Юрий НИКИТИН

ЗУБАРЬ

Савелий брел по колено в теплой прогретой воде. В энцефалитке, в
болотных сапогах до пояса, при карабине - он чувствовал себя защищенным от
всех неожиданностей, только бы удержаться на твердом, не ухнуть в глубину.

Раздвигая отяжелевшие от воды кусты, чутко прислушиваясь, он свирепо
думал, что в этом году речка затопила столько-то там Швейцарий, Андорр и
Люксембургов, а может, и не только Швейцарий - он хорошо знал географию
только своего Тетюхинского края, - но все равно, они там с погодой
непотребничают, реки вспять гонят, над головой спутники мельтешат: неба не
видно, это ж сколько железа вверху носится, подумать страшно, вот и
зарезали, загубили природу...

Савелий не останавливался, проскакивал островки просохшей земли,
снова плюхался в воду, раздвигал мусор, отталкивал трупики птиц и мелких
зверьков, ревниво и с горечью осматривал охотничьи владения. Пусто...

Он прыгнул на кочку и уже в воздухе дернулся, словно мог вернуться.

Под каргалистой березкой бессильно распластался невиданный зверь с
доброе бревно. Как ящерка, серо-зеленый, но в длину под три метра, рыло
длиннющее, глаза взял от громадной жабы, еще весь в костяных досочках,
особенно на голове и спине, только пузо вроде как пузо.

- Ах ты ж, несчастное...

Савелий, подавив удивление, шагнул ближе. Зубарь - зверя Савелий тут
же окрестил зубарем, - не отрывая морды от земли, скреб по грязи
выпирающими ребрами. Шкура, сухая как бумага, обтягивала их так плотно,
будто под ней, кроме скелета, ничего не осталось. Вытаращенные глаза
смотрели тускло, их заволакивало серой пленкой.

Сапоги Савелия выросли прямо перед мордой зубаря, тот хотел отползти,
но лапы только дернулись, царапнули влажную землю. Глаза зубаря вовсе
прикрыла кожистая пленка. Он ждал смерти.

Савелий нагнулся. Челюсти зубаря были легкие и высохшие как дощечки,
что лежали много месяцев на солнцепеке. Пасть открылась длинная, вся в
алмазно острых зубах, Савелий уважительно передвинул пальцы ближе к
безопасному краю. Зубарь не противился, и Савелий, придержав носком сапога
пасть в раскрытом виде, отыскал в кармане ломоть хлеба, бросил зверюке
вовнутрь, туда же вытряс крошки из карманов.

Зубарь приоткрыл глаз, недоверчиво покосился на человека. Савелий
убрал сапог, челюсти деревянно треснулись. Зубарь не шевелился.

Савелий вздохнул, шагнул мимо. Дальше островки цеплялись один за
другой, там вешние воды силу потеряли, земля приподнялась.

- Мария, - сказал он дома, - я сегодня зубаря встретил.

- Зюбряка?

- Да нет, зубаря. Зюбряк с рогами, а этот с зубами. Зубоносец!
Страшноватый такой урод, аж жалко.

- Такого не знаю, - ответила Мария безучастно.

Она собирала на стол. Муж проголодался, устал, нужно накормить его,
как положено кормить мужчину во всей его мужеской силе.

- И я не знал, - признался Савелий.

Мария раскрыла рот, даже остановилась. Ее муж знал все на свете, то
есть в тайге, а чего не было в тайге, того, по ее мнению, и знать не
стоило.

- Пришлый, что ли?

- Да.

- Из-за реки, наверное, - предположила Мария. - Какая там только
нечисть не живет! Только байлазовцам там и место.

Савелий довольно хлебал борщ пряча усмешку. На той стороне село
Байлаза, жил там один, что-то у них с Марией не выгорело насчет свадьбы, с
тех пор она уверилась, что все проходимцы родом из Байлазы.

- Вряд ли, - усомнился он.

- А ты откуда знаешь?

- Бывал в тех краях. Там все такое же.

- Чего ты там шастал? - спросила она подозрительно, даже посуду
перестала тереть.

- Интересно, - ответил он простодушно.

- Ах, тебе интересно! А я день-деньской сижу одна, а ты за рекой
шляешься, тебе там интересно, лишь бы не дома...

Утром Савелий собрался в путь ни свет ни заря. Мария заворчала
спросонья, он сурово одернул:

- Божья тварь погибает. Как не совестно!

- Так бога ж нет, - сонно ответила Мария из-под одеяла.

- Может, и нет, а тварь есть. Не веришь, пойди потрогай зубы.

Мария, охая и ежась, выползла из постели. Божья тварь, по рассказу
Савелия, не выглядела божьей, бог не стал бы творить такое страшилище.
Разве что это дело рук врага его, который создал эту мерзость тайком да
запустил в сад божий: в Уссурийскую тайгу. Или эта тварь самозародилась и
самовывелась в канализациях города - рассказывают и не такие страсти - и
ныне поперла в мир. Так ведь город тоже создание врага рода человеческого,
а тайга, особенно в их Тетюхинском краю, - единственно правильное место...

