Сергей Алексеев.

Кольцо принцессы.

Герман Шабанов стартовал с военного аэродрома в Пикулино на закате
четвертого мая. Еще не уверенная, бледноватая зелень вдоль взлетной полосы
слилась воедино, выстелилась просто незрелым оттенком и оторвавшись, начала
медленно сереть, как всђ, что в такие мгновения оставалось на земле, в том
числе и старомодный полосатый мешок, мелькнувший в конце поля. Весенние
призрачные краски увядали так быстро, что глаз едва успевал справляться с
изменениями цвета, поскольку был уже полностью охвачен лазурным сиянием:
несмотря на раннее, почти летнее тепло на земле, укрытой многоярусными
тучами, небо за ними еще отсвечивало полярным холодом и на высоте пятисот
метров прибор отбил температуру минус три.

Это было самое приятное и удивительное - момент взлета, когда машина,
набрав предельную земную скорость, словно кенгуру, прыгает вверх, и на
короткий миг возникает настоящее чувство полета. Тысячу раз взлетай, и все
равно замирает душа. Потом, когда наберешь высоту и земля обратится в
топографическую карту, все исчезает и становится скучно.

- Набрал девять пятьсот, курс на Орог, - запоздало сообщил Шабанов. -
Подписано двадцать восемь.

- Как аппарат?

- Аппарат приличный, тяга нормальная. Помощником руководителя полетов в
этот вечер сидел Олег Жуков, понимающий все с полуслова, а неуставной язык
радиообмена Шабанову прощался.

- Ну, валяй, - сказал в ответ Олег, - Привет дальним странам.

Он не имел представления, куда Герман погнал машину, и мог лишь
догадываться о маршруте.

- Мне еще до стран, как до луны пешком, - проворчал он, потому что
удовольствие от взлета давно закончилось и начались перегрузки, эдак раз в
двадцать пять.

К ним тоже было невозможно привыкнуть, как и к чувству полета. Он знал, что
земное притяжение сейчас расплющивает, размазывает лицо, несмотря на
гермошлем, и надо перетерпеть несколько минут, пока утлый, ранимый
человеческий организм не привыкнет к скорости. Он ждал момента, когда МИГ
преодолеет звуковой барьер, после которого наступало облегчение, и следил
за приборами. Этот важный этап полета был смешон и горек тем, что все время
напоминал детство, точнее, конкретные предосенние страдания, когда
объевшись не совсем зрелой черемухой, испытываешь все прелести сурового и
неотвратимого запора: рожа от напряжения красная, но сколько не пыжься,
сколько не задерживай дыхания, как перед выстрелом, толку ну никакого! А
эта сладкая, соблазнительная ягода росла всюду, особенно вдоль реки Пожни,
и ее, как чудо, ждали с самой весны, когда берега подергивались белым,
чарующим цветом и старики со своими старухами, несмотря на возраст,
выползали ночами подышать своей юностью. Чего уж было говорить о молодняке,
который до утра пропадал в белокипенных зарослях, по неведению и
безответственности творя любовь и грех.

То же самое потом случалось под осень, когда недозрелые, как черемуха,
девушки брюхатели и, скрывая позор, затевали тайное сватовство и
скоротечную женитьбу, или - и такое случалось - бросались в омут головой. А
чаще всего, дабы скрыть черемуховый грех, бежали к Шабанихе, Пожненской
знахарке, и падали на колени. Бабка считалась в деревне не менее чем
повитухой и не более чем колдуньей, хотя на самом деле совершала над
залетевшими девками не таинство, а производила обыкновенный подпольный
аборт, разве что древним способом и подручным инструментом - веретеном. Так
вот, когда малолетний Шабанов объедался незрелой черемухой и страдал от
тайного запора, и, как согрешившая девка, подолгу ходил задумчивый, бабка
Шабаниха, как ее звали в деревне, замечала это и спасала от позора. Она в
тайне от матушки уводила его в сортир на повети и давала веретено...

Перегрузка в точности имитировала все детские ощущения, так же пучило
глаза, краснела рожа и так давило на задний проход, что казалось, опять
наелся бурой черемухи. Только бабушки с веретеном рядом не было...

