Сергей КАЗМЕНКО

ВЫСШАЯ ИСТИНА

Я пишу эти записки в надежде, что когда-нибудь они попадут в
человеческие руки. Надежда эта родилась совсем недавно, всего несколько
дней назад, и мне не хотелось бы, чтобы она оказалась напрасной. И вовсе
не в желании оставить свой след в вечности тут дело. Я и так оставил уже
этот след, сделав выбор несколько дней назад. И Вселенная мало изменится
от того, узнают ли о моем поступке люди или нет. Во всяком случае, она
совершенно не изменится для меня самого, ибо жизни моей не хватит, чтобы
ощутить последствия от совершенного шага. Но думаю я не о себе, и потому
надеюсь, что настанет время, когда люди появятся здесь и прочтут мои
записки. Я теперь имею право на это надеяться и этого не страшиться.

Я не могу быть многословным - к сожалению, потому что времени у меня
впереди еще много, и сказать хочется обо многом. Но в руках у меня - всего
лишь тонкая записная книжка, случайно избежавшая пламени во время
пиршества зуармов. Сомневаюсь, что мне удастся отыскать здесь еще хотя бы
один клочок бумаги, и потому попытаюсь не отвлекаться на посторонние вещи.
Но поначалу все же позволю себе отступление - я это заслужил.

Никогда прежде мы с тобой не были так близки, Рангул. Даже в
студенческие годы, когда ты из кожи вон лез, чтобы заслужить мое
расположение. Наверное, ты думал, что я не понимал истинных твоих мотивов.
Или вообще не задумывался над тем, как могу я оценивать их - для людей,
подобных тебе, это естественно. Но я уже тогда понимал - во всяком случае,
теперь я в том убежден - что тебе позарез требуется чья-то помощь, чтобы
преодолеть этот промежуточный жизненный этап, на котором кроме связей,
нахальства и умения говорить именно то, что ожидает услышать начальство,
требуется еще и проявлять время от времени интеллект. Человек полон
противоречий. Я понимал все это, я презирал себя за то, что делаю - и все
же помогал тебе, не мог тебе не помогать. И постоянно находил оправдание в
том, что ты и без моей помощи все равно сумеешь пробиться - люди твоего
круга, люди, подобные тебе, никогда не остаются прозябать в задних рядах.

Но даже в те годы никогда не проводили мы с тобой так много времени,
как сейчас, Рангул. И даже тогда ты не улыбался мне так широко, как
сейчас, хотя улыбка и была всегда твоей постоянной маской. Это теперь,
когда все маски, наконец, сброшены, она стала твоим лицом. Но она теперь
не раздражает меня - в ней не осталось прежней фальши.

Черепа уже не умеют лгать.

Вот уже несколько дней, как мы вместе. Теперь уже навсегда, до самого
конца. Да и после смерти моей мы наверняка не расстанемся. Целый год не с
кем было мне перемолвится словом - и вот появился ты, тот, кому так много
могу и хочу я сказать. Что ж, слушай. Слушай и терпи. Как долгие годы
терпел я. Как продолжают терпеть еще очень многие.

Теперь настало твое время терпеть.

Это ведь благодаря тебе оказался я в числе Достойных. Ты-то, конечно,
меньше всего думал о моих достоинствах тогда. Ты даже не понимал,
наверное, что именно я, а не ты, был ведущим специалистом на планете в
нашей с тобой области. Просто-напросто тебе был необходим дублер. Ведь
каждый, избранный в число Достойных, обязан иметь дублера, который заменит
его при необходимости. И ты назвал меня, уверенный, что, как всегда, я не
смогу отказать. С тобой согласились там, в высших сферах - ведь никто и
никогда всерьез не воспринимает возможность реального полета дублера к
оритам, хотя за многие годы такое и случалось. И я, конечно, не сумел
отказаться, хотя и ругал тебя в душе последними словами за те
дополнительные заботы, которые свалились на меня в период подготовки. Меня
утешала лишь перспектива расстаться с тобой, наконец, навеки, ради этой
перспективы я готов был потерпеть. И я в действительности не предполагал,
что окажусь в числе Достойных и попаду сюда. Ты наверняка не поверил бы
мне, скажи я прямо, что не желаю сюда попадать, но это было именно так. Я
считал, что подобное желание может быть лишь у двух типов людей - у
холодных себялюбцев, которым не жаль порвать все, связывающее их с другими
людьми, для достижения каких-то высших собственных целей и у тех, кто
сознательно жертвует всем дорогим в жизни во имя познания. Я не относил
себя ни к тем, ни к другим. Я не хотел быть Достойным.

Но случилось невероятное. По пути в космопорт в день вылета ты попал
в автокатастрофу, и дальше все произошло столь стремительно, что я
оказался бы не в силах что-либо изменить, даже если бы и успел
сориентироваться в ситуации. Пока тебя везли в травматологический
институт, пока делали операцию, пока боролись за твою жизнь, Служба
Обеспечения делала свое дело. За мной явились прямо в лабораторию, под
звуки сирен отвезли прямо в космопорт и всего за двадцать минут до старта
посадили на борт "Акона". Менять хоть что-то было уже поздно. Я едва успел
пройти на свое место и пристегнуться, как того требовала инструкция, и в
этой суете и спешке у меня не осталось ни одной свободной минуты для того,
чтобы разобраться в происходящем. А потом думать и сожалеть было уже
поздно.

