Леонид Влодавец

Атлантическая премьера

OCR formatted by Ksu Datch

Часть первая. ШАГ ЗА ШАГОМ

Как я во все это влип

А так, как муха влипает в мед. Вкусненького захотелось, сладенького.
Правда, муха, угодив в ловушку, чаще всего там и остается. Мне повезло
больше: выкрутился. Утешение слабое - в отличие от мухи я влип в дерьмо, и
отмыться от него вряд ли сумею. Нет, здесь, на этом свете, я думаю, все
будет нормально. Но что будет ТАМ? Сейчас я веду себя по всем правилам, даже
хожу в церковь и пытаюсь исповедоваться. Иногда я заглядываю в Священное
писание и читаю те фразы, в которых чую какую-то надежду. Однако, едва мой
взгляд упирается в Христовы Заповеди, мне хочется захлопнуть Евангелие... Я
нарушил их все, без какого-либо исключения, а потому лучше бы мне быть
неверующим юным пионером, которым я был когда-то, давным-давно...

Впрочем, все по порядку. Для начала мама с папой меня зачали и родили.
Легли дядя с тетей в постельку, чуток построгали: палка-палка, огуречик -
вот и вышел человечек. Все на месте: руки, ноги, голова, кранчик с прибором
поставили - мужик получился. И пошла раскручиваться обычная советская
программа, скучная, но зато надежная: ясли - сад - школа... Поскольку
кранчик мне мама с папой привинтили, то следующим этапом, как ни крути,
должна была стать армия. Конечно, можно было и в институт сунуться. Но мне
было лень чего-то учить. Хотя по спортивным разрядам я бы, наверное, мог
проскочить. Их у меня было штуки четыре - я много секций сменил, но выше
первого (по стрельбе) подняться не мог. Надоело. Когда я боксом занимался,
тренер Петрович - имя забыл! - все нудил и нудил:

- Работай, работай, Николаша! Ты в полутяже наша надежда!

Сделал я им тогда в полутяжке первое по району. А почему-то на область
поехал другой. Продул, но съездил. В общем, бросил я это дело.

Но книжечки с разрядами сохранились. Военком, председавший в комиссии,
поглазел и сказал:

- Орел! Вот у нас тут одно место есть - как раз для тебя!

И загремел я "под фанфары"! Завезли меня для начала в энскую часть самого
хренового назначения. В смысле учебного. Подъем, весь день бегом, ползком,
прыжком... То штангу мотаешь, то танковым траком пузо рвешь, то по макиваре
кулаками и сапогами, то по тебе тем же самым, чтоб "пресс держал". То мишень
из "калашника" дырявишь, то танк через тебя ползет, то ты под стропами
висишь и дыхнуть некогда. 22.00 - в койку бух - и бай-бай, как труп, до
того, как придет прапорщик Кузяев и заорет: "Подъем! Тридцать пять секунд,
последнего - убиваю!" Убивать он, правда, не убивал, но пинок у него был
крепкий.

Ротный был и того краше. Кулаком щит из доски-вагонки прошибал запросто.
А голос! А глаза! Как в фильме Хичкока! Я их тогда еще не видел, поэтому еще
страшнее было.

- Я вас учу убивать! - гудел он своим хриплым рыком. - Замполит может
говорить по-другому, но мне на это плевать. Ради защиты социалистического
Отечества, которое все время в опасности, надо быть готовым оторвать яйца
любому агрессору! Даже если это придется делать зубами, за неимением рук!
Коротков!

- Я! - У меня такая фамилия была - Коротков.

- Пять шагов вперед, шагом - марш! Напр-ра-во! Показательный спарринг! Я
- противник. Ваши действия? Докладывать без слов!

Двадцать секунд против него - это подвиг. При росте метр семьдесят пять и
весе под восемьдесят, он вырубал всех наших правофланговых, которые были под
два метра. Левый фланг он вызывал по трое сразу - разлетались, как мячики.

- Я делаю больно, - предупреждал ротный, - но убиваю и ломаю кости только
условно.

Даст в дых - согнешься, начнешь ловить воздух, а он тут же добавит:

- После ужина, в личное время, сорок углов на стенке. Пресс хреновый.

А потом, когда мы всему, чему требовалось, подучились, то есть через
полгода учебки, развезли нас, родимых, по боевым частям. Многих в Афган
пихнули - там такие нужны были. А я угодил в славную страну Гэдээрию, в
передовой окоп родного ОВД. В смысле, Организацию Варшавского Договора.

По немецким понятиям - глушь несусветная. Аж двадцать верст до ближайшего
населенного пункта. Горка, поросшая лесом, а на горке - мы, за
большим-пребольшим забором. И все то же, что в учебке, только в два раза
злее и крепче. Потому что там мы все были шпана и сопляки, а тут, кроме
нашего "духовского" племени, были вообще-то очень уважаемые люди - "дедушки"
Советской Армии. В принципе, нормальные ребята, но со странностями. Особенно
любили, чтоб мы, молодое пополнение, перед отбоем дружно орали: "До дембеля
наших "дедушек" осталось сто тридцать четыре дня! День прошел... Ну, и Бог с
ним!" Правда, вместо слова "Бог" говорили другое, но тоже из трех букв.
Носки стирать, однако, не заставляли, а били только на занятиях по
рукопашке, Вообще, дедовство, оно разное. Меня перед армией уж
стращали-стращали, а на самом деле все оказалось куда проще и даже веселее.
Посылки не отбирали, а наоборот, смотрели, чтоб кто-либо втихаря не жрал.
Надо делиться с товарищами. Сегодня тебе прислали - дели на всех, завтра мне
пришлют - я поделюсь. Короче, коммунизм.

