Юрий Никитин

Человек, изменивший мир

Оригинал этой книги расположен на сайте Юрия Никитина
http://nikitin.webmaster.com.ru/
Email: frog@elnet.msk.ru
(c) Copyright (C) Юрий Никитин

16/08/96

Мир сейчас иной, везде компьютеры, видео, ультратехника... вроде бы, зачем переиздавать сборник фантастики 1973-го года? Что тогда могли понимать? Даже поэзия устаревает, а фантастика вовсе на год-два, а потом новые идеи, новые цели...

Это не совсем так.

Прогресс -- это не новое, а лучшее. Оно может быть и суперновым, и взятым из позапрошлых веков, как луки для десантников или нынешнее траволечение по рецептам наших бабушек. Как не обидно признавать, но "Аэлита" намного ярче, чем большая часть современных рассказов о космосе, а "Гиперболоид" интереснее занудных рассуждений о проблемах таланта.

Если получится с этим сборником, то тем более стоит поискать в навозной куче советской фантастики жемчужные зерна. Составить из них коллективные сборники "золотого века". Если не получится, то что ж... если Никитин тогда писал слабо, это не значит, что так же вяло писали и другие!

Итак, только что рухнул железный занавес сталинщины, когда фантазировать разрешалось лишь в пределах пятилетнего плана, запущены первые спутники, косяком пошли бравурные рассказы о покорителях космоса. Пошло соревнование фантастов, кто решится забросить космонавтов дальше, глубже, на дальнюю планету, на далекую звезду, в другую Галактику, в соседнюю вселенную, в антимиры...!

Далее фантастика, как всякая могучая сила, разделилась на две ветви, которые повели борьбу одна с другой. (Как в христианстве католицизм с православием, в исламе -- сунниты с шиитами и т. д.).

У нас же шла борьба между фантастикой научной (сюда входила и сказочная, но с обязательностью новых идей, сюжетов или хотя бы героев) и фантастикой "как метод". К несчастью, победила фантастика "как метод", что низвело ее к одному-единственному приему в литературе. Зато, как говорили, оправдываясь, ее апологеты, к настоящей литературе, а не какой-нибудь там хвантастике...

Я, сам того не зная, принадлежал к просто фантастике, или же научной, так как для меня обязательностью было придумать новые идеи, сюжеты, стараться делать что-либо ошеломляющее, чего никто не делал, придумывать новые гипотезы гибели динозавров... вообще, обязательно что-то новое.

Потому, когда известный изобретатель и писатель Генрих Альтов начал создавать свой знаменитый "Регистр фантастических идей и ситуаций", он нашел во мне самого горячего сторонника. Всего на три года старше, но, признаюсь без стыда, стал моим первым и единственным учителем. И это несмотря на то, что мы так ни разу и не встречались! Я перелопачивал все книги, изданные на Украине (живя на Украине, естественно, читал на украинском и польском), выбирал все идеи и сюжеты, записывал, сортировал и отсылал ему. А с третьего или четвертого варианта Регистра, которого было около трехсот страниц, он прислал мне экземпляр, и я уже вписывал их сам, а затем перепечатывал на пишущей машинке, подложив семь копирок, чтобы получилось восемь экземпляров, столько мог дать мой старенький "Ундервуд". И Регистр стал уже восемьсот страниц (а по уральской и сибирской фантастике идеи и сюжету для Альтова выбирал В. Бугров).

Одновременно, днем работая литейщиком в литейном цехе, вечерами я готовил первый сборник, одновременно публикуясь по всему Союзу. Еще с первого шага я сразу же определил для себя ряд ограничений (а ограничения и есть ограничения), которые переступать не должен. К примеру, никогда и ни при каких обстоятельствах не переносить действие в капстраны, не давать своим героям иностранных имен.

Позиция редактора (он же и цензура) была проста: фантастика -- это о будущем. В будущем неизбежен коммунизм. При коммунизме все чистые, умытые, идеальные. Потому, если изображаешь героя хотя бы с прыщиком, то имя надо давать американское. Или любое из капмира. У них там любая гадость возможна. И преступность, и болезни, и недостатки. Так и получалось, что иные фантасты (я не говорю о них плохо!) для лучшей проходимости своих вещей шли на такой компромисс. Жаль только, что компромисс шел за счет других авторов, которые на него не шли. А читатели получали то, что проходило, а не то, что сильнее. И слышали имена тех, кто умел смириться, а также тех, кто приходил с рекомендацией из ЦК.

Да не в квасном патриотизме дело, как обвиняют литературоведы в штатском, а в том отношении, до понимания которого они просто не доросли: чувства собственного достоинства. Представьте нелепейшую ситуацию, в которой жили все годы (да и живем): американский фантаст пишет о том, как некий изобретатель по имени Джон Смит что-то изобрел, его преследуют и пр. На советский фантаст, а теперь и российский, зная Америку только по нашей самом правдивой в мире прессе, тоже пишет роман о бедном американском изобретателе Джоне Смите, которого преследуют и т.д. Затем при культурном обмене американец нам предлагает свой американский роман. А мы ему... что? Русский... о Джоне Смите?.. И даже не краснеем?

