Елизавета МАНОВА

ОДИН ИЗ МНОГИХ НА ДОРОГАХ ТЬМЫ...

Мрак души моей не рассеет свет,

Равнодушный гнев не смягчит мольба.

На дорогах тьмы мне спасенья нет -

Сам себе я суд, сам себе судьба.

"Ведь не станете вы отрицать того, что дороги

этого мира полны как живых, так и мертвых?"

Ли Фуянь "Подворье предсказанного брака"

"Нет более мучительного наказания чем не быть

наказанным"

Акугатава Рюноскэ

1. КАКАЯ-ТО ИЗ СМЕРТЕЙ

Он уже знал, что жизнь эта будет недолгой, потому что проснулся в
избитом, переполненном болью теле.

Боль не имела значения, существование тоже. Он просто лежал и ждал,
пока станет понятно, кто он здесь и как предстоит умирать в этот раз.

Когда рождаешься, это занятней. Ты кем-то рождаешься, живешь, и
только потом, перед самой смертью, вдруг вспоминаешь, кто ты такой и
сколько раз уже умирал.

"Значит, скоро, - лениво подумал он. - Что-что, а смерть его всегда
была не приятной. И - самое скверное - всегда не последней. А будет ли
когда-то последняя смерть?" Но и это тоже уже почти безразлично. После
сотни смертей становится все равно. Если что-то и важно - так только это
мгновение, пока ты - это ты и остаешься собой. Был ли я в первой жизни в
чем-то виновен? Если да - то это давно потеряло смысл. "Когда наказание
несоразмерно с виной... а если и соразмерно? - подумал он. - Если я забрал
столько жизней, что мне предстоит много тысяч смертей?" Но это тоже уже не
имело смысла, и, кроме боли. теперь появился свет. Не радостный тусклый
свет, рассеянный чем-то черным. "Решетка, - подумал он, - я в тюрьме", - и
сразу же боль обозначила губы.

Он медленно поднял тяжелую руку, другая рука потянулась за ней.
Наручники. Этот я - не тихоня. И новая боль - поднять голову и
осмотреться. Нет, не тюрьма - темница. Мокрые стены в зеленых потеках,
грязь и сырая вонь...

Он попробовал - и улегся опять. Этому телу слишком много досталось.
Кто бы ни был в нем до меня, он не скучал в последнее время.

Шаги. Уже за мной? А впрочем, и это не страшно: скорее начнут быстрее
кончат.

Нет. Только двое. Вдвоем бы они не пришли: меня предстоит нести.
Тюремщики. Двое? Значит боятся.

Ввалились и осмотрительно встали в сторонке - тот, кто был до меня,
заставил себя уважать. Тюремщики. Это свои ребята, я столько их повидал в
бесконечных смертях. Бывали скоты, но бывали и люди. Ну, эти посередине.
Возможно, как раз они обрабатывали меня. Плечистый верзила и бородатый
крепыш. Да, если они, все понятно.

- Ну? - сказал бородатый второму. - Проспорил? Энрас помрет путем!

- И тебе того же желаю, - ответил узник спокойно. - Да поскорее.

Верзила поймал бородатого за плечо, легонько отдернул назад и
объяснил добродушно:

- Он по простоте. Не серчай.

- Когда? - спросил узник, и они озадаченно переглянулись.

- Почему-то я не расслышал. Голова болела, что ли?

Они переглянулись опять, и верзила ответил смущенно:

- Завтра о полудне, господин. Ежели чего желаешь... оно не велено...
ну, да...

- Воды! - приказал он. - И чтоб до завтра я никого не видел.

- Энрас! - грубо сказал бородатый. - Тут твоя баба...

- Никого!

Теперь они уберутся, и я останусь один. Почти не бывалый подарок -
побыть собой и с собою наедине.

- Господин! - тихонько сказал верзила. Почему-то они не ушли. Стоят у
двери и смотрят, и в глазах их страх и жестокое ожидание. - Это правда?

"Что?" хотел он спросить, но не спросил. Эти жаждущие глаза, эти
бледные, потные лица...

- Да, - сказал он, - или нет. Узнаете, - и отвернулся к стенке. А
когда, наконец, стукнула дверь, боль улыбки опять шевельнула губы.
Занятное наследство он мне оставил. "Кто он был, этот Энрас?" - лениво
подумал он. Кажется это будет поганая смерть.

Рядом стоял почти полный кувшин с водой; он с трудом подтянул его
скованными руками, долго пил, а потом стал устраиваться поудобней. Это
тоже искусство - уложить избитое тело так, чтоб боль стала вялой и даже
приятной. Наслаждение ничуть не хуже любви - миг, когда утихает боль.

