Виктор ПЕЛЕВИН
ДЕНЬ БУЛЬДОЗЕРИСТА
или четырьмя изгибающимися линиями склейки (Валерка, когда жену пугал,
ударил утюгом), сдул со стекла ожиревшую черную муху и выглянул в залитый
последним осенним солнцем двор. Было тепло, и снизу поднимался слабый
запах масляной краски, исходивший от жестяной крыши пристройки,
покрашенной несколько лет назад и начинавшей вонять, как только чуть
пригревало солнце. Еще пахло мазутом и щами - тоже совсем несильно. Слышно
было, как вдали орут дети и ржут лошади, но казалось, что это не природные
звуки, а прокручиваемая где-то магнитофонная запись - наверно, потому
казалось, что ничего одушевленного вокруг не было, кроме неподвижного
голубя на подоконнике через несколько окон. Улица была какой-то
безжизненной, словно никто тут не селился и даже не ходил никогда, и
единственным оправданием и смыслом ее существования был выцветший стенд
наглядной агитации, аллегорически, в виде двух мускулистых фигур,
изображавший народ и партию в состоянии единства.
пегасину - сигарета была сырой, твердой, и напоминала маленькое сувенирное
полено - и пошел открывать. Идти было долго: он жил в большой коммуналке,
переделанной из секции общежития, и от кухни до входа было метров двадцать
коридора, устланного резиновыми ковриками и заставленного детскими кедами
да грубой обувью взрослых. За дверью бухтел тихий мужской голос и время от
времени коротко откликалась женщина.
открывать же сразу.
профбюро, состоявшая у них в цехе из двух всего человек, потому что эти
двое - Осьмаков и Алтынина (она была сейчас в марлевом костюмчике и
держала в руках, далеко отнеся от туловища, пахнущий селедкой сверток) -
совмещали должности.
Ивану две подрагивающие мягкие ладони. - Ну ты как сам-то? Болит? Ноет?
по коридору, специально чуть отстал, чтоб не чувствовалось.
стола, - все выяснили. То, что произошло, признано несчастным случаем.
Это, дорогой ты мой человек, дефект сварки был. На носовом кольце. И с
имени твоего теперь снято всякое недоверие.
определить, где он, - определил и тихо вздохнул.
стальное. Надо спецэлектродом приваривать. А они, во втором цеху, простым
приварили. Передовики майские. Вот оно и отлетело, кольцо-то. Ты хоть
помнишь, как все было?
словно он не вспоминал, а в лицах представлял себе рассказанную кем-то
историю. Он видел себя со стороны: вот он нажимает тугую кнопку, которая
останавливает конвейер, кнопка срабатывает с большой задержкой, и щербатую
черную ленту приходится отгонять назад. Вот он цепляет крюком подъемника
за кольцо отбракованную бомбу, с жирной меловой галкой на боку (криво
приварен стабилизатор, и вообще какая-то косая), включает подъемник, и
бомба, тяжело покачнувшись, отрывается от ленты конвейера и ползет вверх;
цепь до упора наматывается на барабан, и срабатывает концевик. "Уже
четвертая за сегодня, - думает Иван, - так, глядишь, и премия маем
гаркнет". Он нажимает другую кнопку - включается электромотор, и подъемник
начинает медленно ползти вдоль двутавра, приваренного к потолочным балкам.
Вдруг что-то заедает, и бомба застревает на месте. Так иногда бывает -
вмятина на двутавре, кажется. Иван заходит под бомбу и начинает качать ее
за стабилизатор - так она набирает инерцию, чтобы колесо подъемника
перекатилось через вмятину на рельсе, - как вдруг бомба странным образом
поддается, а в следующую секунду Иван понимает, что держит ее в правой
руке над своей головой за заусенчатую жесть стабилизатора. Дальше в памяти
- окно больничной палаты: шест с бельевой веревкой да половина дерева...
бомбы выскочить все-таки успели. Она рядом упала. А...
