноги.

В кафе, куда вошел Ковалевский, было тихо, мирно дремали мухи, и
казалось, сам бармен, похожий в своем черно-белом одеянии на разморенного
пингвина, вскоре раскинется на стойке и засопит. Народу не было, только в
углу сидел за столиком какой-то парень и читал журнал.

Ковалевский заскучал.

Ему представлялось, что с его появлением все взоры устремляются на него,
женщины бросают призывные взгляды, а мужчины начинают неловко суетиться,
пытаясь вернуть утраченную на фоне Николая привлекательность в глазах своих
дам. Так иногда и бывало, однако причина была в другом - своим нелепым видом
Ковалевский вносил в атмосферу нормального заведения резкий диссонанс,
сравнимый с тем, который произвело бы появление Майкла Джексона на конгрессе
по защите детей от сексуальных домогательств.

- На два пальца джина, остальное - тоник! - резко, по-ковбойски, бросил
Ковалевский бармену и в нетерпении постучал портмоне по стойке.

Парень в углу бросил недоуменный взгляд на посетителя и вернулся к
чтению.

- Чьих пальца, сэр? - деланно вежливо осведомился бармен.

- Не валяйте мне тут дурачка! - мгновенно вскипел бизнесмен. - Вас что,
не учили, как наливать в таких случаях?

Бармен пожал плечами и молча отмерил граммов пятьдесят джина.

- Какой тоник предпочитаете? - снова осведомился он.

- Грейпфруктовый, - с ударением на предпоследний слог рявкнул
Ковалевский.

В общении с обслуживающим персоналом он считал правильным вести себя
жестко, не подозревая, что путает умение держать дистанцию с элементарным
хамством. Ну, а грамотность была вообще слабым местом "великого
коммерсанта".

- И соломинку с оливкой давайте, как положено!

- Оливку положено в мартини, а у вас джин-тоник, - возразил бармен.

- Что вы мне мозги вкручиваете! Я что, по-вашему, похож на человека, не
знающего, что где положено? Кладите, если клиент требует! Учить меня еще
будет!

Первый посетитель отложил журнал и с интересом энтомологапосмотрел на скандалиста. Бармен брезгливо опустил
оливку в стакан.

- Белый "Давидофф" есть? - поинтересовался Ковалевский, шаря глазами по
полке с выставленными сигаретными пачками. - Восемь тысяч, - отреагировал бармен. - Пепельницу дать?

- Не нужно, - отказался бизнесмен, демонстрируя свою независимость от
"жалкого халдея".

- С вас тринадцать пятьсот.

Николай достал новенькую пятидесятитысячную купюру, хотел со щелчком,
взявшись за углы, расправить ее и красиво бросить на стойку. Действо вышло
только до половины - он не рассчитал усилие и порвал купюру пополам прямо
перед носом изумленного бармена.

Взбешенный Ковалевский попытался выдернуть из бумажника еще одну купюру,
раздался треск, и рядом с половинками полтинника на черную поверхность
стойки лег зеленоватый уголок червонца. Бармен и бизнесмен несколько секунд
тупо рассматривали скрутившийся спиралью обрывок.

- Такие тоже не берем, - осторожно заметил бармен.

Багровый Ковалевский аккуратно расстегнул портмоне и припечатал к стойке
очередной полтинник. Бармен бережно взял его двумя пальцами и переложил к
кассе. Товарно-денежные отношения близились к финалу. Отсчитав сдачу и
выставив на стойку заказ, работник общепита удалился в подсобные помещения,
где он мог дать волю эмоциям. Общаться с финансовым Геростратом ему более не
хотелось.

Коммерсант огляделся и решил подсесть к одинокому посетителю. Тот ничем