Та же ситуация и в фэнтези, когда пишут о драконах, принцессах, магах, троллях и феях. Писать о них -- это сразу признать себя гражданином второго сорта.

Это обостренное чувство собственного достоинства может принимать странные для нормального человека формы. К примеру, когда эти рассказы я заново набирал на компьютере, приятель, заглядывая через плечо, не мог понять, почему Windows и Word на англицком, хотя уже есть русские версии. А я не могу объяснить, что принять русифицированную программу -- это признать себя гражданином второго сорта. Который получает адаптированные для его убогого умишка версии, получает намного позже тех, кто владеет языком... Для меня достойнее выучить язык, чтобы разговаривать на равных. Хоть и труднее.

Так же достойнее писать русскую фантастику (как американцу американскую, японцы японскую...), хотя и труднее, и голоднее, и Гаков-Ревич-Гопман следят наверняка и сейчас бдительно, как отслеживали тогда...

Наверное, стоит упомянуть смешной момент, когда состоялось (и, как теперь понимаю, и закончилось) знакомство с московской полуинтеллигенцией. Это было в Молодой Гвардии (для сведения тех, кто считает это изд-во ультрапатриотическим: то был еще допатриотический состав, т.н. космополитический, при котором и вышла моя первая книга). Состоялся почти светский раут, когда в редакции собрались тогдашние звезды и редакторы, которые двигали этими звездами. Томными голосами рассказывали друг другу кто что употребляет, чтобы заснуть, а то ведь все такие утонченные, возвышенные, нервные! Седуксен? Нет, я употребляю супрастин, на меня седуксен уже не действует... А я начал употреблять новый транквиллизатор, название забыл, но дам вам рецепт, которые действует еще сильнее...

И тут повернулись ко мне, приглашая вступить в беседу. А что вы употребляете, чтобы заснуть? И дернуло же меня ответить честно: да шарахну кружку крепчайшего кофе или чаю -- и сплю без задних ног!.. Я тогда не понял, почему все умолкли и шарахнулись, буквально по стенам размазались, только бы оказаться от меня подальше. Мол, грубое животное, если его не мучает бессонница, а бессонница -- признак утонченной натуры. Как он может писать, это зверь?

Не с того ли раута пошло это отношение этих больных, закомплексованных, страдающих боязнью, как бы их не раскусили, не поняли, что они только стараются казаться интеллигентами, что они страстно хотят быть ими, но не знают как, потому идеалом у них стало творчество Рея Бредбери, психически больного человека, который, имея для престижа три дорогих лимузина, ходил только пешком, никогда не садился в поезд, самолет, ибо страдал всеми видами фобий... Это не просто отразилось в его творчестве, он просто ненавидел любую технику, в его рассказах герой с наслаждением расстреливает в своей комнате телевизор, пылесос, телефон... (рассказ "Убийца")

Но наша полуинтеллигенция на то и полуинтеллигенция, что считая себя настоящей духовной элитой, совестью нации, вела себя подлейшим образом и здесь, демонстрируя полнейшее отсутствие интеллигентности: Рея Бредбери без тени стыда провозгласили королем американской фантастики, издавали миллионными тиражами... а я, который за пару месяцев выучил английский с нуля и читал их фантастику в подлинниках, только попытался вякнуть, что Бредбери никакой не король, в США его почти не знают, из всех премий фантастам и вообще из всех премий (а в США их тысячи) он получил только однажды, да и то за статью в журнале "Авиация и космонавтика"... И когда наши дурни, боясь показаться недостаточно интеллектуально развитыми -- о, эта наша национальная болезнь! -- с умным видом говорили о его гениальности, я спорил с пеной у рта, доказывал обратное, приводил имена тех фантастов, которых в самом деле читает США и весь мир...

За это получил по рогам, а печататься практически удавалось лишь там, куда не доставали руки этих московских полуинтеллигентов: на Урале, в Сибири, Дальнем Востоке. И на Украине, разумеется. Словом, там, где все еще смотрели на качество, а не на то, к какому лагерю принадлежишь.

Хуже того, писать можно было только под Бредбери. Здесь странным образом совпали вкусы ЦК КПСС и вкусы закомплексованнных полуинтеллигентов, которые больше всего на свете боятся показаться недостаточно интеллектуально развитыми. Журналы и сборники были заполнены бездарными подражаниями. Рассказы и романы косяком шли "под Бредбери"... И как свежий глоток воздуха показалась мне присланная из Днепропетровска (где-то в середине 70-х) первая рукопись начинающего автора, который осмелился не подражать Бредбери, а, скорее наоборот, воспел техническую мощь, сильных и незакомплексованных людей. Я дал самую высокую оценку, рекомендовал выпустить обязательно и как можно большим тиражом. А так как я тогда был уже старым, толстым и маститым мэтром, лауреатом и на вершине славы, то рукопись была принята, вышла под названием "Непредвиденные встречи", после чего молодой автор, Василий Головачев, стройный и с пышной шевелюрой, привез ко мне в Харьков эту первую книгу с надписью, как первому рецензенту, с которого началась его литжизнь...

