Aндрей Валентинов

Овернский клирик

АВЕНТЮРА ПЕРВАЯ

О ТОМ, ЧЕМ КОНЧИЛАСЬ РЫБНАЯ ЛОВЛЯ В НОТР-ДАМ-ДЕ-ШАН

Крючок не выдержал. Карп - здоровенный, не менее двух фунтов весом -
сорвался и, победно блеснув серебристой чешуей, плюхнулся в воду. Пьер охнул и
застыл, сжимая в кулаке бесполезную удочку. В довершение всего рыба, прежде чем
бесследно сгинуть в темной воде, на мгновенье выглянула и, как мне показалось,
бросила на неудачливого рыбака полный ехидства взгляд. Этого Пьер, и без того
сраженный случившимся, уже не выдержал:

- У, дьявол! Ах, чтоб его!.. Кровь Христова, вернусь в Сен-Дени, я этому
отцу Иегудиилу ноги вырву! Говорил я ему - железо хреновое, а он...

Отец Иегудиил - наш монастырский кузнец - действительно в последнее время
стал портачить, но это обстоятельство никак не оправдывало ни содержания, ни
формы сказанного.

- Брат Петр, - негромко позвал я, чувствуя, что Пьер готов отмочить
следующий пассаж по поводу карпа, удочки, крючка и отца Иегудиила. - Брат
Петр...

Пьер в сердцах швырнул удочку оземь, вобрал побольше воздуха, раскрыл рот,
и тут до него наконец начало доходить. Я мельком оглянулся - брат Ансельм стоял
с невозмутимым видом, но в глазах его определенно бегали чертики. Впрочем, с
первого взгляда и не заметишь - держать себя этот мальчик умеет.

- От-тец Гильом... - запинаясь, начал Пьер. -Я... ну...

- По-латыни, пожалуйста, - все с тем же спокойствием попросил я, чем вверг
Пьера в окончательное смущение. Ибо, кроме строжайше запрещенной божбы и
поминания нечистого, он умудрился выговорить все это на "ланг д'уи"' с диким
нормандским произношением.

"Ланг д'уи"- (язык "да") - наречие, на котором говорили в Северной Франции.
Южнее Луары господствовал "ланг д'ок".

- Я... ну... Рыба...

- Дальше, - подбодрил я, наблюдая, как покрасневший и разом вспотевший Пьер
с неимоверным усилием подбирает непослушные латинские слова.

- Я ловить, я ловил... - Пьер вздохнул и потер громадной пятерней свою
веснушчатую физиономию.

- Мы ловили, - согласился я.

Я вновь обернулся - брат Ансельм смеялся, но незаметно - одними уголками
губ. Уже не в первый раз подумалось о том, где мальчик так научился себя
держать. Все-таки ему еле-еле восемнадцать, и то по документам, которые не у
одного меня вызывали сомнения.

- Мы ловили, - обреченно повторил Пьер. - Отец Иегудиил - в аббатстве
святого Дионисия кузнец есть. Он плохой кузнец есть. Он сделать... сделал
плохой...

Похоже, слово "крючок" забылось, и Пьер мучительно подыскивал подходящий
эквивалент.

- Он сделал плохое орудие... Орудие удить... Отец Гильом!

- Так...

Я отложил в сторону удочку и смерил Пьера выразительным взглядом. Детина
сжался и заморгал.

- Брат Петр плохая память иметь, - вздохнул я. - Брат Петр забыть, как мы
договариваться...

- Отец Гильом! - вновь воззвал несчастный, взмахнув ручищами, от чего в
неподвижном вечернем воздухе повеяло свежим ветром.

- Вы - будущий священник, брат Петр. В вашей практике будет немало
эпизодов, по сравнению с которыми этот несчастный карп - сущая мелочь. Вы должны
сохранять спокойствие и не сбиваться на простонародную тарабарщину, из которой,
к вашему счастью, я не понял ни слова... Дюжину "Отче наш" и дюжину "Верую"
перед сном. Вы, кажется, улыбаетесь, брат Ансельм?

Все-таки я застал парня врасплох. Но лишь на миг. Девяносто девять из сотни
сказали бы в таком случае:

"Нет!" - но Ансельм дерзко сверкнул глазами и покорно ответил: "Да, отец
Гильом".

Я хотел поинтересоваться, что именно брат Ансельм услыхал смешного, но
посчитал, что это будет излишним занудством.

- Две вязанки хвороста, брат Ансельм. И мытье посуды после ужина.

- Да, отец Гильом.

Парень вновь улыбнулся, и я вдруг сообразил, что сегодня и так его очередь
мыть посуду.

- Ладно, - резюмировал я, - как там у нас с уловом?

Несмотря на эпизод с разогнувшимся крючком, улов был неплох. Впрочем, пруды
у Нотр-Дам-де-Шан всегда славились отменной рыбой.

Ужин варили тут же - идти в старую заброшенную кухню, где не готовили уже
два десятка лет, с тех пор как старый граф де Корбей разорил здешний монастырь,
не хотелось. Ребята разложили костер, и Пьер уже привычно достал нож, дабы
приняться за рыбу, но я остановил его:

- Уху сегодня приготовит брат Ансельм. А вы, брат Петр, надеюсь, не забыли,
что должны мне басню?

