Генри Лайон ОЛДИ
МАСТЕР
пришлось немало повозиться, прежде чем человек, раскинутый навзничь на
грубой деревянной скамье, застонал и открыл глаза.
дернулся и зажмурился.
лежи тихо.
трудом.
неуместное здесь - в закопченных стенах низкого маленького зала с
массивной дверью и без каких бы то ни было окон.
И кричи. Будет легче.
увереннее.
исчезающую в дверном проеме.
песком, и, растопырив пальцы, методически погружал руки внутрь бака. Песок
был сырой, слежавшийся, в нем попадались камешки и ржавые обломки; и
пальцы юноши покрылись порезами и кровоточили.
время следил за ровными, ритмичными движениями.
Легко сказать... понатыкано, как в...
завибрировавший бак. Когда кисть его вынырнула из песка - мелкая галька
была зажата между мизинцем и ладонью.
меча - один огромный, в рост человека, с крестообразной рукоятью в треть
длины, залитой свинцом для уравновешивания массивного тусклого клинка с
широким желобом; второй - чуть уменьшенная копия первого.
головой. Оружие без привычного свиста рассекло воздух, и на вкопанном у
забора столбе появилась свежая зарубка.
взглядом расстояние от смолистого среза до зарубки.
напрягай.
упали к ногам ученика. Тот завистливо покосился на меч мастера.
расставленных ногах.
скамье шипел змеей, закусив нижнюю губу.
удалось ему лишь с третьего раза, и он обмяк, уставившись на полированную
ручку аккуратно свернутого бича, лежащего у скамьи.
все в крови...
с мазью. - Можно открыть кровь. И развязать язык.
не улучшится. Я же не виноват, что они так и не перестали ходить ко мне.
Говорят - расскажут, и легче им становится. А старшины Верховному жалуются
- народ дерзить стал, вопросы пошли непотребные, людишки, мол, к ересиарху
текут, к самозванцу, Ложей не утвержденному. Это ко мне, значит... А какой
я ересиарх?! Я - собеседник. Меня старик один так прозвал. Я мальчишкой
жил у него.
собеседник.
щекоча кистью вспотевшие щеки, и судья в который раз отбрасывал кисть
досадливым жестом.
гордыни своей непомерной; признаешь ли запретное обучение черни
складыванию слов в витражи, властные над Стихиями; и попытку обойти...
распелся! Воистину собеседник - люди при нем говорят и говорят, а он
слушает. И на дыбе вон тоже... Убьют они его - кто их слушать будет...
говорить мы все мастера..."
все Мастера, а уж слушать - так совсем...
он не любил - грязь, и крику много, а толку нет. Вонь одна. Покойный брал
- и нежарко, и калить не надо, и чувствуешь - где правда, а где так -
судорога... Пальцами брал, и его научил, и он парня обучит, жаль,
неродной, а кому это надо? Судье, что ли, красномордому? Писцу?
Пытуемому?! Уж ему-то в последнюю очередь... Ничего, сегодня не кончится
еще, поговорим вечером...
коротыш с бегающими глазками и глубокой щелью между лохматыми бровями.
коллега твой, из Зеленой цитадели. По вызову к нам. С тобой работать
будет. А то, говорят, стареешь ты...
здороваться не пошел. Сопел, озирался. Потом шагнул к висящему человеку.
Мастер заступил ему дорогу. Ременной бич развернулся в духоте зала, и в
последний момент мастер неуловимо выгнул запястье. Конец бича обвился
вокруг калившихся клещей, и они пролетели над рядом разложенных
инструментов - в лицо длиннорукому. Тот ловко перехватил их за край, где
похолоднее - и, опустив клещи на стол, посмотрел на мастера. Мастер кивнул
и подошел к гостю. Длиннорукий поморгал и неожиданно всей пятерней уцепил
плечо мастера. Вызов был принят, и они застыли, белея вспухшими кистями и
не смахивая редкие капли выступившего пота.
даже висящий на дыбе, казалось, приподнял всклокоченную голову.
попытался ответить - и с ужасом воззрился на неподвижную плеть, повисшую
вдоль туловища. Несколько секунд он безуспешно дергал лопатками, потом
коротко поклонился и, ни на кого не глядя, вышел.
кисточки, и недоумение сквозило в его бархатном голосе.
кутенок был, - рассказывал мастер, сидя у скамьи и прикладывая пузырь со
льдом к обожженному боку собеседника. - Подводит, значит, а в пне трещина.
Фута три будет или поболе. До земли. И вставляет он в нее клин. Бери,
говорит, в щепоть и тащи. Я вцепился, а он, зараза, не идет. Ладно, отец
говорит, когда потянешь - позовешь. Неделю бился - позвал. Он поглядел - и
глубже вбил. И ушел. Молча. А когда усы у меня пробиваться стали - я отца