Где теперь те, кто поспешно писал "под Бредбери", страшась, что конъюнктура изменится? А Головачеву сейчас простор, ибо с первой же вещи никому не подражал. Гамбургский счет ему не страшен. Даже на руку. (Правда, у них есть свой довод: зато мы успели нахватать шикарные квартиры от Союза Писателей, элитные дачи в Переделкино, ездили за счет Литфонда по всем заграницам... а что ты имеешь в свои 60?)

Кстати, это тоже было подлейшее оружие! Ты ни к какому лагерю не принадлежишь, пишешь себе, а на тебя кто-то сказал, что ты... Если патриот -- то не печатают западники, если космополит -- не печатают патриоты, а если пустили слух, что изнасиловал соседскую козу -- не печатают оба лагеря. А ты пишешь и не понимаешь, почему твои сильные веши отвергаются, а журналы и сборники заполнены откровенной дрянью!

И это было еще до того, как я, умея отыскивать неприятности, осмелился задраться еще и с властью, издав крамольную "Золотую шпагу", из-за которой вовсе влетел в черные списки (1979 г.), а публикации пошли уже после перестройки 1985-го.

Но, конечно же, чаще всего сам нарывался. К примеру, в той же "молодой Гвардии" кто заставлял с пеной у рта спорить с идеей называть редакцию фантастики "школой Ивана Ефремова"? Я доказывал, что Ефремов, в отличие от практически всех фантастов, патологически избегает самих слов: Россия, Русь, избегает русских имен, вообще не упоминает, что Русь была или будет. К примеру, в знаменитой "Великой Дуге", речь идет о временах, когда ни Руси, ни России еще нет, дескать, чересчур древние времена, а в следующем романе, "Туманности Андромеды", как и в "Часе Быка", России уже нет. Так же не вдохновили его ни Авдотья Рязаночка, ни Марфа Посадница, а почему-то греческая гетера Таис... Словом, я доказывал, что гораздо более отечественными фантастами являются Стругацкие, которые пишут о России, где герои: Жилин и Быков, вкупе с Юрковским и Дауге, сражаются с нечистью...

Были и другие мелкие ограничения, которые старался не переступать. К примеру, не использовать роботов. (Если не считать юморесок в самом начале, но там было для смеха), машины времени. Если я не верил, что ее можно создать, то и не писал, ибо искренне полагал, что писать нужно либо только научную фантастику, либо сказочную, но в каждом из поджанров должны быть свои строгие законы и запреты. Например, я не позволял и не позволю себе свалить в кучу роботов, динозавров и бабу-ягу. Это профессионала недостойно.

Я работал в литейном цехе, когда собрал рукопись и послал в Москву в "Мол. гв." Там опубликовали в 1973 г. в серии "Б-ка советской фантастики" ("Человек, изменивший мир", 100 тыс. экз.). Этот сборник лихо разгромил в "Литературной газете" один из литературоведов в штатском, некий Гопман. Потом были и другие, но запомнились только фамилии Гопмана, Гакова и Ревича. Не то, чтобы лягались больнее, а просто чаще, в центральной прессе, а восхваляли такое, что сейчас произнести вслух было бы стыдно... Понятно, не станет же критик задевать космонавтов, которые после единственного полета сразу становились художниками, писателями, не станет задевать знатных доярок, и -- упаси господи! -- приятелей редактора, которые один за другим печатали свои опусы. А тем более, самих редакторов.

За что люблю это время, так за возможность гамбургского счета. Какие имена тогда гремели в той же фантастике, чьи книги выходили хоть в патриотических, хоть в прозападных изд-вах! Конечно же, редакторов, затем -- знатных космонавтов (любители фантастики могут просмотреть хотя бы серию "Б-ка сов. ф-ки"), каких-то странных личностей, чьи книги к фантастики имели отношение отдаленное, но в прессе их расхваливали взахлеб гопманы и гопманчики, литературоведы в штатском... Где они сейчас? Пусть сейчас выйдут со своими книгами! Конечно, и сейчас можно за наворованные ими деньги организовать мощную рекламу, напечатать ряд хвалебных статей... но читателя не обманешь. Вернее, обманешь раз-другой, но дальше он запомнит имя, фирму... Все-таки теперь волен купит на лотке ту книгу, автору которой доверяет.

Помню, на мою первую книгу "Человек, изменивший мир" (Москва, Б-ка сов. ф-ки. 1973г.) некий литературовед в штатском откликнулся предостерегающей эпиграммой:

Мир изменить напрасно он пытался...

Эх, лучше б он литейщиком остался!

