Н.М. Карамзин

История государства Российского

Том 1

ПРЕДИСЛОВИЕ

История в некотором смысле есть священная книга народов: главная,
необходимая; зерцало их бытия и деятельности; скрижаль откровений и
правил; завет предков к потомству; дополнение, изъяснение настоящего и
пример будущего.

Правители, Законодатели действуют по указаниям Истории и смотрят на ее
листы, как мореплаватели на чертежи морей. Мудрость человеческая имеет
нужду в опытах, а жизнь кратковременна. Должно знать, как искони мятежные
страсти волновали гражданское общество и какими способами благотворная
власть ума обуздывала их бурное стремление, чтобы учредить порядок,
согласить выгоды людей и даровать им возможное на земле счастие.

Но и простой гражданин должен читать Историю. Она мирит его с
несовершенством видимого порядка вещей, как с обыкновенным явлением во
всех веках; утешает в государственных бедствиях, свидетельствуя, что и
прежде бывали подобные, бывали еще ужаснейшие, и Государство не
разрушалось; она питает нравственное чувство и праведным судом своим
располагает душу к справедливости, которая утверждает наше благо и
согласие общества.

Вот польза: сколько же удовольствий для сердца и разума! Любопытство
сродно человеку, и просвещенному и дикому. На славных играх Олимпийских
умолкал шум, и толпы безмолвствовали вокруг Геродота, читающего предания
веков. Еще не зная употребления букв, народы уже любят Историю: старец
указывает юноше на высокую могилу и повествует о делах лежащего в ней
Героя. Первые опыты наших предков в искусстве грамоты были посвящены Вере
и Дееписанию; омраченный густой сению невежества, народ с жадностию внимал
сказаниям Летописцев. И вымыслы нравятся; но для полного удовольствия
должно обманывать себя и думать, что они истина.

История, отверзая гробы, поднимая мертвых, влагая им жизнь в сердце и
слово в уста, из тления вновь созидая Царства и представляя воображению
ряд веков с их отличными страстями, нравами, деяниями, расширяет пределы
нашего собственного бытия; ее творческою силою мы живем с людьми всех
времен, видим и слышим их, любим и ненавидим; еще не думая о пользе, уже
наслаждаемся созерцанием многообразных случаев и характеров, которые
занимают ум или питают чувствительность.

Если всякая История, даже и неискусно писанная, бывает приятна, как
говорит Плиний: тем более отечественная. Истинный Космополит есть существо
метафизическое или столь необыкновенное явление, что нет нужды говорить об
нем, ни хвалить, ни осуждать его. Мы все граждане, в Европе и в Индии, в
Мексике и в Абиссинии; личность каждого тесно связана с отечеством: любим
его, ибо любим себя. Пусть Греки, Римляне пленяют воображение: они
принадлежат к семейству рода человеческого и нам не чужие по своим
добродетелям и слабостям, славе и бедствиям; но имя Русское имеет для нас
особенную прелесть: сердце мое еще сильнее бьется за Пожарского, нежели за
Фемистокла или Сципиона. Всемирная История великими воспоминаниями
украшает мир для ума, а Российская украшает отечество, где живем и
чувствуем. Сколь привлекательны берега Волхова, Днепра, Дона, когда знаем,
что в глубокой древности на них происходило! Не только Новгород, Киев,
Владимир, но и хижины Ельца, Козельска, Галича делаются любопытными
памятниками и немые предметы - красноречивыми. Тени минувших столетий
везде рисуют картины перед нами.

Кроме особенного достоинства для нас, сынов России, ее летописи имеют
общее.

Взглянем на пространство сей единственной Державы: мысль цепенеет;
никогда Рим в своем величии не мог равняться с нею, господствуя от Тибра
до Кавказа, Эльбы и песков Африканских. Не удивительно ли, как земли,
разделенные вечными преградами естества, неизмеримыми пустынями и лесами
непроходимыми, хладными и жаркими климатами, как Астрахань и Лапландия,
Сибирь и Бессарабия, могли составить одну Державу с Москвою? Менее ли
чудесна и смесь ее жителей, разноплеменных, разновидных и столь удаленных
друг от друга в степенях образования? Подобно Америке Россия имеет своих
Диких; подобно другим странам Европы являет плоды долговременной
гражданской жизни. Не надобно быть Русским: надобно только мыслить, чтобы
с любопытством читать предания народа, который смелостию и мужеством
снискал господство над девятою частию мира, открыл страны, никому дотоле
неизвестные, внеся их в общую систему Географии, Истории, и просветил
Божественною Верою, без насилия, без злодейств, употребленных другими
ревнителями Христианства в Европе и в Америке, но единственно примером
лучшего.

