Виктор ПЕЛЕВИН
УХРЯБ
работник на пенсии. - Я сам умный, три книги написал. Проще надо. Вот у
тебя что на руке? Часы, да? Собеседник - друг и в некотором роде ученик -
утвердительно икнул.
они у тебя тикают, тикают...
раковину.
стали недоворачиваться. И часы тебе вместо пятницы возьмут и покажут
какой-нибудь вторник. Вот так и человек... Эй, Петь!
Пойдем, на диванчик ляжешь.
пододеяльнике, не то в не до конца снятых штанах, и хмуро, привычно
выглянул из тающего ночного мира в залитую серым светом комнату. По его
пробуждающемуся мозгу медленно, как дождевые черви, поползли первые
утренние мысли - они касались окружающего беспорядка. Тот действительно
был ужасен: в комнате царил такой хаос, что в нем даже угадывалась своя
гармония - длинная лужа на полу как бы уравновешивалась вдавленным в кусок
колбасы окурком, а сбитый с ног стул вносил в композицию что-то военное.
(ремень все-таки, как змея, цапнул холодной пряжкой за ногу), Маралов, как
обычно, принялся наводить внутренний порядок.
кажется, связано со вчерашним разговором, хотя его содержание, тема и даже
примерная траектория совершенно не желали вспоминаться. Словно бы что-то
застряло в мозгу, обособившись от всего остального, и теперь ощущалось как
плотная масса посреди знакомых мыслей - холодная, бесформенная и
угрожающая.
ли? Да нет, о часах - это помню. Это мы с атеизма перешли. А вот потом,
когда он на диванчик лег. Час, наверно, бредил... И вот тогда я чего-то
такое... Нет, не помню".
закрывая - замечал в себе присутствие глубокой внутренней ямы, где явно
скрывалось что-то опасное. Так продолжалось довольно долго. Маралов не то
чтоб не мог вспомнить в чем было дело, а скорее не мог себя заставить
сделать это, как никогда не мог себя заставить сразу нырнуть в холодную
воду. Получилось все автоматически - в квартире наверху заскрежетали
чем-то по полу, тотчас же Маралов дал себе команду все вспомнить - и
вспомнил.
каждый по-своему. Петя признался, что на каждое партсобрание берет с собой
высушенное волчье ухо, а в особо серьезных случаях три раза обходит клумбу
во дворе, отчего получает небывалый заряд бодрости и мужества.
Сестрорецке; но совершенно неожиданно для себя начал говорить обобщениями:
что никакого единого Бога нет, просто в каждой стране у людей существует
какое-то главное чувство по поводу жизни, что ли, и если выразить это
чувство в виде сказки или истории, то как раз и получится конкретное
священное писание и каждый конкретный, отдельно взятый Бог.
обобщение всего непонятного.
семьдесят лет столько непонятного набралось, что тоже можно обобщать.
Выходит, и Бог такой есть, который этому соответствует?
все думал об этом интересном предмете, пытаясь представить себе
соответствующего Бога. Только вдуматься: огромные портреты над городами и
синие елочки, торжественные заседания и могилы в стенах, бронзовые бюсты и
салют - не просто ведь все это так. Этому, так сказать, материальному, -
размышлял Маралов, - неизбежно должно соответствовать что-то духовное,
сущностное... Это и будет данный конкретный Бог - нечто, неявно вмещающее
в себя все остальное... Маралов незаметно уснул. Потом проснулся и
засуетился Петя - он уже опаздывал на актив в другом конце города.
Проводив его до дверей, Маралов пошел обратно, и тут, в мутном утреннем
полусне, когда он, сидя на кровати, стаскивал брюки, его настигло
невероятно ясное понимание - такое, что, испытав его, он даже не стал
окончательно раздеваться, а оглушенно повалился на простыни и
воспользовался пьяной способностью мгновенно засыпать. Прошло несколько
часов тяжелого сна, во время которого это понимание не рассосалось, а,
наоборот, как пущенный с откоса снежный ком, обросло рыхлым коконом страха
и безнадежности.
именно оно родилось из утренней вспышки ясности, и именно оно было сейчас
в центре темного внутреннего образования.
поворачиваясь к стене. - Ухряб. Ничего не значит".
зеркало, зачесывая поперек головы длинную пегую прядь и думая, что так
причесываться, в сущности, крайне нелепо - мало того что все видят его
плешивость, так все еще видят и то, каким жалким способом он пытается ее
скрыть. Шевеление в душе вроде попритихло и только иногда напоминало о
себе этим бессмысленным словом, выбрасывая его внезапно на поверхность.
Поправив галстук (пиджак и галстук он надел, чтобы защититься от этой
непонятной внутренней западни), Маралов пошел на кухню.
дверце стенного шкафа - квартира резко качнулась, некоторое время
продержалась в наклоненном состоянии и медленно вернулась в обычное
положение. Маралов твердо знал, что каким-то образом только что
происшедшее было связано с ухрябом.
обедом и часик-другой почитать что-нибудь художественно-приключенческое.
Он прошел в комнату, наугад взял из шкафа серенькую, с кружком на корешке,
книгу и открыл ее, как это обычно делал, на странице своего возраста -
шестьдесят восьмой. (Перед этим Маралов посмотрел, сколько еще осталось
жить, и увидел: двести двадцать восемь. Стало спокойно.)
хмыкнул. Как это так - рябая гладь? Он снова пробежал глазами по строке -
и вдруг всем своим пытающимся расслабиться существом налетел на ухряб,
разделенный точкой.
дивана, вернулся к шкафу и выбрал другую книгу, с золотыми полосками на
корешке.
засмеялся и сделал руками жест веселого недоумения, тоже очень
театральный.
так человек и с ума может сойти. Если, конечно, слаб духом.
вовсе неоткуда было взяться ухрябу - и на тебе; на стене - картина, на
картине - рябина, а по бокам два подсолнуха. Так что справа ли налево,
слева ли направо - ухряб сидел в засаде и недобрым глазом смотрел на
Маралова. И как замаскировался! Не будь Маралов начеку...
оказался у магазина. "Надо было мяса купить, - подумал он, - наделать
котлет на праздники". Войдя в мясной отдел, он увидел мужчину в белом
Николаев Андрей
Буджолд Лоис
Суворов Виктор
Шилова Юлия
Емилина Ника
Березин Федор