Я тогда работал в литейном цехе, и мне указали мое место на шестке, ибо литературное пространство было поделено между пишущими редакторами и обслуживающими их гаковыми. Где они теперь? Где те писатели, которых печатали огромными тиражами в патриотических и космополитических одинаково мощно лишь потому, что один распределял садовые кооперативы, другой был в комиссии по распределению квартир, третий -- машин, четвертый заведовал путевками в Коктебель, Пицунду и прочими лакомыми местами...

Да, справедливость наконец-то восторжествовала, но все равно горько, ибо та дрянь так долго держала все места, захватывала все тиражи, и потому молодых литераторов так и взросло. Почти не взросло. Побившись в стену, иной талант переходил на писание книг о производстве, а то и вовсе уходил из литературы. И сейчас, когда вдруг старая система рухнула, молодые фантасты начинают с нуля. А в литературе, как и в спорте, не бывает чудес, чтобы из новичка сразу прыгнуть в мастера! Тем более, в чемпионы.

А старая система жива, хотя страшноватые группки прошлого измельчились настолько, что стали смешными. Теперь каждое издательство держит своих авторов, расхваливает, чужих оплевывает, своих поощряет, дает премии... По-прежнему особнячком держатся, по крайней мере так выглядит из Москвы, питерцы. Сами себя хвалят, себя себе раздают премии, а чтобы этим не слишком тыкали в глаза, приглашают какого-нибудь ваньку из далекой провинции, торжественно вручают пряник как говорящей обезьяне, пусть все видят их объективность.

Литература сходна со спортом, но есть одно важное отличие. В спорте уходишь с ринга или с дорожки в расцвете лет, а в литературе результаты растут даже некоторое время после смерти. В некрологе писателю обычны строки вроде: умер в восемьдесят лет в расцвете творческих сил, на столе остались три неоконченные, семь начатых романов и сто задуманных...

Это к тому, что не может писатель сперва писать хорошо, а потом плохо. Мастерство растет с возрастом, опытом. В худшем случае -не растет, но уж никак не идет вспять. Это длинное вступление к тому, что те суперзвезды фантастики, о которых взахлеб писали Гаков, Гопман и Ревич живы и здравствуют. Но пусть покажут свои вещи сейчас! Теперь им танки не помогут.

Не поможет даже дружба с бывшим редактором, а ныне хозяином издательской фирмы. Придет к нему, как и прежде, с бутылкой коньяка, а тот ему: понимаешь, друг, я хоть и ухитрился под шумок приватизировать государственную типографию и украсть склад с бумагой и картоном, но раз уж это теперь не государственное, а мое личное... давай я сам тебе поставлю две бутылки коньяка, даже ящик, но опубликую все же не тебя, а такого-то. Конечно, я его ненавижу как и ты, больно независим и ни разу не лизнул, но пишет он, увы, лучше... Партийной прессы теперь нет, у Гопмана, Гакова да Ревича нет монополии на раздачу кличек: кто дурак, кто гений. Да и читателя обмануть труднее, теперь покупает книги тех и других и сравнивает сам, мерзавец.""

Предисловие приобретает хаотический характер, наверное, злюсь... Да черт с ней, формой. Были бы читать интересно. Наверное, стоит упомянуть о такую уникальнейшую систему писательства, которой нигде в мире не было, да и быть не могло: выступления!

Когда рухнула власть, рухнула и эта система. Я с самого начала в выступлениях не участвовал... за исключением двух или трех раз, о чем расскажу, чтобы сейчас знали размер трагедии наших писателей. Я уже был членом Союза Писателей СССР, лауреатом, когда у нас в Харькове приняли очередную группу молодых писателей. Была кампания по омоложению состава, и приняли действительно молодых. Даже не по книгам принимали -- по рукописям!

В их числе была очень красивая восемнадцатилетняя поятесса, которая уговорила меня пойти на выступления, чтобы подзаработать. Вот как это было... Нас поместили в лучшей гостинице г. Шостка, дав каждому по трехкомнатному номеру на одного. Я долго разглядывал комнату, где я должен спать, комнату, где должен работать, и комнату, где принимать гостей. Все остальное -- тоже суперлюкс.

На другой день начались выступления. Я в течении двадцати минут рассказывал свою биографию, хвалился какой я замечательный, а затем поэтесса читала свои двадцать минут стихи. После чего мы получали по 25 рэ. на человека, шли на следующее. Выступали перед рабочими во время обеденного перерыва, перед зэками, перед девушками в женских общежитиях... Со второго дня я понял, что проще объехать места выступлений и просто собрать печати, что уже выступил, к облегчению администрации, которой надо загонять слушателей в красный уголок. Таким образом за день выступали в пяти-семи местах. Посчитайте, сколько это за день. А средняя зарплата была 110-150 рублей в месяц.

Я понял, какой это сладкий наркотик: книгу пишешь долго и не знаешь: получится ли? Затем мучаешься: возьмут ли в печать? Затем: заплатят ли?.. И все это через годы, ибо книга должна полежать в очереди... А здесь: выступил, покрасовался, рассказал какой гениальный, принял цветы, подмигнул, а за кулисами получил живые деньги. Налом, как теперь говорят. Зачем писать?

