Александр КАБАКОВ
СОЧИНИТЕЛЬ
машина взлетает и опадает, по набережным выстраиваются микрорайоны, и, по
мере приближения к центру, впереди все гуще светят хвостовые огни других
машин, и эта толпа красных огней, все более плотная, дружно, словно стадо
с тяжкими подсвеченными задницами, сворачивает, несется, толкается,
останавливается перед дальним светофором, такси нагоняет остановившихся,
въезжает в толпу, которая тут же распадается на нормальные отдельные
машины, справа кавказец раздраженно-бессмысленно постукивает по баранке
отчаянно украшенной "Волги", слева одинокая девушка предлагает набор
жизненных тайн для разгадывания и погружения, без аффектации, но и не
простодушно держа руль "шестерки", небо через темную красноту переходит в
синее - и все разъезжаются по переулкам вокруг Пушкинской и Маяковки и
пристают к темным тротуарам - приплыли.
что оставленном явлении любви.
автомобиля, подъезжает тем временем к своему дому. Вполне тщательно
одетая, подкрашенная, снабженная сумкой с купленным за день, с серьезным и
твердым выражением лица входит в полуразрушенный подъезд. Поднимается в
нечистом и узком лифте, открывает дверь своими ключами, повесив сумку на
предплечье. Переодевается сразу в ночную рубашку и халат, немного короче
рубашки, и двигается по кухне, чтобы приготовить слишком поздний и слишком
плотный ужин.
быстро синеющих сумерках, полных красными хвостовыми огнями. Она лежала
поперек чужой кровати, хвастаясь загаром предосеннего отпуска и своей
всегдашней бурной и быстрой реакцией на любовь, горячим и неудержимым
истечением жажды. Я мокрая, - радостно и гордо повторяла она с легким
полувопросом. - Я мокрая, это хорошо или плохо? Конечно, хорошо, разве ты
не видишь, не чувствуешь, разве ты не знаешь, я ведь сто раз говорил, что
я это люблю больше всего в тебе, что ты намокаешь сразу и тебя уже ничем
не просушишь, ты неиссыхаема. Это тебе хорошо или вообще хорошо? Что
значит - вообще? Я тебя спрашиваю! С кем это еще вообще? Ну-ка, расскажи,
расскажи... Ну, перестань, ты же знаешь, никто никогда так... Хочешь,
поклянусь? Не смей клясться... Ладно, но ты же правда знаешь... Знаю.
Молчи. Молчу. Выше, ляг выше. Так? Так, так. Боже мой, я люблю тебя. Я
люблю тебя. Люблю. Ноги. Так. Боже мой, люблю, люблю тебя. О Господи,
прости меня, люблю, люблю. О нет. Нет. Ну вот. Вот. Вот.
берет чужой стакан, открывает чужой кран, стоит с сумками на краю
тротуара, садится, втаскивает сумки и полу плаща в такси, уезжает,
оставаясь в памяти на сутки-двое лежащей поперек чужой кровати, - сквозь
это все и сквозь сиренево-синие сумерки проступает третьей экспозицией
неизбывающий сюжет. Точнее, самое начало сюжета, завязочка, а дальше от
каждого из узелков - след. Словно тот, что остается на фотографиях с
большой выдержкой от выступов и углов промчавшегося автомобиля или любого
другого быстро движущегося предмета. Смазанные, расширяющиеся и
размывающиеся полосы. Сюжет - Боже, дай мне додумать Сюжет!
Let's go... fucking... Sergei! <Здесь и далее персонажи пользуются
странным английским, что в конце концов получит объяснение>
глядя прямо перед собой на дорогу. Голос Юльки доносился из глубины
комнаты, не заглушаемый даже треском моторов. Так же просто через час она
будет требовать еды.
машин веселые ребята в джипах "судзуки-сантана". Какая-то фирма удачно
придумала эти экскурсии по острову для богатых юных остолопов, готовых
арендовать тридцатитысячедолларовую машину. Выложить несколько тысяч
песет, чтобы промчаться под июньским белым солнцем, в пыли, вцепившись в
толстую трубчатую раму, торчащую над кургузым кузовом, в цветастых шортах,
в драных майках, в бейсбольных шапках козырьками назад, с девками, не
напоказ, а, видно, вправду забывшими, что титьки, трясущиеся под майками,
- это отличие пола, а не просто так.
