Сергей КАЗМЕНКО

ПОСЛАНИЕ

Рано или поздно это все равно произошло бы.

Не со мной - так с кем-то еще.

Так было предписано.

Наверняка я не был первым. Мы ничего не слышали о моих возможных
предшественниках - но это еще не говорит ни о чем. И я наверняка не буду
последним. Если не случится катастрофы, которая сотрет с лица Земли
комплекс Анангаро или же вообще уничтожит человечество, кто-то повторит
мой путь.

Я ему не завидую.

А началось все еще в детстве. Мы с Вернелом были очень дружны. Его
родители переехали на нашу окраину, когда нам было лет по семь, купив дом
как раз через улицу. Вернел тогда бредил космосом, и никто из знавших его
не поверил бы, что из этого очкарика, увлеченного до безумия всякой
техникой, со временем вырастет один из ведущих археологов страны.
Возможно, отчасти в крутом повороте в его судьбе виноват был я - у
родителей была богатейшая библиотека, и я с детства жил в атмосфере,
которую она создавала в доме. Это трудно описать словами, но книги и их
герои как бы были членами нашей семьи - все разговоры так или иначе
вращались вокруг них. Отец был историком, профессором в университете, и
героями моего детства стали не столько сказочные персонажи, сколько
реальные исторические лица. Это не было каким-то насилием надо мной, меня,
конечно же, ни в коей мере не лишали ни сказок, ни приключенческих книг -
но история, особенно в изложении моего отца, оказывалась неизменно
интереснее самых замечательных сказок и приключений. В те годы, когда все
дети читают Купера, Дюма и Майн Рида, я столь же увлеченно раскрывал
толстенные тома "Истории государства Эгро" Бангера или "Анналы" Тацита.

От меня и Вернел заразился страстью к истории. И в восемнадцать
неожиданно поступил на исторический.

А я... Я никогда не жалел о своем выборе. То, что я не пошел по
стопам отца - его это не обидело, а мнение остальных меня мало волновало.
В сущности, он сам предопределил мой выбор, когда помогал организовывать
ту самую первую выставку. Раньше меня он, наверное, почувствовал, что
именно станет делом моей жизни, хотя далеко не все мои картины - уж это-то
я прекрасно вижу, хотя он редко высказывает свое мнение определенно - ему
нравятся.

Тем летом я надолго уезжал - сначала был в Европе, потом летал на
конгресс в Аргентину - и вернулся домой только в сентябре. За время моего
отсутствия кое-что изменилось. Не стану вдаваться в подробности, я не
склонен к описанию личных переживаний и к тому, чтобы плакаться в жилетку
всем и каждому. Но происшедшие перемены существенно изменили мое
восприятие окружающего. Именно смятенное состояние, в котором я оказался,
и повлекло за собой все случившееся. Будь я в полном порядке, в обычном
своем довольно благодушном состоянии - и послание не нашло бы в моей душе
ровно никакого отклика, как остается оно практически непонятным всем
остальным людям. Но судьбе было угодно, чтобы в нужный момент я оказался
нужном месте как раз в нужном - кому? - состоянии души.

Короче, оставаться в городе я не мог. Сначала я попытался продолжить
работу в мастерской, как-то заглушить обуревавшие меня чувства работой. Но
оказалось, я только растравляю себя этим. Краски ложились на холст как
никогда быстро, линии, казалось, сразу находили свое, изначально
предназначенное им место, так что ничего не хотелось ни изменять, ни
подправлять - но никакого удовлетворения от проделанной работы я не
испытывал. Наоборот, картины мои растравляли душу и делали еще невыносимее
то унизительное положение, в котором я оказался.

Я не выдержал и недели такой жизни.

Не знаю, чем бы все это закончилось, не получи я письма от Вернела.
Он был в экспедиции далеко на юге, где уже несколько лет руководил
раскопками в Анангаро. Мы не виделись почти год, но переписывались
регулярно, и в общих чертах я знал, чем он сейчас занят.

Но в тот момент это меня мало волновало.

Помню, как вскрыл конверт, вынул пару листков, исписанных мелким,
корявым почерком - его принтер, наверное, опять сломался, потому что летом
в районе раскопок весь воздух был насыщен пылью, и даже из конверта
выпорхнуло крохотное облачко, когда я доставал письмо - прошел из
мастерской на кухню и стал варить кофе. Потом поставил перед собой чашку и
начал читать, отхлебывая кофе мелкими глотками. Я еще не знал, что
какая-то высшая сила вмешалось в мою судьбу. Я еще не знал, что это письмо
все изменит в моей жизни. Лишь дочитав его послание до середины, я понял:
произошло нечто поразительное, и скоро весь мир заговорит о сделанном в
Анангаро открытии.

Они раскопали легендарный зал правителя Кьерра.