Нет, подумал он, я просто забыл. Если я наказан, подумал он, это
глупо вдвойне - я не страдаю. Страх отмирает, а к боли я так привык, что
без нее мне чего-то не хватает.

Он лежал и глядел на серый квадрат, рассеченный темной тенью решетки,
и какие-то смутные воспоминания не спеша перепутывались внутри. Все его
жизни давно перепутались в нем. Он не знал, какая из них была первой и
какая из них была. Лица, улицы, корабли, грохот бомб, пение стрел...
тишина.

Тишина подошла и наклонилась, положила руки ему на лицо, и опять
колесо, оно катится мне навстречу: колесо из огня, колесо из звезд; тяжело
проминая мякоть тьмы, оно катится на меня, и беззвучный стон - это те,
кого оно раздавило, и сейчас... боль! боль! жуткий треск раздираемой
плоти, а когда оно прокатилось по мне, я поднял голову и засмеялся. Я -
раздавленный, я - убитый, все равно я смеюсь над тобой! И тогда оно
зашаталось, накренилось... нет, оно катится дальше, но когда-нибудь, может
быть...

Снова шаги - там, за дверью; он не довольно открыл глаза. Темнота.
Да, успело стемнеть, мне не долго осталось, подумал он, да и то норовят
отнять.

Грохот засовов, ржавый возглас замка, дымный свет в глаза; он
поморщился, щурясь, вгляделся. Тучный мужчина в расшитой хламиде, а при
нем двое в черном и с факелами в руках. Не наигрались со мной, что ли?

Он не вольно проверил тело - больно, но уже кое-что смогу. И подумал:
тоже неплохо. Если они за меня возьмутся, им придется меня убить.

- Энрас! - позвал его главный. - Энрас!

Он не ответил. Глядел в упор и молчал.

- Энрас, ты что, не узнал меня?

Забавно было бы, если бы узнал.

- А зачем мне тебя узнавать? - спросил он спокойно.

- Энрас, - сказал тот с тревогой. - Это я Ваннор, разве ты не помнишь
меня?

Обрюзгшее пористое лицо, безгубый рот, а глаза в порядке. Поганый
тип, но не глуп и не трус. И тоже боится...

- А чего мне тебя помнить? Я думал мы попрощались.

Ваннор рявкнул на провожатых, они сунули факела в гнезда, и теперь мы
вдвоем - я и враг. И бодрящая радость: не знаю, как там ваш Энрас, ну, а я
тебе покажу.

- Энрас, - вкрадчиво начал Ваннор. - Ты полон ненависти, и это
печально, ибо завтра дух твой должен расстаться с плотью. Сумеет ли он,
отягощенный, покинуть эту юдоль скорбей?

- Сумеет, - сказал он спокойно. - Со своим духом я разберусь. К делу!

Ваннор молча глядел на него. Глядел и глядел, сверлил глазами и,
наконец, сказал без игры:

- Ты знаешь, зачем я пришел.

- Можешь уйти.

- Раньше ты был разговорчивей.

Врешь, подумал он, главного он не сказал.

- Ладно, - сказал Ваннор, - ты меняя ненавидишь. Но ведь то, что не
хочется подарить, можно продать. Только одно слово, только "да" или "нет",
и ты получишь легкую смерть! - и опять этот странный, перепуганный,
жаждущий взгляд.

- Легкая смерть? Это немного меньше боли? Нет, мне уже все равно.

- Завтра ты пожалеешь, потому что это не так больно. Это очень
противно, Энрас. Гнусная, позорная смерть...

- Люди - странные твари Ваннор. Иногда они почитают именно тех, кто
умер позорной смертью.

- Ну, хорошо, - сказал Ваннор, - видит бог я этого не хотел! Ты сам
заставляешь меня. Аэна...

Снова он впился глазами в его глаза и отшатнулся, увидев в них только
тьму.

- До сих пор я щадил ее, Энрас, но ты знаешь, что я могу!

- Догадываюсь, - спокойно ответил узник, - и мог бы сказать, что и
это уже все равно. Нет, - сказал он, - врать я не стану. Просто не могу
верить твоим обещаниям, раз не могу заставить тебя выполнить их.

- Я поклянусь! - воскликнул Ваннор. - Перед ликом Предвечного...

- Ты врешь не в последний раз. Хватит, Ваннор! Ты ничего не
выгадаешь, если замучишь Аэну. Даже не отомстишь, потому что я не узнаю.