Святослав ЛОГИНОВ

ИСЦЕЛИСЯ САМ

В ночь на 16 марта 1647 года в одном из домов на площади Шевалье дю
Ге допоздна не гас свет. Немногие прохожие, следовавшие в этот час мимо
квартала Трех докторов, с любопытством поглядывали на мерцающий за окнами
огонек. Весь Париж знал, что здесь живет просвещеннейший доктор Патен, на
которого подали жалобу городские аптекари. Завтра парижский парламент
будет разбирать ее. Несомненно, Патен готовится сейчас к защите, ведь он
ординарный адвокат медицинского факультета и сам будет вести свое дело.

Патен действительно сочинял речь. Он стоял за высоким пюпитром и,
притопывая от нетерпения ногой, быстро покрывал один лист за другим
замысловатой вязью мелких строк:

"Злоупотребления при производстве гиацинтового питья столь
распространены, что я не знаю, как с ними бороться. Всякий его делает
по-своему, его тащат отовсюду, все его продают, большие и малые принимают
его. В городе Лионе хлеб не столь употребителен, как гиацинт. Цена, по
которой продается это сомнительное лекарство, показывает его популярность,
но и его недостатки, поскольку за такую цену продукт не может быть
приготовлен из настоящих драгоценных камней..."

Патен остановился, прочитал написанное и сердито бросил на пюпитр
обгрызенное перо. Нет, это что угодно, но только не речь. Из этого может
получиться неплохая глава для давно задуманной книги о дешевой медицине,
но произносить ее перед парижанами нельзя. Завтра решается слишком многое,
на карту поставлена не только его честь, но и честь медицинского
факультета. Его дело лишь продолжение бесконечной тяжбы докторов Сорбонны
с парижскими аптекарями, - тяжбы, которой скоро исполнится сто лет. Самое
же начало этой истории скрыто в глубине столетий.

Предание повествует о некоем настоятеле бедного монастыря, который
вздумал поправить дела обители с помощью алхимического искусства. Однако,
вместо золота он получил белый, хрупкий, ни на что не похожий металл.
Раздосадованный адепт выкинул осколки во двор, где их тут же сожрали тощие
монастырские свиньи. И с этого дня свиньи принялись небывало жиреть.
Заметив такое, хитроумный настоятель решил накормить белым порошком своих
тощих монахов. Расчет был прост: на трапезах можно будет экономить еще
больше, нежели прежде, а раздобревшие святые отцы сгладят неприглядное
впечатление от бедной общины.

Однако, вышло по-другому. Ночью кельи огласились стонами, а к утру
все отведавшие порошка были мертвы. Белый металл получил название
"антимоний", что значит "средство против монахов". Другое его наименование
- сурьма.

Будь на то воля доктора Патена, он использовал бы антимоний только по
его прямому назначению - изводить монахов, однако, сто с лишним лет назад
прославленный Теофраст Парацельс начал настаивать вино в сосудах из
сурьмы. Вино вызывало неудержимую рвоту, и это зелье король химиков
предложил использовать как лекарство, очищающее организм.

Если бы лишь Парацельс готовил препараты антимония, дело бы не
повернулось так печально. Но вмешались шарлатаны и неграмотные аптекари.
Отравления больных стали считаться тысячами. Тогда и начался процесс.
Девяносто один год назад антимоний отравителя Парацельса был объявлен злым
ядом и запрещен, но все же аптекари продолжают торговать им, а дело об
антимонии все тянется и тянется, хотя само название его уже вошло в
поговорку. Нет, пожалуй, ни одного доктора или аптекаря, которому за это
время не было бы предъявлено какого-либо обвинения. Теперь настал его
черед.

За себя Патен не боялся, - президент парламента Талон был его старым
приятелем, - но надо было не просто оправдаться, а выиграть дело против
корпорации, которй покровительствует сам кардинал Мазарини. Значит, здесь
не годятся ученые рассуждения и цитаты из древних; единственное, чего
боится итальянец - смех веселых парижан.

Патен задул свечу и пошел спать, решив, что завтра он будет говорить
без записей.

Подниматься доктор Патен привык рано. С детских лет он усвоил афоризм
божественного Гиппократа: "Излишний сон подобен смерти". Часы на башне
Отель-де-Виль показывали четыре часа утра, когда доктор, накинув на плечи
плащ, вышел из дома.

Патен не боялся ходить один по парижским улицам. Крупная фигура,
уверенные, быстрые движения, прямой резкий взгляд серых глаз - все при
взгляде на Патена наводило на мысль об искателе приключений, а не о
почтенном докторе медицины. Да и шпага у доктора Патена была гораздо
длиннее, чем те игрушки, которые обычно носили ученые люди.

Ги Патен спешил к больному. Вообще-то он не мог похвастать обширной
практикой. Медицинский факультет Сорбонны насчитывал сто докторов, а это
слишком много даже для такого огромного города, как Париж. Самое же
прикорбное заключалось втом, что большинство больных предпочитало
обращаться не к ним, достойным мужам, имеющим право "лечить здесь и во
всем мире", а к всевозможным шарлатанам, самозванцам, длиннополым хирургам
из коллегии святого Козьмы и прочей дряни. Даже короткополые - брадобреи,
не получившие никакого образования, в последнее время настолько обнаглели,
что начинают отнимать кусок хлеба у докторов.

