Валерий Вотрин
Гермес
----------------------------------------------------------------------------
----------------------------------------------------------------------------
АЛЬФА
нитями трещин камень высокой полуразрушенной ротонды, вздымавшей свой
округлый купол к сочно-голубым небесам. Вокруг на многие мили простиралось
белое каменное плато, только далеко впереди виднелись серые горы с
клубящимися над ними пухлыми громадами облаков. Там посверкивали молнии,
косо темнели струи дождя, бьющего по крутым уступам, доносилось слабое
громыханье, - над горами бушевала непогода. Здесь же - лишь жаркое солнце,
пустые развалины да белая слепящая тишь огромного плато, уходящего вдаль.
ее пребывание здесь, в этой каменной пустыне, - словно камень вдруг дал
всходы, один-единственный всход, росток, и этим ростком оказалась ротонда.
Внутри нее было пусто.
сторонам, он посмотрел на мохнатый желтый цветок солнца и смачно чихнул. Он
был неопределенного возраста, полный, лысоватый и немного сутулился. У него
был крупный, бананом, нос, черные навыкате арамейские глаза, тонкие красные
губы и очень массивный, плохо выбритый подбородок. В правой руке он сжимал
тонкую золотистую трость, на которую имел привычку опираться. Чаще всего
человек именовался Магнус Мес, но у него были и другие имена. Их было
столько, что даже он сам не помнил, сколько всего их у него. Но горе вам,
многие имена носящие, а имени истинного не знающие! Ибо вот, придет и тот
день, когда пропадут имена ваши, и останется одно имя, которое - забвение. А
вы не пропадете ли? Что в том, если знают мириады личин твоих, а души
распознать не могут? Как узнать душу, если нет ее, а есть кал смердящий? Как
возобновить ее, а нет души? Где взять силы, ибо всякая сила - от Бога, а не
даст Он силу тебе, и надежду не даст Господь тебе, и не даст Господь тебе
веру? Как проживешь? Ибо вот, есть в тебе лишь богопротивление!
камень плато. Здесь он немного постоял, потом быстро пошел по направлению к
горам, негромко постукивая своей тростью. Разумеется, он был рад снова
очутиться в этом месте, но сейчас все мысли его были только о еде: он сильно
проголодался.
он вдруг резко остановился, словно споткнувшись, и пробормотал:
кренделевидно покрутил рукой в воздухе, шепнул слова языка, очень давно
никем не слышанного, и перед ним на ровной поверхности возник Стол. Мес
радостно потер руки и быстро уселся за него. На Столе появился резной
серебряный поднос, полный разной снеди. Здесь были жареная утка, темная
миска со свежей аппетитной зеленью, белые соленые грибы, кувшин вина и
вареная рыба.
рыбу. Результат был устрашающим: глаза его сузились, вены на лбу налились
краснотой, правая рука сжалась в кулак, и он завопил, и голос его разнесся
по всему плато вплоть до откликнувшихся эхом сводов ротонды, и Стол с
подносом затрясся, и рыба грянулась оземь:
было и духа рыбного, а ты снова ставишь ее передо мной! Ведь я ненавижу
рыбу, я терпеть ее не могу во всех ее обличьях, будь то жареная, вареная,
пареная, соленая, сушеная рыба или даже ее изображенье!
правда, с аппетитом, вкусно причмокивая и временами обозревая окрестности
из-под густых бровей. Когда утки не стало, легонько постучал по столешнице,
и на этот зов явился хозяин Стола, одноногий хитрый коротышка.
подавай мне рыбы. Никогда. Ведь я ее ненавижу.
я уже начал забывать, что более тебе по вкусу.
никакой рыбы.
того, как блаженно потяжелело в желудке. Он никогда не любил своей привычной
пищи, называя ее "дармовой жвачкой" и "проклятыми испарениями". Впереди его
ждало любимое занятие, уже давно на горизонте его существования не
появлялись тяжкие тучи - предвестники несчастья. Но все равно губы его
дрожали, когда он свистел, и знакомый мотив не получался. В уклончивом
ответе хозяина Стола что-то таилось. Он оглянулся назад: Стол исчез. Так оно
и должно быть. Встает солнце и заходит солнце. Ветер приходит и уходит.
Столы появляются, и исчезают Столы. Нет, так: время возникать Столам и время
им испаряться. По чести сказать, не любил он эти непрошенные аллюзии,
приходящие из незванного далека.
Солнце начало заходить, уже не такое жаркое и ярко-желтое, теперь оно
напоминало своим цветом хорошо начищенную старую бронзу. Там, выше, все еще
продолжалась гроза, но здесь, внизу, воздух был свеж и тих и нагрет
предзакатными ласковыми лучами, и пахло чистым горячим камнем, и где-то
рядом среди валунов пела какая-то пичуга, а солнце все садилось, садилось,
оставляя голубое темнеющее небо на произвол неумолимой ночи. Мес вздохнул,
повернулся и толкнул каменную дверь.
скал, было прохладно. Углы терялись во тьме. У стен на корточках сидели
каменные изваяния с бесстрастными лицами. В помещении стлался, почти
незаметный и неосязаемый, голубоватый слоистый дым, который медленно плыл,
когда попадал в резкий луч из какой-нибудь наружной щели.
сегодня?
небольшое потайное окошко. И сразу же сюда, в тихий покой подземелья, проник
и повис, воцарился ровный басовитый гул, прорезаемый изредка истеричными
женскими воплями.
толпой: народ волновался и возле стен, на которых виднелись искусно
вырезанные барельефы, изображающие сцены нисхождения в Аид, и вокруг
постамента с венчающей его колоссальной улыбающейся статуей из розового
камня, сложившей свои руки на груди, и перед пустым белым помостом около
высеченного в стене большого каменного уха. Вместе с людским гомоном в
отверстие проник и начал клубиться по комнате душистый дымок благовоний.
Из-под потолка, с недосягаемой вышины, взирали на толпу с загадочной
усмешкой белые большеглазые лики. Где-то в глубине зала, за тонкой витой
перегородкой, смутно, перекрывая голос множества людей, хор выводил
речитативом слов древних молитв.
Почему не выходит?
запоздали. Толпа накалилась. Они ждут.
Снофру.
большой кованой чаше, и он поставил ее себе на колени. За стеной, в Омфале,
ударил гонг - четкий и мелодичный звук пронесся по громадному святилищу.
Одновременно, попадая точно в такт множащемуся эху от белых стен, начал
нарастать голос хора.
поднимался и поднимался вверх, пока не достиг апогея.
появилась жрица. Он заглянул в отверстие. Как и предписывали традиции, она
была полностью обнажена, только на ногах ее были тонкие серебристые сандалии
с высокой, по всей икре, шнуровкой. Смуглое тело ее, натертое благовонными
маслами, блестело. Широко расставив ноги и закрыв глаза, с безвольно
опущенными вдоль тела руками, она остановилась на помосте. Толпа
безмолвствовала, и теперь был слышен только хор: он быстро-быстро, ритмично
приговаривал, будто заклиная:
голос ее, низкий, звучный, послужил как бы сигналом хору: тот замолк.