Александр Абрамов, Сергей Абрамов
ЧЕРНАЯ ТОПЬ
- Это не шутка,- сказал секретарь редакции районной газеты,- я
действительно верю в леших, домовых и русалок.
Он без улыбки взглянул на сидевшего перед ним московского журналиста.
Сбоку от него в окно виднелась река, застроенная по берегам складами и
бараками.
- Конечно, в этом прозаическом оформлении реки русалки не водятся, -
прибавил он.
- Я не видел их и в ее поэтическом оформлении, когда к городу по шоссе
подъезжал, - усмехнулся москвич. - Камыши, осока, плакучие ивы. Самое
русалочье раздолье.
- Вы случайно не лесом ехали? - спросил секретарь.
- Лесом. Даже грибы искал, когда машина забарахлила. Только с лешим не
встретился.
- А могли бы, - серьезно сказал секретарь. - У нас тут его видали.
- Кто? Бабки?
- Зачем бабки? Я, например.
Разговор этот уже начинал раздражать московского журналиста. "Разыгрывает,
- подумал он, - штучки с первого курса. Я тоже кончал факультет
журналистики - знаю".
- Думаете, мистифицирую? - словно прочел его мысли секретарь. -
Марксистски подкованный атеист и вдруг в русалок и леших верит!
Москвич усмехнулся и вывернулся.
- Ну насчет "верит" - это вы слишком. Есть у Юрия Казакова рассказ
"Кабиасы". Читали, наверно? Ну вот и фантазируете о первобытном страхе
человека наедине с природой и ночью.
- Бросьте, - перебил секретарь, и опять нельзя было определить степень его
серьезности, - марксистки подкованный атеист не фантазирует на
литературную тему. Он размышляет о другом. Во-первых, домовые, лешие и
русалки не от религии. Это народный фольклор, остатки древних легенд,
уцелевших с доисторического прошлого. А вы обратили внимание, что у разных
народов одинаковые поверья? У немцев - гномы, у англичан - лесные эльфы во
главе с Пэком, прославленным Киплингом, у норвежцев - тролли, у русских -
лешие и водяные. Почти всегда добрые и безобидные существа, страшные лишь
для детей. Они боятся людей и встречаются только в глуши, подальше от
городов и селений. Лично я удивляюсь, что наука, которая даже в Библии
ищет следы пришельцев, до сих пор не заинтересовалась истоками языческих
поверий.
- Эффект "пси" в народной фольклористике, - лениво протянул журналист. -
Давайте мотивации.
Секретарь внимательно и, как показалось журналисту, с сожалением посмотрел
на него.
- Мотивации? - повторил он. - У нас про это даже на летучках не скажешь -
засмеют. Но с вами рискну. Охоту любите?
- Ружья нет.
- Дам ружье. Когда сможете?
- Хоть завтра.
- У меня завтра совещание в райкоме, - вздохнул секретарь, - одному вам
придется. Не побоитесь?
- С ружьем-то? И кого? Лешего?
- Может, и лешего.
- Бросьте эти штучки, - проговорил москвич.
- Клянусь дубом, тисом и терновником, - засмеялся секретарь, и опять
нельзя было понять подтекста этой шутки.
- Про Черную топь слыхали? - вдруг спросил он.
- Что-то рассказывал водитель. Дупелей тьма, говорит.
- Правду говорит. Только в самую топь не лезьте, зелень да ржавчина, сами
увидите, вы по краешку, по краешку от поваленной сосны на полкилометра к
западу. Тропка приметная. Слева топь, справа малинник.
Добраться до Черной топи с непривычки было не так уж легко, и, проплутав
по лесу с полдня, журналист выбрался наконец на опушку, зеленую проплешину
в плотной лесной чащобе. Дальше начиналось мелколесье: хилые березки,
ольха, орешник да высокая жесткая трава, сочно-зеленая у земли, а наверху
светлая, словно выгоревшая на солнце. С такой травы обычно начинается
болото, постепенно она становится ядовито-зеленой, скрывая под собой
трясину и зыбь.
Журналист достал из рюкзака истертую на сгибах двухверстку и сверился с
компасом. Перед ним обозначенная на карте частой лесенкой штриховки лежала
знаменитая в округе Черная топь. Москвич находился сейчас в северной ее
части, о которой и говорил секретарь. "Где-то здесь должна быть поваленная
сосна", - подумал он и тотчас же увидел ее шагах в тридцати вправо, где за
малинником из высокой травы выглядывал ее черный горб. Странный разговор в
прокуренном кабинете секретаря редакции получал вполне реальное
продолжение.
