Алексей КОЛПИКОВ, Эльдар МУСАЕВ

ДАР МЕНЕСТРЕЛЯ

ПРОЛОГ. В НАЧАЛЕ...

Над землею властвует ветер,

Волны в море бушуют яро,

Но стоят неколебимо

Эти горы и старые скалы.

Эти горы стоят надменно

Не страшны им ни ветер, ни бури,

И они полагают, верно,

Что нет сил, чтобы их согнули,

Но на серую твердость камня

Жизнь плеснула зеленой краски,

Чтобы вновь победила правда,

Как и в старой волшебной сказке...

Над невысокой, пологой горой, поросшей от времени растительностью,
висело красное, клонящееся к закату солнце. Большие облака клубились в
небе над расстилающейся перед горой холмистой запустелой равниной как в
первые дни творения. Возле самой вершины на валуне, лежащем среди травы и
цветов, сидел путник с посохом. Ветерок трогал его седые волосы, бороду,
откинутый капюшон. Он смотрел на расстилающуюся перед ним равнину, и
казалось, что его глаза вмещают в себя всю мудрость и боль человечества.

Невдалеке от него стоял статный смуглый красавец в богатой изысканной
одежде с дорогими украшениями. На первый взгляд это кабальеро поражал
изяществом и, вероятно, много девичьих и женских сердец он мог бы покорить
не прикладывая к этому никаких усилий. Но присмотревшись, чувствовалось в
нем что-то не то, что-то отталкивающее. То ли чересчур горделивый и
пренебрежительный взгляд, не вязавшийся с его почтительной позой, то ли
изломанный рот, будто привыкший к язвительной усмешке. Несмотря на это, он
стоял перед бедно одетым путником склонившись в легком полупоклоне.

- Откуда ты пришел? - спросил путник.

- Я ходил по земле, господин, и прошел ее от края до края, - ответил
тот.

- Все жаждешь исказить Песню...

Стоящий вздрогнул и тут же ответил:

- Нет, господин. Ты знаешь, я никогда не стремился к этому. Все мои
помыслы - лишь остеречь тебя от твоего последнего творения. Я ли нарушил
твой запрет? Он! Вот причина искажения мелодии! Не я, человек порочен по
сути своей, и он исказит любую песню, которую ты доверишь ему. Да и не
поможет она ему...

- Меня ли хочешь соблазнить, нерадивый раб, - с горечью спросил
путник.

- Никогда, господин, - склонился стоящий, скрывая глаза, - Но дозволь
мне и дальше остаться меж людей, и я покажу тебе их истинную природу!

- Мне? - спросил путник и взглянул на щеголя, от чего тот еще ниже
опустил глаза и склонился. - Но да будет так. Человек сам должен делать
выбор, иначе он перестанет быть человеком. Но не надейся, поскольку придет
помнящий Мелодию.

Стоящий вздрогнул и быстро ответил:

- Кто же это будет, господин, опять какой-нибудь могучий с огненным
мечом?

- Человек, просто человек. Тот, кого ты так боишься.

- Но даром ли будет нести он Песню? Если оградишь ты его и все, что
будет у него, благословишь и одаришь его здоровьем, богатством, красотой,
женщинами, властью... А устоит ли он, если все это предложить ему за то,
чтобы он забыл Мелодию?

- У него будет лишь один Дар - чистая душа, помнящая изначальную
Мелодию. Остальное он получит потом, не рассчитывая ни на что. Но и этого
единственного Дара хватит, чтоб остановить тебя. А теперь уйди.

И надменный кабальеро, статный красавец с высокомерным взором исчез,
растворился, будто его никогда и не было.

- Ты слышал? - обратился путник неизвестно к кому.

Среди травы и камней зашевелилась дрожащая от страха фигура. Не
поднимаясь с колен человек приподнял лицо и лишь смог пролепетать: "Да,
Господин!" Путник с состраданием поглядел на него и сказал:

- И запомни, какие бы беды ни навлекли люди на себя, а они уже
заслужили их и немалые, но придет время и придет Певец, и принесет Песню,
чтобы спасти мир. Иди и запиши, что услышал.