И все же, даже если бы я как и остальные пассажиры "Акона" считал
полет к оритам высшим из благ, которых может удостоиться человек, я и
тогда не чувствовал бы себя счастливым. Единственное, что утешало меня при
мысли о покинутых на Глейе близких, которых мне не суждено было увидеть,
была мысль о положенном по закону обеспечении, которое они будут теперь
получать. Вы - ты и тебе подобные - хорошо позаботились о своих благах,
Рангул. Пенсия близким Достойных, покинувших Глейю на "Аконе", намного
превышает те деньги, которые я мог бы заработать честным и упорным трудом.
Но разве способна пенсия заменить близкого человека, который жил рядом - и
вот все равно что умер? Даже если знать, что человек этот жив, что летит
он к таинственной и недоступной пока для простых смертных Ори, где, быть
может, сумеет приобщиться к Высшим Истинам великих оритов и стать одним из
них - даже если и знать все это, потеря любой связи с Достойным для
близких равносильна его гибели.

Хотя тебя, Рангул, эти мысли наверняка мало заботили.

Вскоре я убедился, что они мало заботили и тех, кто летел вместе со
мной на "Аконе". Здесь действительно собралось избранное общество. На
Глейе я и думать не мог попасть в их число. Да и тут, несмотря на наш
равный теперь с ними социальный статус, я продолжал ощущать себя
отверженным. Это твое общество, Рангул, это те, кого я всегда презирал и
буду презирать. Те, кто всегда презирал и будет презирать меня и подобных
мне. Но мое презрение всегда прежде было пассивным. Вы же презирали нас
явно и открыто - просто тем хотя бы, что считали себя выше любых оценок,
которые мы можем дать вашим действиям, просто тем, что никогда даже в
мыслях не ставили себя на наше место. Вы, наверное, даже не подозревали о
том, что мы тоже можем презирать.

Нас на "Аконе" было триста двадцать человек - как и сто, как и
двести, как и двести восемьдесят три года назад. Триста двадцать лучших из
лучших, отобранных из числа многих претендентов специальной комиссией
Всемирного Конгресса. У тебя, Рангул, родной дядя, кажется, работает
сотрудником этой комиссии? Твой дядя не прогадал - за то, что твой череп
лежит сегодня передо мной, он до конца дней будет получать в дополнение к
своим и так немалым доходам довольно приличное содержание. Но ты-то
наверняка считал, что получишь намного больше, когда три с половиной
месяца назад, ровно на год позже, чем я, вылетел с Глейи. Ты сам хотел
попасть сюда - но почему? Даже зная тебя и тебе подобных, я никак не могу
найти достаточно убедительное объяснение этому. Почему вам всем приспичило
стать оритами? Что это - безумная дань какой-то моде? Или же просто
физиологическая потребность везде и всегда добиваться самого лучшего,
вернее даже, не обязательно лучшего - просто недоступного остальным
смертным? Неужели вы никогда не задумывались над простым вопросом: а нужно
ли это недоступное вам, таким, какие вы есть? Неужели никогда не приходило
вам всем в голову, что стать оритом - это значит принести себя в жертву,
это значит не получать, а отдавать, отдавать все, что имеешь в жизни,
отдать, быть может, даже саму жизнь? Неужели за прошедшие столетия вы
настолько выродились, что подобные мысли вам даже не приходили в голову?

Если бы полет к Ори не длился так долго, я бы наверняка не задавался
сейчас подобными вопросами. Меня постигла бы тогда судьба всех остальных
Достойных, и черепа наши лежали бы сегодня по соседству, улыбаясь друг
другу. Но у меня хватило времени все хорошенько обдумать еще там, на
"Аконе". Три с половиной месяца - достаточный срок, чтобы понять очень
многое, даже если не знаешь основного. И я не терял этого времени даром.
По чести говоря, у меня и выхода-то иного не было. Думать - единственное
занятие, которое мне оставалось в вакууме, которым, наверное даже
неосознанно для самих себя, окружили меня мои невольные попутчики. Не мог
же я, в самом деле, присоединиться к их бездумному времяпрепровождению, к
этим оргиям и разврату, которым предались они с самого начала полета, еще
не став оритами, но с легкостью сбросив тесную для себя оболочку обычного
человека, вынужденного подчиняться необходимым условностям. Хотя, если
вдуматься, вы и на Глейе не очень стремились подчиняться этим условностям.
Вы требовали подчинения от нас, а сами... Мы же не слепые, мы все видели и
обо всем знали. Но нам в жизни хватало иных забот, кроме обсуждения ваших
нравов. Чем-чем, а заботами ты и тебе подобные снабдили нас с достатком.

Итак, мне не оставалось иного занятия - только думать. И я думал.
Думал между приступами острой тоски по ближним и по Глейе, думал во время
этих приступов, чтобы не кричать от душевной боли, думал днями напролет и
ночами, когда без сна валялся на своей койке, думал, думал и думал. И
главной отправной точкой моих размышлений был вопрос: почему вот уже скоро
полторы сотни лет, как не имеем мы никаких иных свидетельств существования
и деятельности оритов, кроме ежегодного прилета "Акона"? "Акона", который
из года в год становится все дряхлее, но тем не менее исправно увозит на
Ори все новые и новые группы Достойных. Быть может, думал я, взирая на
своих попутчиков, ориты именно по Достойным, которых мы избираем, судят о
людях, и потому считают бессмысленным вступать с нами в контакты? Видят,