Согласимся, что деяния, описанные Геродотом, Фукидидом, Ливием, для
всякого не Русского вообще занимательнее, представляя более душевной силы
и живейшую игру страстей: ибо Греция и Рим были народными Державами и
просвещеннее России; однако ж смело можем сказать, что некоторые случаи,
картины, характеры нашей Истории любопытны не менее древних. Таковы суть
подвиги Святослава, гроза Батыева, восстание Россиян при Донском, падение
Новагорода, взятие Казани, торжество народных добродетелей во время
Междоцарствия. Великаны сумрака, Олег и сын Игорев; простосердечный
витязь, слепец Василько; друг отечества, благолюбивый Мономах; Мстиславы
Храбрые, ужасные в битвах и пример незлобия в мире; Михаил Тверский, столь
знаменитый великодушною смертию, злополучный, истинно мужественный,
Александр Невский; Герой юноша, победитель Мамаев, в самом легком
начертании сильно действуют на воображение и сердце. Одно государствование
Иоанна III есть редкое богатство для истории: по крайней мере не знаю
Монарха достойнейшего жить и сиять в ее святилище. Лучи его славы падают
на колыбель Петра - и между сими двумя Самодержцами удивительный Иоанн IV,
Годунов, достойный своего счастия и несчастия, странный Лжедимитрий, и за
сонмом доблественных Патриотов, Бояр и граждан, наставник трона,
Первосвятитель Филарет с Державным сыном, светоносцем во тьме наших
государственных бедствий, и Царь Алексий, мудрый отец Императора, коего
назвала Великим Европа. Или вся Новая История должна безмолвствовать, или
Российская иметь право на внимание.

Знаю, что битвы нашего Удельного междоусобия, гремящие без умолку в
пространстве пяти веков, маловажны для разума; что сей предмет не богат ни
мыслями для Прагматика, ни красотами для живописца; но История не роман, и
мир не сад, где все должно быть приятно: она изображает действительный
мир. Видим на земле величественные горы и водопады, цветущие луга и
долины; но сколько песков бесплодных и степей унылых! Однако ж путешествие
вообще любезно человеку с живым чувством и воображением; в самых пустынях
встречаются виды прелестные.

Не будем суеверны в нашем высоком понятии о Дееписаниях Древности. Если
исключить из бессмертного творения Фукидидова вымышленные речи, что
останется?

Голый рассказ о междоусобии Греческих городов: толпы злодействуют,
режутся за честь Афин или Спарты, как у нас за честь Мономахова или
Олегова дома. Не много разности, если забудем, что сии полу-тигры
изъяснялись языком Гомера, имели Софокловы Трагедии и статуи Фидиасовы.
Глубокомысленный живописец Тацит всегда ли представляет нам великое,
разительное? С умилением смотрим на Агриппину, несущую пепел Германика; с
жалостию на рассеянные в лесу кости и доспехи Легиона Варова; с ужасом на
кровавый пир неистовых Римлян, освещаемых пламенем Капитолия; с омерзением
на чудовище тиранства, пожирающее остатки Республиканских добродетелей в
столице мира: но скучные тяжбы городов о праве иметь жреца в том или
другом храме и сухой Некролог Римских чиновников занимают много листов в
Таците. Он завидовал Титу Ливию в богатстве предмета; а Ливий, плавный,
красноречивый, иногда целые книги наполняет известиями о сшибках и
разбоях, которые едва ли важнее Половецких набегов. - Одним словом, чтение
всех Историй требует некоторого терпения, более или менее награждаемого
удовольствием.

Историк России мог бы, конечно, сказав несколько слов о происхождении
ее главного народа, о составе Государства, представить важные,
достопамятнейшие черты древности в искусной картине и начать обстоятельное
повествование с Иоаннова времени или с XV века, когда совершилось одно из
величайших государственных творений в мире: он написал бы легко 200 или
300 красноречивых, приятных страниц, вместо многих книг, трудных для
Автора, утомительных для Читателя. Но сии обозрения, сии картины не
заменяют летописей, и кто читал единственно Робертсоново Введение в
Историю Карла V, тот еще не имеет основательного, истинного понятия о
Европе средних времен. Мало, что умный человек, окинув глазами памятники
веков, скажет нам свои примечания: мы должны сами видеть действия и
действующих - тогда знаем Историю. Хвастливость Авторского красноречия и
нега Читателей осудят ли на вечное забвение дела и судьбу наших предков?
Они страдали, и своими бедствиями изготовили наше величие, а мы не захотим
и слушать о том, ни знать, кого они любили, кого обвиняли в своих
несчастиях? Иноземцы могут пропустить скучное для них в нашей древней
Истории; но добрые Россияне не обязаны ли иметь более терпения, следуя
правилу государственной нравственности, которая ставит уважение к предкам
в достоинство гражданину образованному?.. Так я мыслил, и писал об Игорях,
о Всеволодах, как современник, смотря на них в тусклое зеркало древней
Летописи с неутомимым вниманием, с искренним почтением; и если, вместо
живых, целых образов представлял единственно тени, в отрывках, то не моя
вина: я не мог дополнять Летописи!

Есть три рода Истории: первая современная, например, Фукидидова, где