Александр Житинский

Потерянный дом или Разговоры с Милордом.

Части 1-4

* Часть I

ПЕРЕПОЛОХ *

Я сделаю все, что смогу, но смеяться, милорд, я

буду, и притом так громко, как только сумею...

Л. С.

ПРОЛОГ

Вот! С этого и надо было начинать!

Дело в том, что я трижды принимался писать этот роман, но далее нес-
кольких страниц не продвинулся. Погода ли была тому виною, скверное рас-
положение духа, отсутствие времени или что там еще, но роман не желал
увидеть себя на бумаге, несмотря на то, что он -уверяю вас! - давно на-
писан и прочно занимает в моей голове центральное место.

Примерно такое же положение (я говорю о прочности) занимает и дом,
стоящий ныне на Петроградской стороне, неподалеку от Тучкова моста. Я
могу сообщить точный адрес.

Дело было в непоправимой серьезности, с какой я намеревался писать.
"Устраняюсь! - шептал я себе. - Автора не должно быть видно, даже если
он и живет в этом доме. Литературную воспитанность следует поставить во
главу угла (я долго искал этот угол) с тем, чтобы, не торопясь, предъяв-
лять читателю героев, оставаясь самому в тени, как и подобает скромному
автору. Не зря тебя уже упрекали в том, что ты к месту и не к месту
(последнее чаще) выскакиваешь на сцену и начинаешь строить рожи..."

Так я уговаривал себя, в то время как самому хотелось выскочить на
сцену с очередной рожей и под свист и улюлюканье читателей попытаться
изобразить нечто.

- Нечто?

- Не торопитесь, не торопитесь!

Сначала послушайте некоторые размышления о клапанах, кои должны быть
открыты, чтобы на свет родилось нечто.

- Нечто?

- Тьфу ты, черт, так мы никогда не сдвинемся с места!

По моим наблюдениям, каждый человек обладает клапанами, подобно четы-
рехтактному двигателю внутреннего сгорания, с тем отличием, что у чело-
века их несравненно больше и расположены они не столь симметрично, в
разных уголках души. Для нормальной работы двигателя клапаны должны быть
поочередно открываемы посредством так называемого кулачкового механизма.
А если уж ты решил излить всю душу, то будь добр открыть и все клапан
ы... С этими словами я расстегнул пуговицы на пиджаке, снял его, расс-
тегнул пуговицы на рубашке, надеясь таким образом помочь открытию клапа-
нов души. Они не открывались. Перед моими глазами все время маячили
судьи: читатели, критики, литературоведы (их особенно не люблю), редак-
торы (люблю их безгранично), цензоры (никогда не видел), издатели и, на-
конец, наборщики в типографии, которым предстоит когда-нибудь буковку за
буковкой набрать этот текст.

- Вы читали Эмиля Золя?

- Нет, не читал и читать не собираюсь.

Снисходительно-сочувствующая улыбка одной из моих редакторш не дает
мне покоя! Она несколько месяцев донимала меня Эмилем Золя, которого я
безгранично уважаю, но не читал (видит Бог!), что и дало ей право улы-
баться.

- Зато я читал Стерна. Каждый читает то, что ему нравится.

- Ага, попался!

Да, милые критики и литературоведы (скулы сводит при произнесении
этого слова), я сам складываю оружие и поднимаю обе руки кверху. Прошу
не ломать голову: на что? на что, Господи, это похоже?! Да на Стерна же,
черт побери! Совсем не на Эмиля Золя!

Учтите, я сам это сказал. Добровольное признание смягчает меру нака-
зания.

Кстати, эпиграф к части первой я взял из письма Лоренса Стерна к од-
ному высокопоставленному лицу, которое упрекало писателя в неподобающей
его духовному сану веселости. Для несведущих: Лоренс Стерн был по обра-
зованию священником - ну, а я тоже не родился сочинителем!

Что же поделаешь, если среди авторов, наряду с серьезнейшими их
представителями (наподобие Эмиля Золя), встречаются - ни к селу ни к го-
роду - шуты гороховые, насмешники, чтоб они провалились, для которых вся
жизнь - сплошная игра и развлечение. Они прожить не могут, чтобы не по-
зубоскалить, не вырядиться в колпак и не поплясать на невинных костях
современников. Современники им этого не прощают.