И в самом деле: из пяти принятых одновременно со мной в члены Союза только я продолжал писать. Остальные только выступали, выступали... Но я после того раза дал себе страшную клятву больше никогда не выступать. Ни за деньги, ни за так. Зарабатывать только литературой. Только написанным! И хотя пришлось жить впроголодь, но зато отшлифовывал профессионализм, писал много и упорно, даже продавал рукописи умельцам, те по ним становились членами Союза Писателей СССР и сразу начинали ездить по Коктебелям, но продавал свой труд, а не продавался сам с болтовней о том, что задумал, что изволил создать...

Исключений практически не было. А за все годы жизни в Москве встретился с читателями лишь однажды, да то по настоянию старого знакомого еще с доперестроечных времен, библиофила и знатока фантастики Саши Каширина, ныне Александра... как его там, солидного владельца магазина фантастики "Стожары".

Писателю должны ставить оценку по его книгам, а не за красивые рассказы о своем творчестве!

Итак, в Союзе Писателей СССР с 1979го года. Но вот материал для Книги Гиннеса: за все годы меня никто не видел на трибуне выступающим (как и за столом с красной скатертью). Ни разу не был в Домах Творчества ни в Коктебеле, ни в Переделкино, ни в Сочи, ни в Пицунде... Нигде. Не получал от Литфонда дачи, огорода, машины. Как в 1983-м убежал с Украины от Кравчука (тогда он был не президентом вiльной Украины, а серым кардиналом ЦК Компартии Украины, уничтожившим тираж моей "Золотой шпаги") и поселился в коммунальной квартире в Москве (правда, на Тверской!), так и до сегодняшнего дня. И не надеюсь, что скоро что-то изменится.

За все годы той власти, с 1973 по 1993 вышли... два сборника фантастики. За двадцать лет!!! Понятно же, что было написано гораздо больше, подавалось в издательства больше, но... выходили книги тех. кто охотнее шел на компромиссы, о которых уже упоминал. Так что сейчас я восстанавливаю не только романы, но и сборники рассказов тех лет. К примеру "Человек, изменивший мир" дополняю тем, что выбросил редактор, цензор и прочие бдительные товарищи. Так же со сборником "Далекий светлый терем" и др., которые годами дожидались милости в издательствах, но в лучшем случае от них оставалось по рассказу для популярных в то время сборников "Фантастика", "На суше и на море"...

А теперь небольшой комментарий к самому сборнику. Я ведь поминаю, что еще тщательнее его будут читать те, кому даже этим предисловием наступаю на мозоли, потому сразу оговорю, чем сборник отличается от того, 1973-го.

Первое: возвращены рассказы, выброшенные редактором, то бишь, работником и другого ведомства, бдительно следящим... Увы, не все. Многие потерялись за годы, а публикации по журналам, альманахам и газетам я не собирал. Но и того, что осталось, набралось достаточно. Всяк доживший с тех лет знает, что в редакцию подавалось рассказов с большим запасом, чтобы редактор мог отобрать для публикации по своему вкусу.

Второе: рассказы из второго сборника ("Далекий светлый терем", М., МГ, б-ка сов. ф-ки, 100 тыс., 1985 г.), которые я предлагал в этот, но тогда не прошли, теперь возвращаю на место. Это прежде всего цикл рассказов о таежном охотнике Савелии, что написан под впечатлением скитании по Уссурийской тайге в составе 29-й горно-таежной геологоразведовательной экспедиции. Я там проработал с 1960 по 65-й, ходил по следам Дерсу Узала, искал золото, свинец и уран, охотился на медведей, зубряков и тигров, и рассказы написал где-то в 65-67, но в первый сборник их не приняли (тогда мы опережали всех в космосе, надо было писать только о нем, да и как мог простой охотник общаться с инопланетянами, минуя инструктора КПСС?)? Даже в "Далекий терем" пропихнуть удалось только четыре (это из двух дюжин!), остальные постепенно затерялись за годы переездов. Посему этих рассказов не будет в новом издании "Далекого светлого терема", который выйдет вслед за этим.

Из "Далекого терема" в этот перебросил и юношеские рассказы о трех космонавтах. В печать удалось попасть лишь в год перестройки. (Возражения были очень серьезные: как это, советские космонавты -- и вдруг с космосе с оружием! Мы -- самая мирная страна во вселенной!) Впрочем, большинство рассказов об этой троице вообще не увидело свет (а их было на сборник, так и оббивал пороги с отдельной книгой!), при многочисленных переездах рассказы терялись, раздаривались друзьям, дабы не таскать тяжелые кипы бумаг, это не нынешнее время крохотных дискет, где помещаются романы! А собрать потерянные рассказы этой серии тяжко, хотя немалая часть опубликована в те далекие годы в таких газетах как "Литературная Украина", местных альманахах, сборниках, газетах, порой таких дальних, как, скажем, "Комсомолец Татарии", где опубликованы несколько рассказов. У меня их, естественно, при моей безалаберности уже давно нет, даже не помню, какие, в украинских журналах, сибирских, дальневосточных... Собрал бы кто-нибудь? Глядишь, еще на сборник набралось бы. А то и не один.

