Геннадий ПРАШКЕВИЧ

ПРИКЛЮЧЕНИЕ ВЕКА

ТЕТРАДЬ ПЕРВАЯ. ДОБРОЕ НАЧАЛО

Богодул с техническим именем. От Бубенчиково до

Симоносеки. Опасности, не учтенные лоцией. Болезнь

Сказкина и методы ее лечения. Сирота Агафон. Вечерние

беседы на островах, "Привет, организмы!.. Рыба!".

Залив Доброе Начало вдается в северо-западный остров

Итуруп между мысом Кабара и мысом Большой Нос,

расположенном в 10,4 мили к NNO от мыса Кабара. Берега

залива высокие, за исключением низкой и песчаной северной

части восточного берега.

Речка Тихая впадает в восточную часть залива в 9,3

мили к NNO от мыса Кабара. Речка Тихая - мелководная и

извилистая; долина ее поросла луговыми травами и

кустарниками. Вода в речке имеет болотный привкус. В

полную воду устье речки доступно для малых судов.

Лоция Охотского моря.

Серп Иванович Сказкин, бывший бытовой пьяница, бывший боцман балкера
"Азов", бывший матрос портового буксира (типа "Жук"), бывший кладовщик
магазина N_13 (того, что в селе Бубенчиково), бывший плотник "Горремстроя"
(Южно-Сахалинск), бывший конюх леспромхоза "Муравьевский", бывший ночной
вахтер крупного научно-исследовательского института (Новоалександровск),
наконец, бывший интеллигент ("в третьем колене!" - добавлял он сам не без
гордости), а ныне единственный рабочий полевого отряда, проходившего в
отчетах как Пятый Курильский, каждое утро встречал меня одними и теми же
словами:

- Почты нет!

А почте и неоткуда было взяться. В принципе.

Случайное судно, разумеется, могло явиться из тумана в виду мыса
Кабара, но для того, чтобы на борту этого судна оказалось письмо для Серпа
Ивановича, или для меня, Тимофея Лужина, младшего научного сотрудника
СахКНИИ, должно было случиться слишком многое: во-первых, кто-то должен
был знать, что именно это судно и именно в это время выйдет к берегам
острова Итуруп с тихоокеанской стороны, во-вторых, кто-то-то должен был
знать, что именно в это время Серп Иванович Сказкин, крабом приложив
ладонь к морщинистому лбу, выйдет на плоский берег залива Доброе Начало,
а, в-третьих, такое письмо кто-то должен был попросту написать!

"Не умножайте сущностей", - говорил великий Оккам.

И в самом деле... Кто будет писать Сказкину?.. Его пятнадцатилетний
племяш Никисор? Вряд ли! Никисор проводил лето в пионерлагере "Восток" под
Тымовским... Елена Ивановна Сказкина, ныне Елена Ивановна Глушкова? Вряд
ли! Скажи ей кто: "Черкни бывшему мужу", она ответила бы, не
постеснявшись: "Пусть ему гидра морская пишет!.." На этих именах круг
близких Серпа Ивановича замыкался, что же касается меня, то на весь
полевой сезон я всегда обрывал любую переписку.

Но Серп Иванович Сказкин, богодул с техническим именем, с реалиями
обращался свободно: каждое утро, независимо от погоды и настроения, он
начинал одними и теми же словами:

- Почты нет!

Произносил он эти слова отрывисто, четко, как морскую команду, и я,
ничего еще не сообразив, сразу лез рукой под раскладушку: искал спрятанный
заранее сапог.

Но сегодня и этот мой жест Сказкина не испугал. Сказкин не хихикнул
довольно, он не хлопнул дверью, он не выскочил, торопясь, на потное от
росы крылечко. Более того, он двинулся с места и после секундного, но
значительного молчания повторил:

- Почты нет!

И добавил:

- Вставай!.. Я что хошь сделаю!

С_д_е_л_а_ю_!.. Сказкин и - _с_д_е_л_а_ю_!.. Сказкин с его любимой
присловицей: "Ты, работа, нас не бойся, мы тебя не тронем!" и это -
с_д_е_л_а_ю_!

Не открывая глаз, слушая, как орет за окном ворона, укравшая у нас
позавчера полтора килограмма казенных жиров, я упорно решал заданную
Серпом загадку. Что означало это _с_д_е_л_а_ю_? Что случилось с Серпом
Ивановичем?