В это трудно было так сразу поверить. Легендам, дошедшим к нам из
глубины веков, свойственно сильно приукрашивать действительность.
Небольшую стычку разведывательного отряда с бандой грабителей они
преобразуют в кровавую битву войска тирана с восставшим народом, грозу,
обрушившуюся в неурочное время да еще накануне какого-нибудь морового
поветрия - в ужасающее проявление гнева богов и так далее. В этом нет
ничего противоестественного и хоть в малейшей степени унижающего устное
народное творчество - просто такова логика его развития. Народу
свойственно в создаваемых им преданиях идеализировать и возвышать
действительность, и к этому надо относиться спокойно и с должным
пониманием, но неизменно делать поправку при интерпретации устных или даже
письменных преданий, пришедших из далекого прошлого.

И вот вдруг оказывалось, что одно из этих преданий оправдывалось едва
ли не в мельчайших деталях.

Я перечитал письмо. Да, если только Вернел не преувеличивал - а за
ним водился этот грех - предание о правителе Кьерре и Менаре находило
материальное подтверждение. Мне не нужно было брать с полки толстый том
Альдареса, чтобы проверить себя - я и так все слишком хорошо помнил. Со
времени донесенных преданием событий прошло около восемнадцати столетий,
но описание зала правителя совпадало с тем, что раскопал Вернел, даже в
мельчайших деталях! Поразительно, но даже колонн, что поддерживали
когда-то пятикупольный свод гигантского зала, было ровно шестнадцать -
Вернел раскопал их основания, расположенные крестом вокруг углубления под
центральным куполом. И стены - стены, несмотря на все разрушения
сохранившиеся местами на высоту в два человеческих роста, были покрыты
потрясающим даже теперь воображение каменным резным узором. Как гласит
предание, правитель сам, позабыв обо всем на свете, оставив все
государственные заботы врубался в эти стены молотком и зубилом, по
сантиметрам перенося в узор безумные мысли, которые овладели его
сознанием. Да что тут объяснять, почти все, наверное, читали роман
Райманда, навеянный этой легендой, или по крайней мере смотрели
великолепный фильм Карпинского с Эйни Каренгом в главной роли.

Но на самом деле все было не так!

Все было гораздо грустнее и гораздо страшнее. Хотя, конечно, сцены из
фильма, когда войска Нандува берут приступом горящий Анангаро, надолго
западают в память, и ужасна сцена гибели правителя Кьерра, но все было не
так. Все было еще страшнее, потому что к тому моменту, когда Нандув
подошел к городу, Кьерр давно уже был мертв. Я-то знаю это...

Впрочем, буду последователен.

Письмо Вернела было переполнено восторгом. Открытие того стоило, это
меня нисколько не удивило. Что действительно удивило, когда я перечитывал
письмо в третий или четвертый раз - это странное ощущение тревоги, которое
оно рождало. За восторженными эпитетами по поводу открытых чудес я
различал какое-то недоумение, порожденное увиденным. Об этом не было
сказано явно, но я достаточно хорошо изучил Вернела за долгие годы дружбы,
чтобы это недоумение, рождающее возможно еще им самим не осознанную
тревогу, почувствовать. Однако догадаться, в чем причина этого недоумения,
я не мог.

Одно я знал определенно - мне нужно лететь туда, на юг. Не потому,
конечно, что Вернел как-то нуждался в моей помощи или поддержке - он был
натурой цельной и целеустремленной, и из этого рождались его спокойствие и
уверенность во всех жизненных обстоятельствах, которым я всегда завидовал.
Поэтому я ни в малейшей степени не беспокоился за него самого. Тревога в
его письме могла иметь следствием лишь еще большую мобилизацию интеллекта
- и только.

Я думал тогда о себе. Только о себе. Я ясно понял, что мне не удастся
найти успокоения в работе, что мне требуется срочно сменить обстановку,
наполнить жизнь какими-то новыми мыслями и ощущениями, и открытие Вернела
давало для этого великолепный повод. Тем более, что он приглашал меня на
остаток сезона - просто глупо было бы отказываться при таких
обстоятельствах. Я заказал по телефону авиабилет, и в начале ночи уже
сидел в кресле самолета, отравляющегося на юг.

Дорога заняла больше двух суток, но мне это все пошло только на
пользу. Усталость - естественная физическая усталость - заглушила
психическое напряжение последних дней и отодвинула на второй план тяжкие
мысли. За все время пути мне удалось поспать, наверное, не больше двух
часов, да и то в самолете - а спать в самолете толком невозможно. Не знаю,
как другие, но я почему-то ощущаю страшное неудобство, когда пытаюсь
пристроить голову в самолетном кресле, шея моя как-то неестественно
сгибается и находится постоянно в напряжении, так что заснуть
по-настоящему просто невозможно. А летать приходится довольно часто и на
большие расстояния...

Но, впрочем, все это не о том.

От Эглади, где расположен аэропорт, до Анангаро прямых и удобных
дорог, конечно, нет. В принципе, если верить карте, мне следовало бы
лететь местной авиалинией еще километров двести на юг, а там попытаться