Третье: пришлось изменить несколько имен. В рассказе "Дороги звездные" главного героя зовут... Мрак. Через треть века, подбирая героев для троих из Леса, я одного назвал тоже Мраком, совершенно забыв, что однажды уже воспользовался этим придуманным именем. И вот сейчас стал перед дилеммой: оставить ли Мрака в стотысячном тираже, или же в более скромном, нынешнем... Так что Мрак здесь стал Мрэкром.

Со вторым рассказом сложнее. Дело в том, что я, как уже говорил, никогда и ни за какие посулы не давал имен иностранным, никогда не переносил действие в другие страны, и даже не давал имен искусственных. Из-за такой позиции редкому рассказику удавалось проскользнуть в печать, вперед прорывались, отпихивая локтями пухлые романы и сотни рассказов о странах капитала, где бедные негры бродят по помойкам, поджигатели войны затевают войну с СССР, несчастные изобретатели либо вешаются, либо топятся...

И вот в харьковском издательстве "Прапор" готовился коллективный сборник из трех авторов ("Меридианы", 1973 г.). Я куда-то уехал надолго, а редактор, не смея пропустить рассказ "Муравьи" с теми же русскими именами, но зная что я лучше откажусь от публикации, чем изменю имена на западные, самовольно решился изменить их на искусственные. Натальина сделал Натом, Чонова -- Чоном, а женщину с именем Элина -- Эрой... Когда я пришел в редакцию, сборник уже вывозили из типографии.

Если сейчас "Дороги звездные" лишь о дальних мирах, то в те годы была ценна как раз тем, чего нынешнее поколение, не имеющее привычки читать между строк, просто не заметит. Как же, против культа вождя! Против единой линии партии! Требование согласия общества!

По той же причине во всех "братских странах социализма" был многократно переведен и переиздан рассказ "Фонарь Диогена", ибо в нем требовалось уважать чужое мнение, и требовалось позволить равноправное существование чужих мнений! И это в самом начале борьбы с инакомыслием!!!

"Безопасность вторжения" был отвергнут, ибо в будущем все государства будут коммунистическими, (как же -- Великое Кольцо коммунистических галактик Ефремова!) войн быть не может в принципе... Ну, а идею войн философских бомб и прочего подобного оружия, редакторы и литературоведы в штатском, обычно отставные работники партийных и комсомольских аппаратов, просто понять не могли по своему уровню.

Все, заканчиваю. Болтливость -- признак старости. Кажется, что если тебе интересно, то и другим тоже. Людям моего возраста -- да, но их осталось мало. В любом случае читают те, кто те времена уже не помнит. И кто смотрит вперед, а не назад.

Спасибо!

Юрий Никитин

П.С. Самому показалось, что вроде бы жалуюсь. Ничего подобного! Это мое время, я в нем счастлив. К черту благополучие, если нельзя будет писать то, что хочу. И как хочу.

* ДОРОГИ ЗВЕЗДНЫЕ *

Теплая вода кончилась. Дальше она становилась холодной и черной. На поверхности повсюду лежали огромные зазубренные листья мясистых водяных растений, прогалины попадались реже. Темная вода в тех местах часто вскипала серебристыми бульбашками и фонтанчиками, это к поверхности стремительно поднимались пузырьки болотных газов.

Мрэкр плыл быстро. Его сильные лапы и упругий хвост уверенно загребали черную воду, а плавающие листья он подминал под себя, если впереди не зиял просвет.

Шел теплый дождь. Стена падающей воды закрывала видимость, плотные зеленые тучи висели над самой головой, но Мрэкр был уверен, что найдет дорогу, даже если придется все время пробиваться через скользкие заросли водяных растений или выпутываться из придонной паутины зеленух.

В одном месте вода и земля смешались в зеленое пузырящееся месиво из липкой грязи и стеблей квазирастений. Последние сразу же почуяли приближение Мрэкра и хищно потянули навстречу клейкие псевдоподии. От призывно распустившихся на кончиках белых цветов покатился густой сладкий запах.

Мрэкр круто повернул в сторону. Теперь он знал, куда плыть. Черная вода болота вскоре должна перейти в родную теплую жижу коричневой грязи.

Он энергично заработал хвостом и вскоре подплыл к маленькому островку. Совсем недавно это была внушительная гора грязи, но постоянный, никогда не прекращающийся дождь размывал последний кусочек твердой земли.

Мрэкр вылез на островок. Дождь забарабанил по голове, и он с наслаждением подставил ему спину. Пусть смывает грязь и мелкие водоросли. Некоторые наверняка успели вцепиться в складки кожи и трещины панциря. Если не снять вовремя, приживутся, а тогда жди беды.