Но хуже всего оюбстоит дело с аптекарями. В их сумрачных лавках можно
найти средства от чего угодно. У народа создается впечатление, что кроме
арабской кухни аптекарей не нужна больше никакая медицина, ведь врач не
может обойтись без аптеки, а аптекарь с легкой душой, даже не взглянув на
больного, выдает лекарство от любой хвори. Поэтому сегодня прийдется
драться и за бедных больных, и за собственный денежнеый мешок.

На улице святого Иакова Патена ждали и сразу провели в комнату
больного. Это был худенький мальчик лет десяти. Он еще спал. Его бледное
лицо с заострившимися чертами сливалось с подушкой и было бы почти не
видно, если бы не яркая красная сыпь, покрывавшая лоб и щеки. Ребенок
страдал скарлатиной.

Патен взял его за руку, нащупал чуть заметную ниточку пульса.
Конечно, мальчик сильно ослабел после двадцати кровопусканий, сделанных
ему за последние десять дней, зато стремительность блуждающей влаги у него
уменьшилась, жар спал, коже вренулась бледность, и даже роковой
треугольник на лице не так бросается в глаза. Теперь можно приступать к
лечению слабительными. Древние в этом вопросе единодушны: всякую
воспалительную лихорадку следует лечить удалением избытка крови и
очищением желчных путей. Кровопускание и слабительное - вот два друга
врача. Правда, в последние годы среди самих докторов появились противники
благодетельного кровопускания. Особенно обидно видеть в их числе великого
Рабле. Веселый доктор запрещал применять кровопускания при ангине; более
того, он объявил, что детям кровопускание вообще не может быть показано.
Но в этом вопросе Патен был несогласен с Рабле. Там, где говорят
Гиппократ, Гален и Павел Эгинский, автор Пантагрюэля должен молчать.

- Давайте больному сироп из ревеня, - сказал Патен кормилице, молча
ожидавшей его решения. - Сироп сделайте сами: отварите стебли ревеня в
белом вине и добавьте немного меда. Кроме того, давайте ребенку пить
сухарной воды или ячменного отвара, сколько вместит и даже несколько
больше. Если ревень не окажет своего действия, больной должен принять
олеум рицини. В аптеке следите, чтобы вам не подсунули фальшивое масло.
Настоящее касторовое масло должно быть прозрачно, прохладно и не иметь
никакого запаха. Вечером я, возможно, зайду еще раз.

С этими словами Патен развернулся и вышел из комнаты. Мальчик,
вздрогнувший во сне при звуках докторского голоса, снова затих.

Времени до начала процесса оставалось уже не так много. Патен успел
вернуться домой, облачиться в красную докторскую мантию и четырехугольный
берет, взять нужные книги, сесть на лошадь (недостойно звания было бы
явиться на заседание пешком) и вовремя прибыть во дворец юстиции.

Народ уже начинал собираться. Доктора Патена узнали. На него
показывали пальцем, кричали "виват!", улюлюкали. Толпа была настроена
воинственно, но еще не знала, на чьей стороне ее симпатии.

Судебный пристав встретил Патена у дверей парламента и провел его в
небольшую комнатку, где доктор мог бы собраться с мыслями в последние
минуты перед слушанием дела.

Ги Патен был медиком догматической школы. Всякое новшество, особенно
в медицине, поначалу опасно - это он усвоил твердо. С детских лет врезался
ему в память один случай. Тогда он, сын почтенных юристов, заболел редкой
в наше время и не слишком опасной болезнью - английской потовой горячкой,
а какой-то негодяй уговорил его отца лечить сына рвотным вином. До сих пор
доктор Патен помнит скверный металлический вкус во рту, разъедающую горечь
желчи, судороги выворачиваемого наизнанку тела, дрожь в ногах и долгую,
много дней не стихавшую головную боль. Шарлатан подсунул ему дурно
приготовленный препарат. Юный Ги выжил с трудом и на всю жизнь
возненавидел минеральные лекарства. К тому же, он был вопитан на
произведениях древних авторов, его кумирами были Платон и Цицерон, Гомер и
Вергилий. Все, что шло от древних, было хорошо, даже имя свое Патен
произносил на старинный лад: Гюи, хотя уже тогда в Париже чаще можно было
услышать краткое Ги. Когда же Патен начал изучать медицинцу, он увидел,
что никто из великих врачей прошлого: ни Герофил, ни Цельс, ни мудрейший
Гален, ни Руф из Эфеса, ни тем более сам божественный Гиппократ - не
давали больным много лекарств. А что сказал Гиппократ, то сказал сам бог.
Полифармация же получила свое начало от Гебера и других арабов, у которых
было много трав, но мало знаний.

Так началась борьба Ги Патена против злоупотреблений фармации,
приведшая его сегодня в этот дворец.

Большой зал во дворце юстиции был набит битком. Свыше шести тысяч
парижан пришли послушать, как будут разбирать скандальное дело. В первом
ряду восседают аптекари, в парадных кафтанах с пышными жабо, с цеховыми
медалями на груди. Глядят насторожено и зло. Черно-белыми кляксами