Роман СВЕТЛОВ

ЛЕГЕНДА О ТЕВТОБУРГСКОМ ЛЕСЕ

Предопределенность есть, и о ней знаешь. То ли я услышал где-то два
эти слова: "херуски" и "Тевтобург", то ли они сами пришли мне в голову, но
я несколько дней не мог обрести покой. Мне не пришло на ум листать
справочники, значит, тревога была не слишком сильной. Но я отчетливо
помню, что, едва выдавалась свободная минута, в голову возвращалось:
"херуски"... "Тевтобург"...

Херуски - это древнегерманское племя, а Тевтобург - Тевтобургский
лес, в котором херуски уничтожили почти двадцать тысяч римлян.

"Ну и что?" - спросите вы.

Четыре дня назад я лег спать. Как обычно, прокрутился на кровати
час-полтора, прежде чем заснул. Я часто вижу сны, многие из них
запоминаются, но тот сон оказался особенным, совершенно особенным.

Самое поразительное то, что я оставался самим собой и одновременно
был им - другим собой. Я знал все, что знаю я, знал все, что знает он, и
это казалось само собой разумеющимся.

Вокруг простирался Тевтобургский лес. Мы рубили деревья для того,
чтобы обнести частоколом лагерь. Топи, буреломы и горы окружали нас.
Арминий, который заманил сюда нашу армию, сидел с полчищами своих херусков
на дороге к Ализону - единственному пути, где мы могли найти спасение.
Сегодняшняя попытка прорваться не удалась. Впрочем, херуски были везде.
Они повсюду тревожили наше сторожевое охранение. Доносились их звериные
крики. Где-то на гатях колотили в барабаны.

Мы торопились. Солнце заходило, и до ночи нужно было успеть сделать
лагерь: ночью хозяева положения - германцы. Ночью без рва и частокола нам
не отбиться.

Дубы, ясени и березы. Огромные деревья - словно на картинах старых
голландских пейзажистов. Голландцы ничего не выдумывали: видимо, в их
времена еще оставались такие леса. Римляне, конечно, выбирают те деревья,
что помоложе. В нашей группе десять человек рубят их, мы же впятером
зачищаем и заостряем. Приходят солдаты из лагеря, уносят готовые колья.

Солнце уже скрылось за кронами, когда началось. Германцы как-то
сумели проскользнуть сквозь охранение. Они появились прямо из земли и из
ветвей деревьев: полуголые, с одними ножами или топориками - вроде
индейских томагавков - в руках. Херусков было немного, не больше нас, но
те, кто рубил деревья, не ждали нападения, поэтому их перерезали в одно
мгновенье. Нам повезло: мы оказались дальше от варваров, зато ближе к
оружию и успели схватить щиты и мечи. Мы встали спиной к спине, а самый
голосистый из нас - его звали Марсалом - принялся звать на помощь.

"Не успеешь испугаться", - это точно сказано. Не хватает времени даже
на мысль о том, как мало времени. Едва Марсал начал кричать, мне пришлось
прикрыть щитом голову, до которой пытался дотянуться своим топориком один
из германцев. И тут же я ударил его. Ткнул мечом снизу, под ребра. Кровь
плеснула мне на руку. Он упал, а я только наутро подумал, что в тот момент
меня должны были охватить тошнота и страх. Чушь! Они орали громче, чем
Марсал, и голыми лезли на наши мечи. У них были выпученные глаза, из ртов
текла пена, и они хотели только одного: убивать. Они бесились из-за того,
что не могут достать нас. В исступлении херуски не видели ничего - ни
оружия убитых легионеров, ни кольев, лежавших совсем рядом. Они бросались
то по-одному, то всем скопом, - чтобы тут же отскочить обратно,
по-звериному зажимая раны зубами. Несколько их сородичей уже валялось
вокруг.

Ясная голова и жилистое тело. Я знал это тело и одновременно
удивлялся ему. Я был самым высоким, в когорте меня так и звали: "Длинный".
Длинные руки - великое преимущество. Я не давал херускам подойти близко не
только к себе, но и к своим соседям. Длинные руки и короткий меч - нет
ничего лучше в такой схватке. Раздавался хруст сучьев - к нам спешили на
помощь.

Они вновь скопом бросились на нас. Видимо, долго это продолжаться не
могло. Один из германцев ухватился за край моего щита и дернул его изо
всех сил на себя. Я упал на херуска, подтягивая к себе меч, но внезапно
почувствовал на своей спине чьи-то колени.

Меня спас Ибериец - сосед справа. Он прыгнул и весом своего тела сбил
с моей спины германца. Правда, он тоже не устоял на ногах, и теперь мне
пришлось раскидывать навалившихся на Иберийца орущих херусков.

Но через мгновение нас смяли бы, не подоспей легионеры из сторожевого
охранения. Германцы бросились прочь с расчищенной нами поляны. Легионеры
метнули пилумы, и несколько варваров свалились на землю, не успев
затеряться среди деревьев.

Нам повезло: у них не было настоящего оружия. Для того, чтобы
пробраться сквозь охранение незамеченными, они взяли с собой только ножи и
топорики. Нам повезло: лишь Ибериец держался за пораненное ухо, из
которого сочилась кровь. Посмеиваясь, он сказал, что когда скинул с моей
спины германца, кто-то вцепился в него зубами. Мы замотали ему голову и
продолжили работу.

