Александр Бушков
Провинциальная хроника начала осени
героям древнегреческих мифов. Но чем больше погружаешься в сказания
Эллады, тем больше обнаруживаешь там проблем, выходящих далеко за узкие
пространственно-временные рамки.
хроника начала осени" никоим образом не является продолжением "Лабиринта",
и рассматривать ее следует так, словно "Лабиринта" не существовало.
Второе: Тезей из "Лабиринта" и Тезей из "Хроники" - абсолютно разные люди,
два варианта человеческой судьбы. Третье: как и предыдущая повесть,
"Хроника" - не более чем измышление автора. Ничего подобного в
действительности не происходило.
предчувствий каких-то перемен. Неясные надежды порой питают многих при
смене времен года, заставляют верить в то, что вслед за полосой неудач
обязательно приходит успех, что существует где-то сияющая и непреложная
высшая справедливость и ее преданные, неподкупные служители, оделяющие
каждого счастьем или горем сообразно делам и помыслам. И нужно лишь
подождать, когда в вышине, в непостижимом отдалении от будней и
несовершенства рода человеческого, скрипнет стилос, колыхнется чаша весов
и настанет твоя очередь на долю удачи, радости и счастья, будет указан
путь и убраны с дороги колючие кусты.
сила отнюдь не торопится вмешиваться в жизнь и никак не напоминает о себе:
при вдумчивом рассмотрении становится ясно, что ее роль выполняют твои и
чужие поступки, слова, дела. Майон привык к своим мыслям, они давно уже не
пугали. Впрочем, сейчас для философствования просто-напросто не оставалось
времени: в двух шагах отсюда дышало море, и песок не потерял еще дневного
тепла, и небо было в крупных белых звездах, и маленькая теплая ладонь Ниды
замерла в его руке. Он мог, да и должен был отрешиться от всех дневных
забот и дел. Забыть, что сплошь и рядом ты, как слагатель стихов, поэт,
рапсод, аэд (сколько выдумали слов, и ни одно, если разобраться, не
исчерпывает всего и не проникает в сущность!), не принадлежишь самому
себе. Ты должен делать что-то, чего зачастую не хочешь, обязан поступить
так, а не иначе, ты - не только ты, есть еще и двойник, существующий как
бы отдельно и независимо от тебя. И ты постепенно смиряешься с этим, ты
знаешь, что иначе нельзя, но это не означает, что такое положение не
волнует, не беспокоит, не мучает.
кормой к морю, в каких-нибудь трех шагах от воды, лежал на песке старый
корабль. Три шага - невеликое расстояние, но не всегда его можно
преодолеть, тем более кораблю, которому не помогают люди. Волны прибоя
более десяти лет убегали и убегали назад в море, так и не коснувшись кормы
и расколотого рулевого весла.
взберись туда кто-нибудь, стоять все равно было нельзя. Пролом в правом
борту, зиявший от киля до палубы, был проделан явно не подводными скалами,
их и не имелось в этих местах, происхождение его оставалось загадкой,
которую, правда, никто никогда и не рвался разгадать. Борт выглядел так,
словно кто-то упорный и одержимый яростью рубил его, пока не сломал
топора. Но это никому было не интересно. В мире происходят и более
удивительные и достойные внимания события.
лазить по нему, мальчишки выросли (Майон был из их числа), а новые и не
приближались к развалине, которую и ломать-то лень. Никому не было дела до
того, что одиннадцатый год на побережье, неподалеку от Афин, гнил корабль,
на котором герои вернулись домой из разрушенной Трои.
звезды. Тянуло острой морской свежестью и едва уловимым, непонятным
запахом - то ли источенных древоточцем корабельных досок, то ли Времени.
Майон протянул руку, коснулся щербатого осколка шпангоута, и его край
подался под пальцами, неслышно осыпался пылью.
Очень грустно. Такой гордый корабль, такие люди были когда-то, такая
война! Неужели все погружается в Лету - подвиги и слава, честь и доблесть?
Что ты молчишь? Ведь это как раз для тебя. Троя - плач времени и века,
гордость Эллады...
мир уплывал вдаль, гасли редкие ночные звуки и звезды, ничто не доходило
извне, Вселенная состояла лишь из него самого - накатывало знакомое,
проклятое и сладостное, ощущение, предчувствие волшебного мига,
мучительного и прекрасного труда, когда неразличимый шум и смутные образы
слагаются в слова, слова сливаются в строки, строки превращаются в стихи,
и эти стихи - как солнце над головой, и ты чувствуешь себя равным богам.
самых славных, самых кровавых, самых долгих и самых доблестных сражениях
нашего времени? То, что поют аэды-самоучки из увечных воинов, поэзией
считаться никак не может - их творчеству никогда не подняться над уровнем
солдатских побасенок. К тому же каждый из них описывает лишь свой
крохотный кусочек целого, лишь то, что видел со своего места в рядах
сражающихся или в лагере, где у него не было ни времени, ни возможности
беспристрастно наблюдать. А меж тем здесь необходим именно взгляд с высоты
птичьего полета.
Троянской войны? В этом не было избыточного самомнения: он знал, что
создает талантливое и нужное людям, но его звездный час еще впереди. Стало
быть, самое время - пока живы свидетели и участники, пока не все ветераны
ушли в Тартар. Он обретал цель, мир становился желанным и ясным, и, спеша
поделиться радостью, Майон сказал:
войне.
горжусь тобой, но хочу гордиться еще больше.
сохранить их деяния для тех, кто будет жить после. Так что не завидуй им,
у тебя есть другое.
не я одна - так думают многие девушки, хотя не все признаются. Да, я
завидую Елене Прекрасной - из-за ее красоты вспыхнула такая война. Война -
очень часто несправедливость и зло, но Троянская война была справедливой и
благородной!
копыт, крики - злые, пронзительные и громкие. Скорее всего, записные
гуляки никак не могли угомониться - повод для веселья они ухитрялись
отыскать всегда.
корабля. Они уверенно находили путь среди торчащих досок и ветхих
перегородок - здесь было их место, заповедное и любимое. Возможно, в
другие ночи корабль служил прибежищем для иных влюбленных пар, хотя их
никто ни разу не потревожил и они ни разу никому не помешали.
полагая, что он об этом и не догадывался. А Гилл, конечно же, знал и в
глубине души не имел ничего против, даже приятно было чуточку, что его
причисляют к воинственному народу, против которого с незапамятных времен
стояли мощные укрепления на Истме, на севере Эллады. К тому же была в
прозвище и известная доля истины - текла в его жилах капля дорийской
крови, доставшаяся то ли от прабабки, то ли от деда. Но мало ли что
скрывается в глубине души! Для окружающих - никакого панибратства, ни тени
улыбки, означающей, что ты все знаешь и подсмеиваешься над наивной
попыткой подчиненных скрыть от тебя данное ими прозвище. Для окружающих -
отстраненность и холодность. И вот наступает золотисто-розовое утро, и
мимо караульных, скрывающих под хитонами тонкие панцири и кинжалы, мимо
караульных в отдаленном уголке дворца проходит суровый, молчаливый,
неулыбчивый Гилл. Гилл, за глаза - Дориец, начальник тайной службы царя