Андрей Таманцев

Солдаты удачи-1: Их было семеро...

В романах серии "Солдаты удачи" все события взяты из жизни. Мы изменили
только имена героев. Почему? Это нетрудно понять: слишком тяжела и опасна их
работа. Каждый из них всегда на прицеле, вероятность избежать смерти
приближается к нулю... Имеем ли мы право лишать таких людей надежды на
завтрашний день?..

Пролог

Это я, это я, Господи!

Имя мое - Сергей Пастухов.

Чин мой на земле - раб Твой.

Смиренный ли? Нет. Укротивший ли гордыню свою? Нет.

Потому что я - воин. Может ли быть смиренным воин? Может ли укротивший
гордыню исполнять как подобает дело свое?

Твой ли я воин, Господи, или царя Тьмы?

Вразуми меня. Наставь на путь истинный.

Дай знак мне.

* * *

Я стоял один посреди пустого храма, скупо освещенного пробивавшимися
сверху, сквозь разноцветные витражи, лучами солнца. Фольгой и позолотой
мерцали оклады икон. Откуда быть злату и серебру в нашем Спас-Заулке, в
бедной сельской церквушке, бревенчатый сруб которой и кресты над тремя ее
куполами были для меня с самого раннего детства так же привычны, как тихие,
в лилиях и кувшинках, заводи Чесны, как раскидистая ветла над нашей избой,
как осенние стога и голубые разливы цветущего льна.

В этом храме двадцать шесть лет назад меня крестил отец Федор - огромный,
бородатый, вечно полупьяный и жизнерадостный, как сатир. Сам я, конечно, не
помню, но мать рассказывала, что он уронил меня в купель и еле успели
вытащить. Опасались, что буду бояться воды, - но нет, обошлось.

Он же венчал нас с Ольгой. Сами мы об этом и думать не думали, но мать
попросила, не хотелось ее огорчать. Отец Федор и здесь отличился: мое
обручальное кольцо выскользнуло у него из рук, минут десять ползали по
храму, пока нашли.

Он же отпевал в этом храме отца, а через три года - мать. У меня долго
стоял в ушах его требовательный бас: "Отпусти ей грехи ея вольныя и
невольныя!.."

С тех пор в Спас-Заулке я не был ни разу. И даже не знаю, почему вдруг
велел водителю свернуть на развилке не налево, к Москве, а направо - к
Выселкам, к Спас-Заулку.

Утренняя служба кончилась, но дверь еще не успели запереть. Сухонькая
старушка в синем халате, заканчивавшая уборку, предупредила меня:

- Закрываем храм, сынок. Вечером приходи.

- Да мне бы только свечку поставить. Пусть хоть немного погорит.

- Тогда и поставишь.

- Вечером я буду уже очень далеко отсюда, - объяснил я.

- Спрошу у батюшки, - сказала она и исчезла в глубине церкви.

Минут десять я стоял наедине с ликами святых и с самим собой. Потом
появился священник. Но это был не отец Федор. Видно, тот уже отбасил свое.
Открестил, отвенчал, отпел и отславил. Этот был совсем молодой - лет
двадцать пять. Или тридцать. Или (почему-то подумалось мне) тридцать три.

Длинные русые волосы до плеч. Большие темные глаза. Что еще приметно:
одет как-то странно. Вроде как бы ряса на нем, но не черная, и вроде бы
мешковина. Рубище.

- Ты хочешь возжечь свечу, сын мой? - обратился он ко мне. - Знаешь ли,
пред каким образом?

Он протянул ко мне руку. Странное дело: в ней была не одна свеча, а
несколько... Семь. Но почему-то я этому даже не удивился, хотя удивляться
было чему: откуда он знал, что нас семеро? Я взял у него свечи. Куда
поставить одну, я знал точно. И поставил - перед иконой Николая-чудотворца.
Свеча, не припаянная к подсвечнику воском, чуть наклонилась. Батюшка
протянул руку и поправил ее. И свеча почему-то сразу занялась ярко, в полную
силу. Куда поставить остальные шесть свечей, я не знал. Зато он знал. Подвел
меня к большой иконе в глубине храма и сказал:

- Здесь.

И снова, будто бы от одного лишь прикосновения его тонкой легкой руки,
свечи взялись ярким пламенем. В их свете проступил лик святого
Георгия-победоносца.

- Верно ли возжены свечи? - спросил он.

- Да, - кивнул я. - Кто вы?

- Называй меня отцом Андреем, - ответил он. - Есть ли у тебя просьба ко
мне?

- Помолитесь за меня и моих товарищей, отец Андрей. Нам предстоит очень
трудное дело.

- Чисты ли помыслы твои? - спросил он.

- Не знаю.

