Любовь ЛУКИНА, Евгений ЛУКИН

НЕ ВЕРЬ ГЛАЗАМ СВОИМ

За мгновение до того, как вскочить и заорать дурным голосом, Николай
Перстков успел разглядеть многое. То, что трепыхалось в его кулаке, никоим
образом не могло сойти за обыкновенного горбатого окунишку. Во-первых, оно
было двугорбое, но это ладно, бог с ним... Трагические нерыбьи глаза были
снабжены ресницами, на месте брюшных плавников шевелили полупрозрачными
пальчиками крохотные ручонки, а там, где у нормального честного окунька
располагаются жабры, вздрагивали миниатюрные нежно-розовые, вполне
человеческие уши. Правое было варварски разорвано рыболовным крючком - вот
где ужас-то!

Николай выронил страшный улов, вскочил и заорал дурным голосом.

В следующий миг ему показалось, что мостки круто выгнулись с явной
целью стряхнуть его в озеро, и Николай упал на доски плашмя, едва не
угодив физиономией в банку с червями.

Ненатурально красный червяк приподнялся на хвосте, как кобра. Раздув
шею, он отважно уставил на Персткова синие микроскопические _г_л_а_з_а_, и
Николай как-то вдруг очутился на берегу - без удочки, без тапочек и
частично без памяти.

Забыв моргать, он смотрел на вздыбленные перекошенные мостки, на
которых под невероятным углом стояла и не соскальзывала банка с
ополоумевшим червяком. Поперек мостков белело брошенное удилище - минуту
назад прямой и легкий бамбуковый хлыст, а теперь неясно чей, но скорее
всего змеиный, позвоночник с леской на кончике хвоста.

Николай, дрожа, огляделся.

Розоватая береза качнула перламутровыми листьями на длинных, как
нити, стеблях.

Небо... Небо сменило цвет - над прудом расплывалась кромешная чернота
с фиолетовым отливом. А пруд был светел. В неимоверной прозрачной глубине
его просматривались очертания типовых многоквартирных зданий.

Николай охнул и мягко осел на лиловатый песок.

Мир сошел с ума... Мир?

"Это я сошел с ума..." - Грозная истина встала перед Николаем во весь
рост - и лишила сознания.

Снять в июле домик на турбазе "Тишина" считалось среди представителей
культуры и искусства делом непростым. Но художнику Федору Сидорову
(коттедж N_9) свойственно было сверхъестественное везение, актеру ТЮЗа
Григорию Чускому (коттедж N_4) - сокрушительное обаяние, а поэту Николаю
Персткову (коттедж N_5) - тонкий расчет и умение вовремя занять место в
очереди.

Молодой Николай Перстков шел в гору. О первом его сборнике "Окоемы"
хорошо отозвалась центральная критика. Николай находился в творческом
отпуске: работал над второй книгой стихов "Другорядь", поставленной в план
местным издательством. Работал серьезно, целыми днями, только и позволяя
себе, что посидеть с удочкой у озера на утренней и вечерней зорьке.

Кроме того, вечерами творить все равно было невозможно: где-то около
шести раздавался первый аккорд гитары, и над турбазой "Тишина"
раскатывался рыдающий баритон Чуского. А куплет спустя многочисленные
гости Григория совсем уже пропащими голосами заводили припев: "Ай, нэ,
нэ-нэ..."

К полуночи хоровое пение выплескивалось из коттеджа N_4 и медленно
удалялось в сторону пристани...

Беспамятство Николая было недолгим. Очнувшись, он некоторое время
лежал с закрытыми глазами и наслаждался звуками. Шелестели березы. В
девятом домике (у Сидорова) работал радиоприемник - передавали утреннюю
гимнастику. Потом над поэтом зашумели крылья и на березу тяжело опустилась
птица. Каркнула.

"Ворона... - с умилением подумал Перстков. - Что же это со мной такое
было?"

Надо полагать, временное помрачение рассудка. Николай открыл глаза и
чуть не потерял сознание вторично. На вершине розоватой березы разевала
зубастый клюв какая-то перепончатая мерзость.

Теперь уже не было никакой надежды - он действительно сошел с ума. И
полетели, полетели обрывки страшных мыслей о будущем.

Книгу стихов "Другорядь" вычеркнут из плана, потому что творчеством
умалишенных занимается совсем другое издательство. На работе скажут:
дописался, вот они, стихи, до чего доводят... Тесть... О господи!..

Перстков медленно поднялся с песка.

- Не выйдет! - хрипло сказал он яркому подробному кошмару. - Не
полу-чит-ся!

Да, он прекрасно понимает, что сошел с ума. Но остальные об этом не
узнают! Никогда! Он им просто не скажет. Какого цвета береза? Белая. Кто
это там каркает? А вы что, сами не видите? Ворона!