Раздумывая таким образом, я приподнимал ногтем то один, то другой
клапан - из-под них с жалким свистом вырывались струйки пара - я был по-
хож на органиста - и напускал на себя повышенную серьезность, мечтая да-
же почитать Эмиля Золя (дался мне этот Эмиль Золя!), чтобы примкнуть к
подавляюще серьезному большинству современников и написать назидательный
роман на морально-этическую тему, в котором все морально-этические точки
были бы расставлены над морально-этическими "i"... - и ни одна не была
бы перепутана. Я почти поверил в то, что смогу это сделать. Глупец!

Как вдруг в один прекрасный вечер, находясь в полном одиночестве ря-
дом с бутылкой вина и посматривая на эту бутылку несколько виновато, ибо
не в моих привычках пить одному, я, все еще не веря в возможность полно-
ценного питья в одиночку, потянулся за штопором, ввинтил его в пробку,
дернул... дернул сильнее... Раздался невыразимо почему-то приятный звук
- пык! - и бутылка открылась. Стерн лежал на тахте, уткнувшись в плед
лицом (то есть обложкой). Я решил пить со Стерном. Я сказал:

- Учитель! Обстоятельства сложились так, что мы остались с вами вдво-
ем. Еще они так сложились, что вам было угодно родиться на двести с лиш-
ком лет раньше. Я ни в коем случае не укоряю вас за то, но хочу сказать,
что ваши книги мешают мне существовать. Что делать в таком случае?

Стерн помалкивал.

- Не писать? Но уж вам-то должно быть известно, что страсть к писа-
тельству хуже любой другой страсти и не поддается излечению. Писать, как
Бог положит на душу? ("Именно", - отозвался Стерн, не поднимая обложки
от тахты.) Но тогда меня обвинят в плагиате, вторичности, третичности,
четвертичности и архаичности, поскольку клапаны моей души, будучи откры-
ты, источают потоки и струйки, чрезвычайно похожие на ваши, милорд.

Я выпил полстакана вина (это был венгерский "Токай"), сделав предуп-
редительный жест. На мою учтивую речь Стерн ответил следующее:

- Мне сдается, вы хотите продлить игру, начатую мною двести лет на-
зад. В таком случае не советую, потому что вы будете иметь неприятности.

- Я согласен их иметь, даже если размеры неприятностей будут соот-
ветствовать размерам сочинения, - сказал я.

- Какой же роман вы намереваетесь сочинить?

- Длинный, - сказал я.

- Ответ совершенно в духе шендианства! -воскликнул Стерн. - Так что
же вам мешает?

Я приподнял бутылку "Токая", придал ей горизонтальное положение и,
медленно наклоняя, добился того, чтобы золотистое вино заполнило мой
стакан. Пока оно лилось, я успел подумать о:

1) клапанах;

2) плохой погоде;

3) количестве страниц в моем романе;

4) не явившемся ко мне на встречу приятеле (приятельнице);

5) тех нескольких страничках, что уже написаны и лежат в специальном
закуточке, где я храню на всякий случай начатые сочинения с намерением
когда-нибудь их продолжить, но так и не продолжаю, потому что, если со-
чинение не идет своим ходом, то нет никакого смысла тащить его на аркане
-получится издевательство над самой идеей сочинительства;

6) литературных журналах;

7) том, что в них печатается;

8) нашем доме;

9) собственном невежестве;

10) способах полета тел тяжелее воздуха, а почему - это будет понятно
позже...

Короче говоря, я успел подумать о десяти вещах одновременно, а кроме
того, о полной невозможности добиться порядка в собственных мыслях.
Огорченный их хаотичностью, я протянул левую руку к стакану, в то время
как правая возвращала бутылку в вертикальное положение и ставила ее на
стол; обхватил стакан пальцами, приблизил ко рту... - Если я буду писать
таким способом, роман наверняка получится длинным! - ...и выпил.

Тут я почувствовал, что клапаны открываются, вернее, вылетают из сво-
их гнезд, как пробки из шампанского. Я едва успел добежать до пишущей
машинки, сунуть в нее чистый лист бумаги и написать: "Вот! С этого и на-
до было начинать!".

Исходя из того, что "Бог любит Троицу" - а почему, неизвестно, -я
предполагаю, что у меня будет три подступа к роману, подобно тому, как я
трижды начинал его писать и только на четвертый раз путем не совсем кор-
ректных ухищрений заставил клапаны покинуть насиженные места. Роман тро-
нулся, поехал, поплыл, теперь только успевай его записывать!