высоким, платинового цвета солнцем; с небом, появление облаков на котором
непредставимо; с белой чистой пылью, не пачкающей тело и одежду; с легким
воздухом, как бы лишающим человека части веса; с морем, в котором видны
камни и раковины на четырехметровой глубине; с лесистыми скалами и
обрывами к воде, похожими на декорации к костюмному фильму; с террасами,
по которым бродят, брякая колоколами, бараны в ватном меху; с петляющими
дорогами, где все разъезжаются и разъезжаются джипы, и автобусы, и
"сеаты", и фургоны "вольво", и бетоновозы с крутящимися косыми трехтонными
кувшинами, идущие к строительству очередной виллы... Разъезжаются на
горной дороге метра три в ширину - и ни одна зараза не заденет другую, не
чиркнет по крылу, не закрутятся колеса над пустотой, не затрещат деревья и
ограды террас под кувыркающимся через раму, расшвыривая цветастые шорты и
майки, джипом...
деревню трансостровной дороги, Сергей снимал номерок в двенадцатикомнатном
пансионе уже не то десять месяцев, не то сто лет. Он точно знал, что этот
остров - лучшее место на земле, лучше не то чтобы не бывает, а и не должно
быть. И он ненавидел это место так, что внутри все заходилось и в глазах
темнело.
передернуло. - Езли твой уже не зтоит, скажи чесьтный. Old bloody
abstinent.
вернуться с балкона в комнату, - сейчас дам абстинента...
простыни съехала и лежала на полу из искусственного, прохладного только на
вид мрамора. На пол же были брошены толстый, развалившийся на две части
номер "Космополитена", Юлькины черные джинсы и ее же, не по размеру
широкая, белая майка с желтым кругом и надписью "Hard Rock. London".
Бессмысленность, которую видел Сергей в этой надписи, приводила его в
бешенство.
кирпично-красные шторы и жалюзи на створках окон по сторонам балконной
двери. Бордельный свет от штор наполнял комнату, но кровать стояла у
дальней стены, и здесь освещение было уже не красным, а скорее лиловым,
цвета сливы или кровоподтека. В таком освещении Юлька выглядела лучше
всего - потому, а не только по лени, вечно здесь, на кровати, и пребывала.
Кожа блестела темным золотом, цепочка на щиколотке посверкивала золотом
светлым, глаза, черно-золотые в голубом, чуть покрасневшем обрамлении
белка, отражали какие-то дальние, невидимые огни, и черно-коричневые кудри
вокруг головы и под животом дымились. Одну ногу она согнула в колене и
поставила ступню на полусъехавшую простыню, другую закинула на колено
согнутой и покачивала, подрагивала цепочкой на щиколотке в такт
вондеровскому, никогда не надоедавшему "I just call to say I love you".
Батарейки сели, и маленькие колонки плейера хрипели едва слышно и с
подвывом, но Юльке это было все равно. Цепочка вздрагивала, волосы
дымились, лиловый свет сгущался к подушке, и невидимые огни отражались в
глазах.
Honey... Do it, honey.
желтая, Юлька когда-то купила их в Пальме, это уродство. Но старые
английские военные, купленные еще на Клиньянкуре, давно разодрались
полностью, и пришлось напялить клоунские - модные. Юлька была от них в
восторге. Сергей стащил шорты и стряхнул с ног зеленые альпагаты с
примятыми задниками.
нее, в потный ее загривок под этими проклятыми дымящимися кудрями, уперся,
стирая локти о жесткую обивку матраса, саданул изо всех сил, словно убивая
ее, да и вправду желая убить, растереть, уничтожить, обратить в ничто,
снова саданул, уже ткнувшись лицом в подушку, забивая рот волосами, хрипя,
- держись, я убью тебя... убью...
me, fuck me... oh, yes, yes, yes...
крепко зажмурившись, ему так и не удалось приучить ее держать глаза
открытыми, она взвизгивала все громче и при этом скалилась, обнажая и
зубы, и десны, и он уже знал, что сейчас будет, приготовился, напрягся,
упершись в матрас выпрямленными руками, - и она извернулась, мгновенно
Русанов Владислав
Шекли Роберт
Зыков Виталий
Эриксон Стивен
Посняков Андрей
Белогорский Евгений