Безумие каким-то образом овладело только зрением поэта, слуху вполне
можно было доверять.

И Перстков ринулся к своему коттеджу, где с минуты на минуту должна
была проснуться жена.

Два десятка метров пути доставили ему массу неприятных ощущений.
Ровная утоптанная тропинка теперь горбилась, проваливалась, шла по
синусоиде.

"Это мне кажется, - успокаивал себя Перстков. - Для других я иду
прямо".

Пока боролся с тропинкой, не заметил, как добрался до домика. Синий
деревянный коттеджик был искажен до неузнаваемости.

Дырки в стене от выпавших сучков - исчезли. И черт бы с ними, с
дырками, но теперь на их месте были глаза! Прозревшие доски с любопытством
следили за приближающимся Николаем и как-то нехорошо перемигивались.

- Коля! - раздался испуганный крик жены. - Что это такое?

Из-за угла перекошенного коттеджа, держась тонкой лапкой за стену,
выбралось кривобокое существо с лиловым лицом. Оно озиралось и что-то
боязливо причитало.

Николай замер. Жена (а это, несомненно, была жена), увидев его,
взвизгнула и опрометью бросилась за угол.

"Черт возьми! - в смятении подумал Николай. - Что ж у меня, на лбу
написано, что я не в себе?"

Вбежав в коттедж, он застал жену лежащей ничком на полуопрокинутой,
словно бы криво присевшей кровати.

- Вера... - сдавленно позвал он.

Существо глянуло на него, ойкнуло и снова зарылось носом в постель.

- Вера... Понимаешь, какое дело... Я... Со мной...

С каждым его словом лиловое лицо изумленно приподнималось над
подушкой. Потом оно повернулось к Николаю и широко раскрыло выразительные,
хотя и неодинаковые по размеру глаза.

- Перстков, ты, что ли?

Растерявшись, Николай поглядел почему-то на свои пятнистые ладони.
Сначала ему показалось, что вдоль каждого пальца идет ряд белых пуговок.
Присмотревшись, он понял, что это присоски. Как на щупальцах у кальмара.

- Господи, ну и рожа! - вырвалось у жены.

- На себя посмотри! - огрызнулся Николай, и существо, ахнув,
бросилось к висящему между двух окон зеркалу. Николай нечаянно занял
хорошую позицию - ему удалось одновременно увидеть и лиловое лицо, и
малиновое его отражение.

Резанул душераздирающий высокий вопль, и лиловая асимметричная жена
кинулась на поэта. Тот отпрыгнул, сразу не сообразив, что кидаются вовсе
не на него, а в дверной проем... Так кто из них двоих сумасшедший?

На отнимающихся ногах Николай пошел по волнистому полу - к зеркалу.
Что он ожидал там увидеть? Привычное свое отражение? Нет, конечно. Но
чтобы такое!..

Глаза слиплись в подобие лежачей восьмерки. Рот ороговел - безгубый
рот рептилии. На месте худого кадыка висел кожистый дряблый зоб, сильно
оттянутый книзу, потому что в нем что-то было - судя по очертаниям,
половинка кирпича. Господи, ну и рожа!..

Николай схватился за кирпич и не обнаружил ни кирпича, ни зоба.
Тонкая жилистая шея, прыгающий кадык... Вот оно что! Значит, осязанию тоже
можно верить. Как и слуху...

Кое-как попав в дверь, Николай вывалился на природу. Небо над головой
золотилось и зеленело. Жены видно не было. Откуда-то издали донесся ее
очередной взвизг. Надо понимать, еще на что-то наткнулась...

Машинально перешагивая через мнимые пригорки и жестоко спотыкаясь о
настоящие, Перстков одолел метров десять и, обессилев, прилег под ивой,
которая тут же принялась с ним заигрывать - норовила обнять длинными
гибкими ветвями. На ветвях росли опять-таки глаза - томные, загадочные,
восточные. Реяли также среди них алые листья странной формы. Эти,
складываясь попарно, образовывали подобия полуоткрытых чувственных ртов.
Николай был мгновенно ими испятнан.

- Ты, дура!.. - заверещал Перстков, вырываясь из нежных объятий. - Ты
что делаешь!..

В соседнем домике кто-то всхрапнул, заворочался, низко пробормотал:
"А ну, прекратить немедленно!.." - перевернулся, видно, с боку на бок, и
над исковерканной турбазой "Тишина" раскатился раздольный баритональный
храп.

Рискуя расшибиться, Николай побежал к коттеджу N_4.

Комната была перекошена, как от зубной боли. На койке, упираясь
огромными ступнями в стену, спал человек с двумя профилями.

- Гриша, Гриш!..

Спящий замычал.

- Гриша, проснись! - крикнул Николай.

Человек с двумя профилями спустил ноги на пол и сел на койке, не
открывая глаз.