У меня не было страха, но не было и уверенности в своей неуязвимости.
Уверенности, которая чаще всего сопровождает нас во сне. Вместо нее меня
наполняли усталость, злость и беспокойство из-за боли в запястье, которое
я где-то растянул.

Когда мы перетащили последние колья, я оторвал от рубахи лоскут и как
можно туже перебинтовал руку.

Солнце зашло, и всех отвели в лагерь. Мы успели закончить его: ров,
вал, частокол на валу. Двое ворот с башенками над ними. Шагов на двести
вокруг расчистили заросли. Стволы, сучья, корневища свалили в кучи на
опушке леса и подожгли их, чтобы освещать подступы к лагерю. Огонь
занимался медленно, но когда небо почернело, он разгорелся по-настоящему,
и на остриях частокола заплясали оранжевые и коричневые отсветы.

Лагерь был огромным. Разноязыкие солдаты - от легионеров и
тяжеловооруженных батавов до голоногих, посиневших от ночного холода
балеарских пращников - бродили среди повозок, палаток, костров,
расседланных лошадей. Легаты и трибуны наводили порядок: каждая когорта
имела свое место. Мы, не снимая доспехов, лежали у костра. Мы - это пять
человек: Марсал, Ибериец, Чужак, Сцева и я. Теперь я чувствовал только
усталость. Как будто действительно целый день дрался, делал колья, опять
дрался, потом таскал колья и вкапывал их. Усталость, но не измученность.
Когда-то мое тело успело привыкнуть к таким нагрузкам. И я не думал, не
разговаривал, впитывая каждое мгновение отдыха.

Сушеная конина очень вкусна. Всем выдали кислого, разбавленного водой
вина. Барабаны грохотали совсем близко. Германцы были рядом, на самом краю
освещенного огнем пространства. Мы прорвемся. Ничего больше не остается.
Только это нужно делать не так, как сегодня утром. Утром мы взбесились,
узнав о предательстве, перебили проводников и больше искали возможности
выместить злость, чем думали об уходе из леса. Мы станем другими:
рассудительными и неудержимыми. Главное - эта ночь. Они все равно пойдут
на приступ. Нужно устоять.

Прошел час или два. Я задремал, а когда появилась луна, проснулся.
Лагерь немного успокоился. Вдоль частокола стояли легионеры и лучники.
Изредка кто-нибудь спускал тетиву. Видимо, германцы шныряли поблизости.
Хорошо, если бы огонь сжег весь этот проклятый лес. Но здесь слишком много
воды. Быть может, херуски ждут темноты, ждут, когда костры прогорят? Ночь
коротка.

Вначале раздался один голос, потом несколько, потом множество. Чужак
и Сцева сели. Нет, пока нашей когорте никто команды не давал. Но многие
поднялись, и теперь ряд воинов вдоль частокола стал гуще. Лучники стреляли
без перерыва. Снаружи доносились крики и топот многих ног. На эту сторону
начали перелетать камни и стрелы. Потом легионеры напряглись, приготовили
пилумы и - "Х-хха!" - разом ударили ими в щели, специально оставленные
между кольями. "Х-хха!" - еще и еще раз. Как будто херуски накатывались
ровными волнами.

Трех ударов хватило. Спины легионеров расслабились, и вновь только
лучники пускали стрелы.

Неожиданно нашу когорту отправили к западным воротам. Там уже стояли
длинноволосые батавы со своими огромными щитами, длинными мечами и
короткими копьями, окованными ярко начищенной медью. Ворота сотрясались от
ударов снаружи.

Вначале нас пристроили в спину батавам, но вскоре поменяли другой,
более полнокровной когортой. Позади нее поставили две сотни балеарцев с
пращами и дротиками, а нас отвели к частоколу справа от ворот. Судя по
всему, готовилась вылазка.

Атака была уже отбита. Я увидел в щель трупы херусков, валявшихся во
рве. Только у ворот германцы, столпившиеся под огромным навесом из досок и
целых стволов деревьев, пытались проломить створки. Другая их толпа -
сотни, тысячи черных фигур на границе освещенного леса - готовилась прийти
на помощь, когда ворота рухнут.

Раздалась звучная галльская команда. Батавы сгрудились тупым клином и
выставили щиты. Открыли засов, и германцы, ввалившись в неожиданно
распахнутые ворота, напоролись на их копья. Батавы только на одно
мгновение, на один шаг отступили назад. Их ноги напружинились, они ударили
щитами и, как пробку, вытолкнули из прохода мертвых и еще живых германцев.

Толпа на краю леса перешла в движение. Пока батавы добивали ломавших
ворота, пока отбрасывали в сторону навес, германцы оказались около них.
Топоры, дубины, мечи, рогатины взметнулись в воздух. Казалось, они сомнут
кучку батавов: едва ли треть последних успела пройти сквозь ворота.

Но гордость сжала мое сердце. Прозвучала еще одна команда, и
германцев встретила сплошная стена из щитов. Ее не могли пробить ни