Александр Етоев
Экспонат, или НАШИ В КОСМОСЕ
(C) Александр Етоев, 1997
Говорил тот, краснорожий, что вывалился из корабля первым.
Сильно мятый, в пятнах масла комбинезон, продранные рукава и
колени, ржавчина на пряжках и на заклепках. И сам он был вроде
как не в себе. Дергался, приплясывал, изгибался -- может быть,
от волнения, а может, сказывались последствия неудачного входа
корабля в атмосферу. Кольца, сетки, фляжки, ножи, помятая
стереотруба, с два десятка непонятных приборов, оружие --
словом, все, что было на нем, скрипело, звенело, булькало,
скрежетало, не умолкая ни на секунду.
-- Эй, длинный! Ты, ты, нечего оборачиваться. Тебе говорю: какая
у вас планета?
Желтый палец пришельца то попадал в Пахаря, то промахивал мимо и
тогда начинал выписывать в воздухе странные танцующие фигуры.
Другая рука краснорожего крепко заплутала в ремнях, оплетавших
его, будто тропические лианы. Он то и дело дергал плененной
рукой, хотел вернуть ей свободу; плечо взлетало и падало под
громкий хохот походного снаряжения, но рука оставалась в путах.
Пахарь, или Рыхлитель почвы, так его называли в деревне, стоял
молча, локоть положив на соху и пальцами теребя густую рыжую
бороду. Он чувствовал, как дрожит под сохой земля, и дрожь ее
отдается в теплом дереве рукояти. Земля ждет, когда он, сын ее и
работник, продолжит дело, взрыхлит затвердевший покров, и она
задышит свободно сквозь ломкие развороченные пласты. Но этот
чужой, что кричал от края поляны, и те, что с ним, и то, что
было за ними,-- большая круглая штука, похожая на дерево без
коры,-- мешали доделать начатое.
Он стоял и молчал. Ждал, когда они уберутся.
-- Ты что, глухой?
Пахарь молчал.
-- Или дурак?
Он почувствовал зуд на шее под рыжими лохмами бороды. Муравей.
Высоко забрался. Пахарь повертел головой, потом пальцем сбросил
с себя докучливого путешественника.
-- Я спрашиваю, планета как называется, а он мне башкой вертеть.
Ты Ваньку-то не валяй, знаем мы эти штучки.
Те, что выглядывали из-за спины говорившего -- двое слева и двое
справа,-- с виду были немногим любезнее своего предводителя.
Говоривший, не дождавшись ответа, грозно насупился и подался на
полшага вперед. Те, что стояли в тени его широкой спины,
качнулись было за ним, но удержались -- видно, подумали, что
безопасность тыла важнее.
Вожак кожей почувствовал пустоту, холодком обдавшую спину,
покосился по сторонам и отступил на прежнее место.
-- Что это у тебя за уродина? -- Голос его стал мягче.
Пахарь подумал: отвечу, может быть, уберутся пораньше.
-- Со-ха,-- ответил он скрепя сердце.
-- Со-ха? -- переспросил пришелец.-- Ну и название. Со-ха.
Ха-ха. Ты ей чего, копаешь или так?
Пахарь устал говорить. Одно слово -- это уже труд. Но он сделал
усилие и выговорил по складам:
-- Па-хать.
-- Па-хать,-- повторил краснорожий и обернулся к спутникам: --
Лексикончик. Зубы о такие слова поломаешь. "Пахать".
Пахарь стоял, не двигаясь. Он сросся с сохой, слушая гул земли.
Но пока эти пятеро здесь, она и он, ее сын, будут терпеть и
ждать.
Лицо Пахаря, заросшее дикой шерстью, его сильные, грубые руки,
низко склоненные плечи -- все в нем выражало полное безразличие
к суете и словам пришельцев. Он смотрел на них и сквозь них. Так
смотрят на свет сквозь пыльную чердачную паутину. Иногда Пахарь
зевал, и на солнце вспыхивали желтым огнем его большие сточенные
клыки.
Ни интереса, ни страха, ни удивления -- ничего не отражалось в
его застывшей фигуре. Он просто стоял и ждал. И земля ждала
вместе с ним.
Пришельцы тем временем, сбившись в кучу, о чем-то тихо
шептались. Шепот то поднимался волнами, и тогда над поляной
в[/]оронами вспархивали слова: "в рыло", "с копыт долой", "пусть
подавится",-- то утихал до ровного мушиного гуда. Наконец, тот,
что был главным, крикнул через поляну:
-- Ну ладно, вижу, с тобой много не поговоришь. Значит, так.
Бросай эту свою со-ху. Полезай вон туда. Дырку в борту видишь?
Люк называется. Туда и полезай.
Пахарь стоял неподвижно. Только рыжие лохмы подрагивали на
ветру, и солнце перебирало по волоску густую его копну, добавляя
к рыжему золотое.
-- Ты чего, дылда, совсем уже в дерево превратился? Полезай в
люк, тебе говорят. В плен мы тебя берем. Плен, понимаешь? Плен.
Будешь ты у нас пленный. Такое правило, понимаешь? С каждой
планеты, даже такой задрипанной, как твоя, мы берем по штуке
местного населения. У нас там,-- краснорожий показал на
ракету,-- таких охломонов, как ты, четыре клетки уже набиты.
Скучно не будет.
Пахарь его не слышал. Он слушал землю. Он ей отвечал. Она и он
говорили. Так, неслышным для чужих языком, они могли говорить
долго -- сутки, недели, столько, сколько могло продлиться
вынужденное ожидание. Земля была терпелива, она задерживала
дыхание. Пахарь сдерживал внутренний ток тепла. Если сейчас к
нему прикоснуться чужому, то чужой почувствовал бы холодную, как
у рыбы, почти ледяную кожу. Чужой подумал бы -- Пахарь умер или
же умирает, превращаясь в застывшую каменную фигуру.
Но чужой стоял далеко. Что-то ему было от Пахаря нужно.
-- Слушай, дед. По-хорошему тебе говорю. Полезай в люк. Не то
будем говорить по-другому. Это видал?