- Какую басню? - моргнул Пьер, успевший уже успокоиться и предвкушавший
ужин.

- Басню "Лисица и отражение луны" из сборника "Робертов Ромул". Вы должны
были выучить ее еще вчера, но вчера у вас, кажется, был насморк...

- Не насморк... - вздохнул бедняга. - У меня... это... голова болела.

- Сочувствую, брат Петр. Надеюсь, сейчас все неприятности позади и мы имеем
возможность послушать наконец басню.

- Сейчас... Я... ну... повторю.

Я не стал спорить и принялся наблюдать за Ансельмом. Вечерняя уха -
маленький реванш за ошибку с посудой.. К тому же мне было очень любопытно, как
парень поведет себя. До этого я ни разу не видел Ансельма на кухне. В Сен-Дени
его туда и близко не подпускали. Похоже, и там, где он жил прежде, его маленькие
аккуратные руки не знали черной работы.

Впрочем, если это было и так, Ансельм не подал и виду. Он быстро принес
воды и направился в келью за припасами, после чего, достав лук, чеснок,
сельдерей и морковку, занялся рыбой. Получалось у него неплохо - нож резал ровно
и быстро. Видимо, я все-таки ошибся, готовить мальчику уже приходилось. Краем
глаза я заметил, что Пьер тоже следит за Ансельмом, причем не без затаенной
ревности. Уха - коронное блюдо нормандца, который, как я уже убедился, и без
того превосходно готовит.

- Итак, брат Петр, - напомнил я, - мы вас слушаем.

- Басня, - начал Пьер самым бодрым тоном. - Из сборника...

Последовала пауза, но я не торопил. Вспомнилось, что еще два года назад
Пьер, проучившийся в монастырской школе чуть ли не десять лет, не мог связать
по-латыни и нескольких слов. Все-таки парень молодец, хотя, видит святой
Дионисий, я тоже очень старался.

- Из сборника. Называется "Лиса и отражение луны"...

На губах Ансельма вновь мелькнула улыбка, и я в который раз подумал, откуда
пришел в Сен-Дени этот мальчишка? Латынь он знал превосходно, лучше меня. Такое
еще можно объяснить, но Ансельм знал греческий и, как я недавно сумел узнать,
арабский...

- Некая лисица шла ночью возле реки и увидела в оной реке отражение луны.
Увидев оное отражение, решить... решила она, что это суть сыр...

Я вдруг сообразил, что за весь день Пьер ни разу не открывал книги. Да,
память у парня превосходная, и надо было здорово постараться, чтобы за несколько
лет ничему не выучить этого нормандского увальня. Пьер не был лентяем - он
искренне хотел закончить школу и стать священником где-нибудь в деревне. Но до
недавнего времени эта мечта была от него далека, как стены Иерусалима.

- ...Стала оная лисица лакать воду. Мнила она, что выпить... выпьет реку,
после чего дно высохнет и упомянутый сыр достанется ей...

Между тем в котелке уже что-то начинало закипать. Я принюхался и остался
доволен - ужин явно нам обеспечен. Правда, запах был несколько необычен. Пахло
чем-то незнакомым - не сельдереем и тем более не луком.

- ...Лакала оная лисица воду без перерыва, пока не захлебнулась...

Пьер довольно вздохнул, предчувствуя окончание пытки, и выпалил:

- А мораль этой басни такова: человек алчный рвется к наживе с таким
усилием, что сам себя раньше времени в темную могилу сводить!

Вслед за этой нравоучительной фразой на физиономии Пьера расцвела
совершенно неподходящая ухмылка. Я не выдержал и улыбнулся в ответ.

- А теперь пусть брат Ансельм рассказать, - окончательно расхрабрился Пьер.
- А то, отец Гильом, вы его басня учить не заставляете!

Не хотелось пояснять, что "Робертов Ромул" Ансельм читал лет в семь, если
не раньше, но наш сегодняшний повар тут же откликнулся.

- Басня "Человек, который молился". Я почувствовал внезапное смятение. Дело
не в том, что эту басню обычно не рекомендуют читать ученикам. Поразил тон -
Ансельм отозвался на предложение Пьера как-то излишне серьезно.

- Один человек имел обычай приходить в церковь поздно, склонять колени и
молиться всегда одними и теми же словами: "Господи Боже, будь милостив ко мне, и
к жене моей, и к детям моим, а больше ни к кому"...

Ансельм на миг замолк, тонкие губы сжались, побелели, в темных глазах
блеснул недобрый огонек.

- Услыхал это однажды его сосед и тоже стал молиться: "Господи, Господи,
Боже всемогущий, разрази ты его, и жену его, и детей его, а больше никого"...

- А... а мораль? - недоуменно вопросил Пьер, не дождавшись пояснения.

- Там нет морали. - Ансельм отвернулся и занялся котелком. Пьер почесал
затылок и стал неторопливо нарезать хлеб.

...Брат Ансельм появился в Сен-Дени год назад.

Пришел поздним вечером, босой, в оборванной ризе. Отец Сугерий велел
накормить путника и уложить Спать, но паренек настоял на встрече, после которой
наш аббат заперся с отцом Эрве и беседовал с ним чуть ли не до утра. А на
следующий день в Сен-Дени появился новый монах, которого было велено ни о чем не