Лапы медленно погружались в грязь. На островке пахло гнилью, видимо, разлагались болотные растения. Все как обычно, но в то же время в окружающем мире что-то изменилось, Может быть, чуть посвежел воздух или поредели тучи, но что-то произошло...

Мрэкр ощутил тревогу. А что, если дождям придет конец? Это пугало своей необычностью. Насколько он помнил, дожди были всегда и не могли прекратиться. Иначе... Да, иначе гибель. Всему племени. Так говорили старики, а они знают все.

Он глубоко вздохнул, потом еще и еще, чтобы отогнать подступающую тоску. Но воздух был чересчур влажным и теплым, легкие сразу залепило мокрым, он закашлялся и чуть не свалился в теплую, смесь воды и растений.

И все-таки здесь он мог отдохнуть. Потому и решил удалиться от племени, чтобы стряхнуть страшное напряжение, расслабить мощное тело, сложить на спине желтый гребень, заново посмотреть на свои короткие лапы и длинные когти. И если бы не грядущие непонятные перемены...

Вдруг за стеной дождя зачавкала грязь. Что-то грузное и неповоротливое пробиралось по болоту. Мрэкр насторожился. Неприятностями в его положении грозило абсолютно все...

Вода у островка пошла кругами. В следующее мгновение теплая жижа разошлась, в образовавшемся просвете появилась голова толстого рекна. Это был Жаб. Он коротко взглянул на Мрэкра, потом его внимание привлекли сочные листья плавающих растений.

Мрэкр смотрел на жующего соплеменника и чувствовал бессильную ненависть. С появлением Жаба у него всегда начинаются неприятности...

-- Чистая вода,-- сказал Жаб с осуждением. Он уже управился с ближайшим стеблем и нашел время посмотреть на Мрэкра с укором.-- Чистая вода! Как ты ее терпишь?

"Ничего себе чистая",-- подумал Мрэкр, но промолчал.

-- Урочный час близок,-- возвестил вдруг Жаб ни с того ни с сего.

-- Да-да,-- сказал Мрэкр поспешно.

-- Ты готов? -- спросил Жаб.

-- Да, конечно,-- ответил Мрэкр. Он даже не пытался сообразить, что такое "урочный час" и к чему он должен быть готов. Придет время, все встанет на свои места.

-- Это хорошо, что ты готов,-- сказал Жаб удовлетворенно.-- Тебе нас вести.

Мрэкр вздрогнул, словно его ударили по голове. Ему вести? Куда? Зачем? До сего времени он старался держаться в племени как можно незаметнее...

-- Тебе вести,-- повторил Жаб.-- Ты всегда становился вождем на время переходов в Лоно. И никто не мог это сделать лучше... А ты здоров, Мрэкр? После болезни ты стал очень странным... Тебя трудно узнать, Мрэкр. И у тебя совсем малое накопление...

Жаб с трудом изогнул жирную шею, чтобы полюбоваться своим хвостом. Тот был втрое больше нормального. Мясо и жир распирали кожу, роговые пластинки разошлись, и было видно розовое тело.

Мрэкр покосился на свой тощий хвост. Накопление?

-- Я еще накоплю,-- сказал он поспешно.

-- Не успеешь,-- сказал Жаб. Он все смотрел на хвост Мрэкра, потом вдруг сказал: -- А тебе и ненужно большое накопление. Вести нас... Тебе нужны крепкие лапы. Так ты здоров, Мрэкр? А в дороге ты не заболеешь?

...Он. внезапно подскочил ближе и выдернул у него из-под лапы бурый маслянистый стебель с жирной луковицей.

-- Это же квакка! -- сказал он торжественно.-- Как, ты мог не заметить? Это же квакка!

Он с хрустом раскусил луковицу. Мрэкр ощутил тошнотворный запах гнили. Жаб сопел и чавкал, потом, доев стебель, огляделся по сторонам.-- Все? Ладно, и это хорошо. В этой мерзкой чистой воде...

Мрэкр тоже огляделся. Он встречал такие стебли и раньше. Теперь же необходимо запомнить: съедобны.

-- Готовься! -- крикнул Жаб.

Он шлепнул по воде желтым хвостом и нырнул. Мрэкр поднял голову. Тучи явно поднялись выше. Во всяком случае, не висят над самой головой. И дождь будто бы стал немного слабее... Сезонная миграция?

В стороне качнулся мясистый лист на воде, и показалось рыльце. Мрэкр насторожился. Квакки всегда рылись в придонном иле и на дне.

Он огляделся. Над водой торчало еще несколько мордочек. Уже в этом ощущались перемены... К добру или к худу? Правда, ему в любом случае потребуется максимально напрячь силы. Тем более, что предстоит вести...

Он с отвращением потрогал квакка. До чего же омерзительные создания, а есть надо...

