Михаил ВЕЛЛЕР

ДОЛГИ

Чем крепче нервы, тем ближе цель. С этим изречением я познакомился в
девятнадцать лет: прочитал татуировку на плече. Плечо смотрелось:
мускулистое под жестким загаром, оно как бы подкрепляло смысл надписи. И
соответствующее лицо мужчины. Что слова эти из песенки американских
матросов времен второй мировой войны, я узнал гораздо позднее.

У меня нервы скверные. Как у многих. Я долго запрягаю и медленно
езжу, виляя по сторонам. Близость цели возбуждает меня сверх меры,
перехлестывающий энтузиазм мешается со страхом упустить, и как следствие -
паническая суета, затрудняющая дело. Мысленно я всего уже десять раз
достиг и столько же раз потерял. И добившись наконец давно желаемого, я
испытываю обычно только усталость и легкое разочарование, что ну вот и
все.

Так было и сейчас - но и не совсем так. У меня вышла вторая книга. Не
шедевр, греза начинающего, однако и не такая плохая книга, честное слово.
На уровне. Телевидение поставило мой сценарий и заключило договор на
другой. Тоже - не Штирлиц, но многим вполне понравилось. Я стал
профессионалом.

Занятое мной положение не давало исчезнуть отраде, знакомый на моем
месте любому. Удовлетворение лишь подстегивалось некоторыми отзывами вроде
"талантливо начинал", "на халтуру разменивается", - подобные высказывания,
как правило, исходят от людей, добившихся меньшего, чем ты, и
продиктованы, вероятнее всего, завистью. А зависть, по формулировке
Скрябина, есть признание себя побежденным... Я - оцениваю свои возможности
реально; а профессионализм есть профессионализм: неумно тщиться быть
гением в тридцать семь лет.

И вот в свои тридцать семь я получил возможность "остановиться,
оглянуться", - право на передышку. Годы подряд я, без преувеличения,
работал много и напряженно. Я писал и переписывал бесконечно, я предлагал
десятки вариантов и вносил тысячи поправок. Кто сомневается, как трудно
составить себе какое-то литературное имя, пусть попробует сам.

Теперь я обладал солидной суммой. Деньги гарантировали свободу во
времени. Я погасил задолженность за свой однокомнатный кооператив. Раздал
долги. И полтора месяца предавался сладостному ничегонеделанию.

Я просыпался в полдень, наливал из термоса кофе и читали в постели
детективы. Бродил днем по музеям и просто по зимнему городу, едва ли не
впервые воспринимая его красоту и красоту вообще всего кругом. Высшее,
самое тонкое и полное наслаждение всем сущим доступно, наверное, одним
бездельникам.

Характер мой выровнялся, исчезла раздражительность: я посвежел. Я
наслаждаюсь жизнью: с повторяемостью наслаждение требует дополнительной
остроты: я мог позволить себе роскошь никчемных дел.

Большинство неактуальных вещей, которые мы откладываем, мы
откладываем навсегда. Это можно считать слабость характера; или давлением
обстоятельств. Можно считать иначе: что не сделано, то не очень-то и
нужно. И все же невыполненные намерения, неудовлетворенные желания, по
мере времени теряя свою конкретность, превращаются в некий неопределенный
груз, тяготеющий на душе. Ощущаешь какую-то незавершенность,
неполноценность собственной личности и судьбы. А когда возраст переходит
период надежд и откладывать уже некуда, эпизодические отчаяние по поводу
проходящих дней сменяется спокойным сознанием несостоятельности.

Ну, сознанием своей несостоятельности я, положим, не страдал.
Главное-то я выполнил. А махнуть рукой на многое вынужден в жизненном
движении каждый. Но тихо-тихо подтачивающий червячок, скрытый
повседневностью, в моем комфортном состоянии сделался различимым.

У меня хорошая память на добро. Правда, не хвастаюсь. Вот ответить на
него - это, по совести, несколько другое... Нужны деньги, или время, или
то и другое, - а усилия направляешь на главное; все грешны...

Всегда перед появлением денег я решал рассчитаться по застаревшим
должкам. Появившись, деньги с абсолютной неотвратимостью тратились на что
угодно, должки же продолжали существовать; обычное дело.