Хлопка он не услышал, когда преодолел звуковой барьер, однако в ушах на
какое-то время тонко завибрировало и почти сразу пришло облегчение. И
машина, словно медведь, выбивший зимнюю пробку, враз полегчала, вздохнула
свободно: - У-у-ф!..

- Достал небес, аппарат в порядке, - доложил Герман. - Курс - Орог. Тут еще
солнышко на горизонте и над головой звезды сияют. Ты давно такое видел,
товарищ Жуков?

- Вот диковина!.. А у нас стемнело, - хрипнул бывший пилот Жуков. -
Кажется, дождик начинается...

- А я вижу... Слева какая-то звезда горит. Может, Венера.

- И хрен с ней, пускай горит...

- Ты меня видишь? Как я выгляжу на экране?

- Кинозвезда.

- Сейчас войду в клетку к зверю, товарищ Жуков, - сказал Шабанов. - Хотя
знаю, что он там есть.

Через полминуты Жуков позвал тревожно и официально:

- Шесть два семь! Тебя не вижу! Ушел с экрана.

- С экрана ушел в клетку зверя! - с удовольствием сообщил Шабанов. - И он
оказался в берлоге.

- Не понял, шесть два семь! - кадет или забыл случай, когда они в
суворовские времена испытывали силу духа, или делал вид, что забыл.

- Я просто превратился в ничто! Меня нет.

Жуков не ответил, возможно, обиделся на шутку, а скорее всего, доложил
руководителю полетов о чудесах и тот посоветовал не обращать на это
внимания. Шабанову в этот миг было наплевать на все, потому что до
монгольской границы оставалось семнадцать минут расчетного полета, а
"темный" коридор даже не подразумевал радиообмена, как в давние уже
времена, когда через рубежи дружественных СССР государств можно было
порхать, словно вольным перелетным птицам.

Даже свои ПВОшники не запросят, и не надо насиловать систему опознания
"свой - чужой".

Шабанов включил "Принцессу", которой была оборудована эта машина, и исчез
из виду самых чутких и глазастых локаторов. И не только их, но, к примеру,
и от "Игл", "Стингеров" и самонаводящихся ракет класса "воздух-воздух".
Обыкновенный рядовой МИГарь в сочетании с этой таинственной, королевских
кровей, особой делался невидимым и неуязвимым. Представитель Главного
Конструктора еще в Пикулино пытался натянуть на нее пояс верности в виде
прозрачного колпака на пульте управления, однако после недолгих
консультаций и специального "добро" Росвооружения во время перегона
использовать "Принцессу" разрешили. Юная барышня таращилась теперь сквозь
стекло своим восторженным глазом на весь прекрасный вечерний мир и могла
очаровать всех локаторщиков.

Герман поднял машину на двенадцать тысяч метров - с земли ее уже было не
видно и не слышно - и включил автопилот. Через семь минут он должен был
исчезнуть со связи сопровождения в Пикулино и уйти в вольное странствие на
десять, пока не войдет в зону наблюдения ПВО, которые его не увидят на
своих локаторах, но предупрежденные, должны принять условленный радиосигнал
и доложить о его прохождении. Потом уже, за границей, где тоже стоят свои -
в Алтуне монгольском примут обыкновенные гражданские диспетчеры. Конечно,
гражданские относительно, ибо там сидят наши люди и человек, который обязан
обеспечить секретность посадки, заправки и взлета. На этот случай Шабанов
выучил даже две фразы на монгольском - запрос на посадку и взлет, чтобы
враги не догадались.

Впереди было целых четверть часа свободного полета! Как только он услышал
последнюю фразу товарища Жукова и исчез с локатора, первым делом сбросил
скорость, сделал фиксированную "бочку", затем отстегнулся от кресла и
пустил машину в глиссаду, поближе к облакам, плотно укрывающим землю. От
резких встряхиваний и последующей невесомости несколько расшатывалось и
ослаблялось крепление НАЗа - неприкосновенного авиационного запаса, грубо
говоря, мешка со снаряжением и продуктами, заложенными под парашют в