Он перевел взгляд на щепочку, что колыхалась в воде перед самой мордой. Вот щепочка. Интересная щепочка. Будем смотреть на эту щепочку, а следующего квакка тем временем в рот...

Он повернулся в воде, и волна перевернула щепочку. В следующее мгновение он проглотил остатки квакка, даже не сделав обязательного усилия.

Щепочка в самом деле была странная. На ней темнел узор! Но черви-древоточцы здесь были ни при чем...

Мрэкр ощутил, как сердце забилось сильнее. Рептилии никогда ничего не вырезали и не выцарапывали!

Что-то сильное и хищное схватило его за ноги. Мрэкр почувствовал прикосновение острых зубов. Он рванулся в панике, выскочил на островок и, обернувшись, приготовился к схватке с неведомым.

Из воды высунулась ухмыляющая пасть. Мрэкр почувствовал несказанное облегчение. Это было единственное существо, с которым он хоть немного позволял себе расслабить нервы.

-- Ну и трус же ты,-- заявила Юна, выползая на берег.-- И почему только все считают тебя самым сильным и неустрашимым? Я бы не испугалась вот ни столечки!

У нее была упругая и свежая кожа, хотя ела она еще меньше Мрэкра. Просто она втрое моложе его и еще ничего не видела, кроме Большого Болота.

-- Ты знаешь, что это? -- спросил он Юну, показав на щепочку.

Она определенно видела эту вещь впервые. Можно было и не спрашивать. Но как заинтересованно вертела Юна щепочку! Жаб отшвырнул бы любую незнакомую вещь равнодушно. Или даже с испугом и отвращением. Все новое и необычное кажется ему враждебным.

-- Я не знаю, что это,-- медленно сказала Юна,-- но могу сказать, откуда оно взялось.

Мрэкр жадно повернулся к ней.

-- Говори!

-- Вода здесь берется из Верхних Озер. И это приплыло оттуда...

Мрэкр перевел дыхание. Все-таки это лучше, чем ничего. Из Верхних Озер. Значит, есть еще и Верхние Озера. И вполне возможно, что деревяшка с резьбой приплыла и в самом деле оттуда. Она сказала "Озер", а не "Болот". Значит, суши там больше. Вероятно, те, кто делает эти резные украшения, живут там, да суше. Ничего себе умозаключения!

-- Ты знаешь дорогу к Верхним Озерам?

-- Ты хочешь пойти туда? -- ответила она вопросом на вопрос.

Она нечему не удивлялась. Какое это великое достоинство в его положении! Беда только, что она знает ненамного больше его.

-- Да,-- ответил он,-- я хотел бы побывать там.

-- Туда можно плыть только по реке. А вода там холодная и прозрачная. Не поплывешь же ты в прозрачной воде!

А почему бы и нет, хотел было ответить Мрэкр, но вовремя прикусил язык. Может быть, плавание в прозрачной воде смертельно опасно. Или на это наложено табу.

Возле берега пошла кругами вода, и появился Жаб.

-- Вот вы где,-- проскрипел он.

Мрэкр почувствовал к нему ненависть. Опять начнутся неприятности!

-- Старики ждут тебя,-- заявил Жаб.

-- Зачем?

-- Пора возвращаться в Лоно. Мы хотим знать, какой дорогой ты поведешь нас?

Мрэкру пришлось сдерживаться, чтобы не хлестнуть его по ухмыляющейся физиономии. Собственно, рептилии никогда не ухмылялись, строение челюстей не позволило бы им эту роскошь, но Мрэкр ясно представил себе самодовольную ухмылку на жирной роже.

На этот раз не выкрутиться. Повести стаю? Но в какую сторону? И что это за Лоно?

-- Пошли,-- напомнил Жаб.-- Нас ждут.

-- Пойдем,-- сказал Мрэкр Юне.

Он плюхнулся в гнилую воду.

Куда ты? -- крикнул Жаб вдогонку. В его бесстрастном голосе слышалось удивление.

-- Ты ведь сказал...-- заговорил Мрэкр и понял, что уже совершил какую-то ошибку. Сердце болезненно сжалось, и мышцы напряглись.-- Ну что еще?

-- Старики ждут тебя в Холодной Воде,-- сказал Жаб. Он пристально, слишком пристально смотрел на него.

-- Ах да, я и забыл,-- сказал Мрэкр. Он начал медленно вылезать, стряхивая грязь с лап, потряс хвостом, пытаясь сбросить налипшие водоросли. Он понимал, что делает одну ошибку за другой. Грязь и водоросли никогда не казались рептилиям неприятными, как и постоянный дождь, который никогда не прекращался и не ослабевал. Но куда идти, где эти Холодные Воды? Насколько он помнил, всюду эта

теплая мерзкая жижа болота!

Он вылез на берег с расчетом, чтобы Жаб заслонял дорогу, тогда ему придется идти впереди. Но Жаб уступил дорогу и смотрел выжидающе.

-- Пошли,-- сказал Мрэкр.

-- Пошли,-- отозвался Жаб.