Прошедшая ночь, правда, выдалась бессонная. Причина, возможно,
крылась в этом. Свирепая, мертвая духота упала на берега Доброго Начала.
Речка Тихая совсем отощала, от узких ее ленивых струй как никогда несло
болотом. Воздух над песками дрожал, как над перекаленной жаровней. Бамбуки
пожелтели, курились едкой пыльцой, лопухи съежились. Стены нашего домика
взялись влажными тяжелыми пятнами, выцветшие обои поднялись пузырями,
потом пузыри лопнули; так же тяжко, как лопнувшие обои, обвисло небо на
каменные мрачные плечи вулканов. Вторую неделю стояло над Итурупом душное
тяжелое пекло. Вторую неделю не падало на берега Итурупа ни капли дождя.
Вторую неделю я проводил бессонные ночи у окна, уставившегося на океан
пустой рамой (стекла я давно выдавил - для свежести). Душная, горячая
тишина лежала на острове, как влажный компресс, и волны шли к берегу
ленивые, длинные.

Мертвая тяжкая тишина нарушалась лишь помыкиванием коровы горбатого
Агафона Мальцева.

Звезды, духота, лето...

- Вставай! - повторил Серп Иванович. - Я что хошь сделаю!

Я разлепил веки.

Серп Иванович Сказкин, первая кепка острова, обладатель самой крупной
на острове головы, стоял передо мной навытяжку, как рядовой над раненым
маршалом. Был Сказкин в длинных синих трусах и в не снимаемом никогда
тельнике. Обнаженные кривые ноги Сказкина казались еще круглее, оттого что
обвиты были наколотыми на них сизыми змеями. "Мы устали!" - гласили
надписи на змеях, но, несмотря на усталость, змеи хищно стремились вверх,
под скудные одежды Серпа Ивановича.

Голова у Сказкина, действительно, была крупная; думаю, сам Дионисий
не отказался бы на одном из своих кровожадных товарищеских пиров плеснуть
вина в чашу, сработанную из черепа Серпа Ивановича. Прищуренными хитрыми
глазками, полуприкрытыми пучками белесых ресниц, Серп Иванович смотрел
куда-то мимо меня, в сырой душный угол домика. Руки он держал за спиной и
явно что-то прятал от меня.

- Да ладно, - сказал я. - Показывай, добытчик, что принес? Опять
морскую капусту?

Сказкин хмыкнул, глухо, как в раковину:

- Говядина!

"Бессонница, - окончательно решил я. - Точно, это на него бессонница
действует!

В самом деле: на ближайшие тридцать миль, а в сторону американского
континента много более, не было тут ни одной коровы, а единственную белую,
принадлежавшую Агафону Мальцеву, даже Сказкин вряд ли посмел бы назвать
говядиной...

- А ну! - приказал я. - Показывай!

И ужаснулся.

В огромных дланях Серпа Ивановича лежал кусок свежего, еще
источающего кровь, мяса. Противоестественный алый кусок, даже обрывок
шкуры на нем сохранился, будто сорвали ее с животины одним махом!

- Кто? - только спросил я.

Сказкин пожал плечами, покатыми, как у гуся.

- Но ведь это единственная белая корова Агафона!

- Других тут нет, - подтвердил мою правоту Сказкин.

- Кто? Кто сделал такое?

Серп Иванович хихикнул.

Застиранный тельник делал Сказкина похожим на большую мутную бутыль,
по горло полную здравого смысла. Хихикал он, конечно, надо мной, ибо
только младший научный сотрудник Тимофей Лужин (он, Сказкин, был в этом
твердо уверен) мог возлежать на раскладушке в тот час, когда всякий
порядочный человек тут же соскочил бы, чтобы начать суетиться вокруг такой
еды. Сказкина переполняло чувство превосходства. Сказкин презрительно и
высокомерно пожимал плечами, Сказкин снисходил: ладно, мол, лежи! У тебя,
мол, есть я, Сказкин, а, значит, не пропадем!.. И не выдержав его
высокомерия, духоты, неожиданности и испуга, я наконец встал, добрел до
умывальника, где громко начал фыркать и обливать себя водой.

- Я однажды в Пиреях двух греков встретил, - гудел за моей спиной
довольный Сказкин. - Один виски нес, другой на тебя походил...

Я прислонился к пустой раме.

"Ох, Серп! Ох, родимый!.."

Слоистая полоса теплого утреннего тумана зависла над темным заливом,
резко деля мир на _з_е_м_н_о_й_, с его тяжкими пемзовыми песками,
оконтуренными бесконечной щеткой бамбуков, и на _н_е_б_е_с_н_ы_й_ - с
пронзительно душным небом, выцветшим от жары, как любимый, не снимаемый
никогда тельник Сказкина.

- Ну? - переспросил я.

Сказкин хитро подмигнул.

- Нашел - спрячь! Отнимут!

Эта мудрость венчала философию Сказкина, но мне сейчас было не до