Журналист добрался до сосны, постоял немного, прикидывая что-то в уме, и,
внезапно решившись, перешагнул через мертвый ствол. Под ногами не
хлюпнуло, значит, идти можно. Путь, однако, был не легкий: тропа то и дело
пропадала в траве, под ногами противно чавкала трясина, обдавая сапоги
черной вонючей грязью. Колючие лапы можжевельника цеплялись за куртку,
хлестали по лицу, и журналист уже раскаивался в своем порыве. Но отступать
не хотелось. "В конце концов полкилометра - не крюк. Зато проверим, что за
леший здесь водятся". Но вскоре ему стало казаться, что полкилометра давно
позади, а под ногами по-прежнему хрюкало болото и низко-низко над головой,
только руку протяни, висели уныло-серые неподвижные облака. Тропинка давно
исчезла, журналист уже устал вытягивать сапоги из грязевого капкана и
проклинать себя за мальчишеское безрассудство, как вдруг очутился на
широкой поляне, словно у края неглубокого кратера метров сто в диаметре. С
трех сторон его окружал лес: орешник и можжевельник вперемежку с ольхой и
осиной, а с четвертой - уходило за горизонт болото, даже не зеленое, а
темно-рыжее в сыром полумраке осеннего вечера. Вместо неба - сизо-лиловая
муть.
Было что-то жуткое в сонно немой тишине, окружившей его внезапно снизу и
сверху. Деревья застыли недвижно и грозно, как ракеты перед стартом.
Плотные крученые облака, казалось, совсем не двигались - темные острова на
чернильном небе, - а издалека, из трясины, медленно подкрадывалась уже
совсем непроглядная темь.
Журналист вспомнил неулыбчивые глаза секретаря редакции, запросто
подбросившего ему клятву киплинговского Пэка, и впервые ему стало
по-настоящему жутко. Снова вспомнились уже упомянутые в разговоре
казаковские "кабиасы", бессмысленный страх, подкрадывавшийся из
подсознания, древний страх перед природой и ночью. По спине поползла
липкая струйка пота. "Черт меня дернул забраться в эту глухомань, -
пробурчал он сквозь зубы. - На дупелей пошел, а ни одного не встретил. Да
не на дупелей, а на лешего!" Он деланно хохотнул, и смех его, расколовший
стоячую тишину болота, казалось, вернул природе движение и звуки. Пронесся
резкий порыв ветра, согнул верхушки деревьев, пронзительно засвистел в
кустах, погнал иссиня-зеленые волны по высокой болотной траве, чуть замер
вдали и снова вернулся, холодный и колкий, сулящий долгую тоскливую
непогоду.
- Пора уходить, - сказал вслух журналист. Он вскинул двустволку на спину,
оторвал ноги от вязкого киселя, шагнул и снова остановился. Метрах в
пятидесяти от него, где котловина была поуже, на другой ее стороне, вышел
из лесу человек. Сизая мгла, рассеянная в сумраке вечера, не давала
возможности как следует разглядеть его. Смутная фигура человека, словно
сошедшая с любительской фотографии, замерла на месте, к чему-то
прислушиваясь. Но вокруг было по-прежнему тихо, лишь ветер тревожно
свистел в кустах. Человек впереди постоял, подумал и вдруг решительно
зашагал... в самую топь.
- Осторожно! - закричал журналист.
Но человек на болоте не услышал. Балансируя на зыбкой подножной грязи, он
медленно шел, разгребая осоку и поминутно оглядываясь назад. Без ружья,
без шапки, в длинной брезентовой куртке - не то рыбак, не то охотник,
потерявший свое снаряжение, он, вероятно, только что вышел из дому. Но
москвич знал, что в радиусе по меньшей мере десяти километров здесь не
было ни деревушки, ни пасеки. Что же погнало человека в лес одного, без
ружья, даже без палки и почему в болото, в самую топь? Нужно обладать
поистине звериным чутьем, чтобы в податливой трясине найти относительно
твердую тропу, чтобы под обманчивой зеленью луга вовремя нащупать топь,
вовремя убрать ногу, не соскользнув в ржавую жижу болота. Этот странный
смельчак, почти нереальный в фиолетовом сумраке леса, сейчас напоминал
чем-то циркача, балансирующего на канате. Журналист облизал пересохшие
губы, хотел еще раз крикнуть, но слова застревали в горле, да и спугнуть
можно неожиданным окриком. А тот все шел и шел, уже не оглядываясь; и не
кончался невидимый канат над смертной пучиной, и каждый новый шаг был
опаснее предыдущего, потому что болото страшнее в центре, чем по краям, и
не звенел у пояса карабин лонжи-страховки, и не было шеста-баланса в
ловких руках.
Москвич видел, что человек на болоте направлялся к большому черному
валуну, застрявшему у края котловины. За ним была твердая почва; валун
лежал на ней - иначе бы засосала топь. Путник, понимая это, надеялся здесь
передохнуть, прийти в себя. Затаив дыхание, журналист следил за ним,
мысленно подсчитывая, сколько еще шагов осталось до спасительного островка
у самого берега.
╪шыютр ▐ыш 
╟хьы эющ └эфЁхщ
╟хьы эющ └эфЁхщ
╧ЁючюЁют └ыхъёрэфЁ
╘ышэЄ ▌Ёшъ
╪шыютр ▐ыш