Все же покорилась и, подгоняемая Савелием, собрала кастрюлю с
ливером, даже укутала в тряпки, чтобы сохранить тепло. Савелий собрал
рюкзак, Мария же с облегчением снова юркнула в постель, даже не дожидаясь,
когда захлопнется дверь.

Островок вырос, зубарь оказался на маковке острова, почему-то на
боку. Живот был серо-желтый, запавший почти до спины, перепачканный
гнилью, по бокам остро выпирали ребра. Кожа на лапах собралась в складки,
хвост пошел трещинами.

- Навались, - велел Савелий. Он опустил кастрюлю перед узкорылой
мордой. - Не знаю, что у вас там едят, но тут лопай что дают. Да и с
такими зубищами траву не жрут, я ж понимаю. Сам не вегетарианец.

Зубарь с трудом приоткрыл глаза. Челюсти дрогнули, он тужился
раскрыть пасть.

- Дожился, - укорил Савелий.

Он взялся за челюсти зверя, стараясь не порезаться об острые, как
бритвы, зубы. Зубарь не противился. Савелий осторожно положил зубарю на
язык крохотный, еще теплый кусок мяса. Язык дернулся, потянулся в пасть.
Савелий едва дождался, пока зубарь трудно и мучительно двигал языком.
Наконец по горлу поползло маленькое вздутие, неторопливо и туго
приближаясь к желудку.

Зубарь медленно оживал. Савелий скормил ему весь ливер. Зверюга даже
попыталась вылизать кастрюлю, не сумела из-за длинного носа, зато сожрала
тряпку, пропахшую мясным духом.

Савелий опустился на валежину, набил трубку. Зубарь снова закрыл
глаза, уже сыто, осоловело.

- Далеко ж ты забрел... - сказал Савелий, с удовольствием посасывая
трубку, - но раз уж забрел, живи... Все мы должны жить. Всем есть место
под этим солнцем. А что отощал, то ничего... Край у нас богатый, корма
хватит любой твари...

Зубарь приоткрыл глаз, покосился на пустую кастрюлю, шумно вздохнул.

- Если, конечно, ушами хлопать не будешь, - продолжал Савелий, не
обращая внимания на то, что у зубаря ушей не наблюдалось. - Я из тебя
паразита делать не собираюсь, ты останешься зверюкой, корм самодобывающей.
Так жить труднее, зато правильнее. И у зверя гордость имеется... А может,
только у зверя и осталась?

Кряхтя, он поднялся. Кряхтел просто так, захотелось пококетничать
возрастом, в теле же переливалась гремучая сила.

- Будь здоров, зубарик!

Через недельку он резво бежал вдоль берега там же по краю Байлазы.
Вода спала, река вошла в берега, но земля жирно чвиркала из-под сапог
коричневыми струйками, угрожающе подавалась вниз, погружалась, и он шел
как по болоту: незнакомая зелень, водоросли, высыхающие на солнце пучки
выдранной травы, которые вода принесла невесть откуда, может, из краев,
откуда и зубаря приперла...

От кустов мороз по коже бежит: с веток мертво свесили мокрые ослизлые
ноги клочья травы и тины, везде чудятся морские чудища, мертвые или живые,
иные клубки травы подсохли: брось спичку - вспыхнут как порох, встанут
факелами среди болотища.

Он на ходу высматривал, куда ставить ноги, потому зубаря увидел, лишь
когда чуть не столкнулся с ним. Зубарь выскочил из реки в трех шагах и,
весь мокрый, блестящий, с разинутой пастью, неуклюже переваливаясь как
утка, спешил в лес. Позади еще колыхались кусты.

Савелий остановился, зубарь остановился тоже, повернув к нему
раскрытую пасть. Приподнявшись на всех четырех коротких лапах, он держал
брюхо над землей, даже хвост не касался земли, хотя под бревновидной тушей
лапы казались худыми и ослабшими. Он стоял неподвижно, как статуя из
камня, маленькие глазки смотрели как... Ни одна живая тварь не смотрит
так, ни медведь, ни олень, ни глухарь! Так мог бы смотреть придорожный
валун, обрети он глаза, так бы смотрел зыбучий песок. Этот зубарь и похож
на живой и двигающийся камень или в лучшем случае - на ожившее бревно.

- Пшел, - сказал Савелий. - Чо стоишь? Беги, догоняй!

"До чего же тварь не наша", - подумал он. Волосы на руках
зашевелились, встали. Изюбрь и тот смотрит человечьими глазами, в самой
малой птахе лесной и то есть от человека, а это бегающее бревно! Да не
просто бревно, а затонувшее сто миллионов лет, ставшее камнем, живущее уже
по законам той, другой жизни... Или еще той, что сто миллионов лет до