Осьмаков, - сжатым воздухом выкинуло, когда корпус треснул. Хорошо хоть,
баллон не грохнул - там триста атмосфер давление.
которая через равные промежутки времени билась в окно. "Верно, гости
растревожили, - думал он, - раньше тихо сидела... Чего ж они хотят-то?"
которое вызывал у него простой акт сидения за столом в течение некоторого
срока: его глаза подобрели, голос стал еще человечней, а слова стали
налезать одно на другое - чем дальше, тем заметней.
невидимый стакан, - и есть самый настоящий герой трудового подвига. Не
хотел тебе говорить, да скажу: про тебя "Уран-Баторская Правда" будет
статью печатать, уже даже корреспондент приезжал, показывал заготовку.
Там, короче, написано все как было, только завод наш назван Уран-Баторской
консервной фабрикой, а вместо бомбы на тебя пятилитровая банка с
помидорами падает, но зато ты потом еще успеваешь подползти к конвейеру и
его выключить. Ну и фамилия у тебя другая, понятно... Мы советовались
насчет того, какая красивее будет - у тебя она какая-то мертвая,
реакционная, что ли... Май его знает. И имя неяркое. Придумали: Константин
Победоносцев. Это Васька предложил, из "Красного Полураспада"... Умный,
май твоему урожаю...
пару раз приходилось видеть. Ее было тяжело читать, потому что все там
называлось иначе, чем на самом деле: линия сборки водородных бомб, где
работал Иван, упоминалась как "цех плюшевой игрушки средней мягкости", так
что оставалось только гадать, что такое, например, "цех синтетических
елок", или "отдел электрических кукол"; но когда "Красный полураспад"
писал об освоении выпуска новой куклы "Марина" с семью сменными
платьицами, которой предполагается оснастить детские уголки на прогулочных
теплоходах, Иван представлял себе черно-желтую заграницу с обложки
"Шакала" и злорадно думал: "Что, вымпелюги майские, схавали в своих
небоскребах?" Правда, уже полгода "Красный полураспад" распространялся по
списку, - как было объяснено в редакционной статье, "в связи с тем
значением, которое придается производству мягкой игрушки", - и Иван даже
не сразу сообразил, что речь идет о заводской многотиражке.
невидимое в метре от своего лица, - трудяга... Я ей кричу: какого же ты
мая, мать твою, забор разбираешь...
про наш завод городская газета напишет. И еще, может быть, с телевидения
приедут. Мы уже место нашли, где снять можно. И совком не против.
занят - здание детям передает. Но сам лично звонил.
взрывами. Вчера на Санделя опять мусорный бак взорвали. По песочницам
бродят...
Началась суета - Иван побежал на кухню за тряпкой, Алтынина захлопотала
вокруг Осьмакова, приводя его в чувство и объясняя, как он сюда попал и
где находится. Когда Иван принес тряпку, Осьмаков выглядел уже совершенно
трезвым и мрачно позволял Алтыниной оттирать ему лацкан пиджака носовым
платком. Гости сразу же стали собираться - встали, Алтынина взяла со стола
пахнущий селедкой сверток (Иван решил почему-то, что тот предназначался
для него) и стала его переупаковывать - заворачивать в свежую газету,
потому что бумага уже пропиталась коричневым рассолом и грозила вот-вот
разорваться. Осьмаков с фальшивым интересом уставился в настенный
календарь с изображением низенькой голой женщины у заснеженного
"Запорожца". Наконец селедка была упакована и гости попрощались - Иван так
и проводил их до выходной двери с тряпкой в руке и с этой же тряпкой
вернулся в комнату, кинул ее на пол и сел на диванчик.
из-за ушиба почек не пил уже целых две недели: одну неделю в больнице, а
вторую - дома. Но всерьез смущало его то, что никак не удавалось вспомнить
свою жизнь до несчастного случая. Хоть он более или менее помнил ее