А затем путник поднялся и пошел по золотистой дорожке лучей
заходящего солнца, одному ему ведомо куда и зачем.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. БЕГСТВО

Ветер. Ветер гонит тучи и разрушает старые камни, поднимает землю с
огородов и несет ее в бурные речки, дует и днем, и ночью иссушая старые
горы. Редко когда он остановится, будто задумается о чем-то своем, и глянь
- уже снова гнутся под ним травы, цепляющиеся за крутые горные склоны.
Кажется, что именно ветер господствует над этой суровой горной страной,
над одинокими скалами и лесами, облепившими старые горы, над ущельями со
звонкими речушками, над горными долинами, отражающими солнце зеркальцами
хрустальных озер, над плато на восходе и равниной на закате, над древним
монастырем илинитов, укрывшемся в неприступной толще скал.

Никто не знает, сколько сотен лет живут монахи внутри верхней части
изъеденной ходами, залами и кельями одинокой скалы. Говорят, что сам
легендарный пророк Илин первым поселился здесь, и что хранилища скалы
Глен-доор до сих пор хранят рукописи, помнящие прикосновения его рук.
Правда ли это? Кто знает? Братство умеет хранить свои тайны.

Странный народ эти монахи. Ходят по всему свету в своих плащах с
капюшонами, лечат, учат, проповедуют. Ну, что Бог - один, это здесь и так
каждый ребенок знает. Это не варварские королевства на западе, погрязшие в
жире, богатстве и разврате. Но все равно, странные они. Ходят без оружия
там, где и нищий-то пройти не решился бы. До сих пор рассказывают, как
засевшая на перевале Балаш-сард шайка попыталась напасть на одного из
младших монахов. Пятерых он уложил на месте голыми руками, а остальных
остановил и обратил в свою веру. Затем они вместе похоронили тех пятерых,
помолились за их души и все вместе ушли в монастырь.

Да-а-а. Но местным крестьянам на них грех жаловаться. Если заболел -
иди в монастырь, вылечат. Если враги нагрянут - опять же, хватай семью,
манатки, прячься за неприступными стенами. Да и если мор или война сироту
оставят, тоже ясно что делать. Бери да веди в послушники - выкормят,
вырастят, делу какому научат, а уж потом захочет - пойдет в монахи, нет -
силой никого не тянут. Даже радуются, если кто их веру в мир несет.

Впрочем, Йонаш уже три года как надел плащ. Собственно, приняв сан,
он получил и новое имя - теперь он брат Эорон бен Гхеверли. Но это -
только для своих, для братства, а в миру по-прежнему Йонаш. То имя не
каждому знать положено, а это - почему бы и нет? Вон сколько Йонашей
только в этих горах живет! Тут никакая магия не разберет, на кого порчу
насылать пытаются.

А опасаться есть чего. Не зря Йонаш потратил эти три года, не зря. За
это время он овладел многими секретами тайного учения борьбы Шень-Хоа, да
и его успехи в богословии недаром обратили внимание самого петрарха. А
ведь, кто знает, зачем мог понадобиться младший монах Его Святейшеству?
Вдруг уже завтра можно будет сменить черный плац младшего брата на
почтенный серый? Впрочем, где уж там! Многие и пять, и десять лет ждут
этой чести. И все же, зачем его могли позвать?

Об этом размышлял Йонаш, торопясь по горной тропе в сторону
монастыря. Тропа идущая вдоль обрыва резко сворачивает направо за уступ
скалы, и открывается площадка, посреди которой лежит дрожащий холмик.
Козочка. Что ты тут делаешь, глупая? Иди к своим! А, ты не можешь, нога
повреждена... Цапнул тебя кто, что ли. Надо бы перевязать. Но приказ, надо
торопиться... Да, ладно, простит ли Господь, если ради великого изменишь в
малом? Ну, иди сюда, не пугайся, дай я тебя перевяжу и не будет больно.
Вот так, уже хорошо. Теперь, иди. Чего боишься? Йонаш поднимает голову и
видит в десятке шагов впереди человека. Фигура закутана в плащ с
капюшоном, как у монаха, но это не монах. Братья не носят плащи
темно-кровавого цвета. Незнакомец сделал жест, и Йонаш так и подпрыгнул.
Тайный язык! Вызов на бой! Тело само заняло оборонительную позицию, но
руки вытянулись вперед в жесте примирения. Если вновь будет вызов,
придется драться.

- Умри, илинит, - произносит незнакомец и делает совсем другой жест,
который никогда не использовался в тайном языке Шень-Хоа из-за своей
грубости. Э-э, если он так несдержан, то есть шансы... Главное, что он
заговорил. Как учил преподобный Асир, мастер боя: "Если человек открыл
уста, он открыл и уши. Ищи слово, которое отопрет путь в его душу, и твой
противник станет твоим союзником." Какое же слово подойдет к этому,
бордовому?