Дожил я до второго года службы. Стали считать дни, теперь уже НАМ ту же
фигню насчет дембеля орали. И, наверное, все бы вышло как у всех:
попрощались бы утречком с боевым знаменем, сели в автобус с чемоданчиками в
руках и отпускными билетами у сердца, а затем покатили бы в родной, тогда
еще целый и невредимый Союз. И с чувством исполненного долга перед Великой
Родиной пошел бы я в родной военкомат становиться на учет как солдат запаса.

А дальше... Хрен его знает! Папы-мамы у меня ведь в натуре не было. Я
только и знал, что они должны были меня сделать, но кто это конкретно -
неизвестно. Разница в принципе небольшая: дом ребенка - ясли, малолетний
детдом - детсад, просто детдом - школа. Все бы хорошо, только возвращаться
некуда. Наверное, в общагу бы пихнули, на завод трудоустроили... Родина у
нас заботливая была. В менты можно было записаться или в прапорщики -
придумал бы, наверное, куда кости бросить...

Однако ничего такого не случилось. Это был мираж и призрак, вся та жизнь,
которая мне грезилась после дембеля. И сам дембель тоже оказывался
призраком.

А получилось вот что. Как все добрые "дедушки", водил я дружбу с
хлеборезом. Алекпер Мусаев - Азербайджанская ССР. Ему всегда как-то
удавалось сахар и масло экономить и "дедушек" немножко подкармливать.

Однажды, когда я пришел к Алику разжиться сахарком, он показался мне
каким-то странненьким, будто его пыльным мешком слегка вдарили.

- Э, юлдаш, - спросил я, - тебя случаем не обидели?

- Нет, сказал он, - кто меня обидит, а? Я думаю...

На морде у него проступало явное желание поделиться какой-то тайной, но,
видать, сомневался он, стоит ли ему это делать.

- Слушай, - сказал Алик, - не продашь, да-а?

- Не умею, - хмыкнул я, - это мы не проходили.

- Идем, - загадочно произнес Мусаев, - показат кой-что надо!

Я последовал за ним в таинственные глубины пищеблока. Повар Кибортас,
помню, проворчал:

- Чего здессь лаззитте? Нарьяд усе помыл, сдавать будем...

Может быть, если б я пожалел труды наряда и не пошел, все было бы
по-иному. Но я прошел по чисто вымытому кафелю через варочный цех, в
направлении лестницы, ведущей в подвал. Там, в подвале, хранились картошка,
морковка, лук, свекла, капуста свежая и квашеная. Сюда я много раз ходил с
братанами чистить "корнеплоды".

Подвал был старый, сводчатый, строенный еще небось при кайзере, а может,
и раньше, при каком-нибудь бароне, который в древние времена поставил на
нашей горке свой замок. Должно быть, когда-то этот замок разрушили по ходу
феодальной междоусобицы, потом построили на его месте что-то другое, затем
перестроили это что-то в казарму для немецких солдат, которую в 1945 году
забрали себе советские. А подвал был все тот же. И, небось, хранили в нем
все тоже.

В подвале ничего не было. Наряд на ужин картошку начистил, а завтрашнюю
должен был чистить уже следующий, который еще только собирался на кухню.

- Чего у тебя тут? - спросил я у Алика. - Привидение увидел?

Вообще говоря, привидениям тут быть прямо-таки полагалось. Хотя под
потолком горела в грязном плафоне дежурная лампочка (можно было включить и
поярче, но это делали, только когда приходили чистить картошку), свет ее
освещал только середину подвала, а углы оставались затемненными. Если долго
глядеть, то вполне могло что-нибудь привидеться...

- Какой привидение, слушай? - проворчал Алекпер. - Тут другое дело... Он
уверенно протопал в один из темных углов.

- Видишь, да-а? - спросил Мусаев. Я ничего не видел, кроме пола,
сложенного из тесаных каменных плит квадратной формы.

- Я тоже не видел, - усмехнулся Алик. - А теперь - смотри!

Он взялся рукой за какой-то небольшой штырек, торчавший из паза между
камнями. Что-то щелкнуло и тихо заурчало.

Плита, по виду ничем не отличавшаяся от остальных, почти бесшумно стала
опускаться вниз... У меня по спине пробежали мурашки, а заодно в груди
застучало сердце: надо же, как в кино!

О том, что вся Германия изрыта туннелями и подземными сооружениями,
доставшимися в наследство от рейха, по ГСВГ ходило немало легенд. И о
подземных заводах со смазанными и готовыми к работе станками, и о железных
дорогах, ведущих под землей чуть ли не от Лейпцига до Берлина... И про
"Янтарную комнату", и про старичков эсэсовцев, которые живут где-то в
подземельях, дожидаясь второго пришествия фюрера. Все это я слышал, но
видеть, конечно, не видел. А что я вообще в Гэдээрии видел? Станции, пока
везли на поезде. Городишки с домишками, мимо которых ехали на грузовиках.
Трактора и кооперативные поля. А потом - только забор, сосны и все, что