В утешение я вспомнил байку, как один меценат вещал о гордости
человека слова, отдающего в срок, и как Маяковский отрубил, что
присутствующим литераторам есть чем гордиться кроме отдачи долгов. Я не
Маяковский, утешение действовало весьма частично.

Мне даже представляется, я знаю, с чего у меня возникла эта
внутренняя потребность не быть должным.

Во втором классе я проспорил Леньке Чашкину рубль. Споря, я поступал
здраво и практично, прямо неловко становилось - запросто, задаром получить
Ленькин рубль. Затрудняюсь изложить сомнительной приличности предмет
спора. Ленька поплевывая попрал мораль, проявив известную мальчишескую
доблесть. За попрание морали платить оказался обязан я. Рубль
представлялся мне платой чрезмерной. У меня не было рубля.

Как все герои, Ленька был великодушен и забывчив. Через несколько
дней вопрос о рубле, к моему облегчению, заглох. Радостью я поделился с
отцом.

К моему разочарованию, поддержки в нем я не обнаружил. Отец преподнес
мне те истины, что, во-первых, спорить вообще нехорошо, во-вторых, спорить
на деньги особенно нехорошо, в-третьих, спорить на то, что не тобой
заработано - вовсе плохо, но не отдавать проспоренное - не годится уже
совершенно никуда. И выдал рубль.

Я вручил Леньке рубль. Он принял его, быстро скрыв уважительное
удивление, с превосходством насмешки над неудачником и вдобавок дураком. Я
ожидал иной реакции. Я слегка обиделся.

Но жить стало легче: исчезла опасность напоминаний, осталось сознание
правильности поступка.

Первый перекос мое представление о необходимости отдавать долги
получило на собрание абитуриентов, где Надька Литвинова одолжила у меня
рубль до завтра, и это светлое завтра еще не наступило. У нее ни в коем
случае руки не были устроены к себе, раздавая пять лет как староста группы
стипендии, она вечно себя обсчитывала, кому-то давая больше - и ей не
всегда возвращали: легкая натура, не придавала она значения рублю. Рублю я
тоже не придавал, а факт - ну засел, что ты поделаешь. Первый раз
памятный.

Позднее я помню всего четыре случая, когда мне не возвращали. Черт
его знает, не верится, чтобы всего четыре. Я задолжал куда больше, ого.
Хороший я такой, что не помню, или скотина, что мне отдавали, а я нет -
затрудняюсь определенно сказать.

Как я впервые не отдал - тоже помню отлично. В сентябре, в начале
второго курса, собирались мы на какую-то пьянку. (Написал "пьянка" и
споткнулся - предложат ведь заменить "вечеринкой", "днем рождения". И
пусть слово цензурное, общелитературное, всеми употребляемое... А, - я сам
раньше заменю...) Да, и мне срочно требовались два рубля, причем не на
вино, а на цветы. Кому цветы, зачем - позабылось, но точно на цветы. И
занял я у Машки Юнгмейстер, и у Машки дочка кончает школу, и Машка
наверняка ни сном ни духом про эти два рубля не ведает - а у меня память.
Сколько раз я хотел отдать. Или цветов ей принести. Или конфет. Фиг. Не до
того.

Мы все собираемся когда-нибудь раздать все долги.

И наступает время. Или так и не наступает.

Господи, деньги у меня есть - больше нужного, машина, дача и лайковое
пальто мне ни к чему, родные обеспечены, алименты платить не на кого,
ресторанов я не переношу, пить избегаю, нынешние мои знакомые сами в
достатке, в я столько в жизни добра от людей видел, клянусь, иногда
злобишься: "Стану сволочью - насколько легче заживется", - да оттаиваешь
при касании участия человеческого...

Привлекает и благородная праведность - разбогатев, воздать за добро
сторицей. Ну, сторицей - не шибко-то и получится, - но воздать. Желательно
с лихвой.

"Понял?" - сказал я червяку, шевелящемуся в безмятежном довольстве
моей души. И червячок явственно пообещал превратиться в благоуханную розу,
лучшее украшение этой самой моей души.