- Веришь ли ты в праведность дела твоего?

- Не знаю.

- Жаждет ли душа твоя мира?

- И даже этого я не знаю.

- В смятении дух твой. Я буду молиться за тебя и други твоя.

Я вышел. С порога оглянулся: в полумраке храма ярко горели семь свечей

Когда мощный серебристый джип "патрол", выделенный в мое распоряжение
начальником управления, пропылил по проселку и свернул на асфальтовое шоссе,
ведущее к Москве, я обернулся на маковки Спас-Заулка, на золотые кресты над
ними.

И подумал: "Какие же слова найдет он для молитвы за нас - наемников и,
может быть, даже убийц?.."

Было лето 1996 года. 14 июля.

Глава первая. Мой сын будет Президентом России, или Террорист во фраке от
"Бриана"

В 1996 году праздник католической Троицы пришелся на воскресенье 26 мая.
С самого утра ко всем кирхам и костелам Германии начали съезжаться крытые
яркими разноцветными тентами грузовики, до отказа набитые березовыми
ветками. Привезенные из специальных лесопитомников, они предназначены были
для украшения храмов в этот день. Береза, как известно, символ Святой
Троицы. Грузовики уже поджидали десятки прихожан со всеми чадами и
домочадцами; они втаскивали охапки пахучих веток в притворы, а потом под
руководством священнослужителей украшали ими соборные залы, где вечером
должны были пройти торжественные богослужения. Работа шла споро, немного не
по-немецки суматошно, но суматоха эта была какой-то особенной, праздничной -
такая царит обычно, когда наряжают рождественские елки.

Как и во всей Германии, праздничное оживление было в то утро и в одном из
самых старинных соборов Гамбурга - костеле святого Михаила, Михаэлискирхе.
Построенный в стиле классического барокко, "Большой Михель" по странной
исторической случайности возвышался своей статридцатиметровой башней между
двумя районами Гамбурга: фешенебельным Альтштадтом и развеселым Санкт-Паули,
где (как деликатно отмечалось в путеводителях и туристских проспектах) не
существует никаких табу.

День этот выдался не по-майски хмурым, откуда-то нагнало туч, с Эльбы
тянул несильный, но пронизывающий, как на набережной Невы, ветер; красный
кирпич старых, построенных еще в середине восемнадцатого века домов,
окружавших Михаэлискирхе и чудом уцелевших после бомбежек союзнической
авиации в конце второй мировой войны, казался почти черным; медные,
позеленевшие от вечной сырости крыши, веселившие взгляд в погожие дни,
сейчас выглядели уныло-тусклыми.

Ближе к полудню, когда праздничная суета в соборе святого Михаила была в
самом разгаре, в один из многочисленных рукавов Эльбы вошла белоснежная,
новейшей постройки крейсерская яхта. Она стала на якорь в районе Альтштадта,
метрах в семидесяти от берега - швартовка непосредственно у набережных
Гамбурга, да и то краткосрочная, разрешается лишь шлюпкам и легким
прогулочным катерам.

Яхта была под английским флагом; на борту ее значилось название - "Анна"
и порт приписки - Ливерпуль. На фоне огромных плавучих доков, сухогрузов,
лесовозов она выглядела детской нарядной игрушкой, но любому человеку, хоть
что-то понимающему в морских делах (а таким в древнем ганзейском Гамбурге
был едва ли не каждый второй), с одного взгляда было ясно, что изящные
обводы этой игрушки в сочетании с мощным современным двигателем таят
возможности яхты развивать едва ли не скорость торпедных катеров,
остойчивость и мореходные качества таковы, что даже кругосветное путешествие
для нее не проблема. И даже уж совсем профану без пояснений было понятно,
что такая яхта может принадлежать только богатому человеку. И не просто
богатому - очень богатому.

Однако двое мужчин, доставленных с яхты на белом, похожем на глиссер
катере, совершенно не походили на богатых людей. Один - высокий, плотный,
лет пятидесяти - был в заурядной кожаной куртке, потертой на сгибах, в
темной вязаной шапочке, натянутой из-за пронизывающего ветра чуть ли не на
глаза. Он был похож на шкипера, в крайнем случае - на капитана, но уж никак
не на владельца этой роскошной яхты. А второй и на шкипера не тянул: тоже
высокий, сухощавый, лет двадцати семи, в джинсах, в китайской ветровке с
капюшоном. Моторист? Стюард?

Лишь подобострастная услужливость, с которой матрос, сидевший за рулем
глиссера, попытался помочь пассажирам подняться на набережную, могли бы
подсказать внимательному наблюдателю, что доставленные - отнюдь не простые
члены команды.

И такой наблюдатель, между прочим, был.

Как только эти двое оказались на набережной, из темно-серого